Драматургия ГДР

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ

Кабинет Хинкельдея. На маленьком столе лежат небогатые лондонские трофеи Штибера.

Х и н к е л ь д е й. Господин советник.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство!

Х и н к е л ь д е й. Это ваша лондонская добыча?!

Ш т и б е р. Шестьдесят важных секретных документов.

Х и н к е л ь д е й. Не хотите ли, чтобы я доложил о них как о результате всей вашей поездки?

Ш т и б е р. Шестьдесят важнейших документов секретного характера…

Х и н к е л ь д е й. …группы Шаппера — Виллиха! А в кёльнской городской тюрьме сидят люди группы Маркса.

Ш т и б е р. К примеру, где речь идет об уничтожении духовенства обоих вероисповеданий.

Х и н к е л ь д е й. Об этом наши люди пишут из Парижа Шапперу, а не Марксу.

Ш т и б е р. Ваше превосходительство, мои лондонские агенты заполучили важнейший материал: все высказывания группы Маркса, протоколы, книгу протоколов, подлинную книгу протоколов, полную призывов к революции, секретные связи с Пруссией, предложения по составу будущих революционных правительств, доказательства прямых действий против династии Гогенцоллернов. Ваше превосходительство, полиция старается получить наиболее полный материал против Маркса.

Х и н к е л ь д е й. Вам придется начать все сначала, Штибер, и я желаю вам больших успехов. Мне нужен приемлемый материал. (Зеккендорфу.) А вас попрошу впредь не быть столь уж щепетильным.

З е к к е н д о р ф. Исполняя закон, я служу моему королю. Я поседел на этой службе. И если, уступая чьему-либо желанию, пусть даже желанию самого короля, я хоть в чем-то поступился бы интересами закона, моя честь была бы запятнана, ваше превосходительство!

Х и н к е л ь д е й. Вот дерьмо. Либеральный прокурор. И что в нем находит его величество? «Моя честь…» А по мне, так черт с ней, с твоей честью. (Штиберу.) Но вы можете лишиться еще кое-чего. (Уходит.)

Ш т и б е р (выходит на авансцену). Милостивый король, твое поручение запечатлено в моем сердце: выдача бунтовщиков Пруссии — всех оптом, если не всех, то главарей, если не их самих, то их писем, секретных документов, бумаг. (Показывает бумаги. Кричит.) Господи, да чего же лучше можно найти для процесса против кёльнских коммунистов? Что? Мама, почему я тебя не послушался, почему не стал священником? Мама, как спокойно мы могли бы жить. Папа, почему святой розгой ты не вышиб из глупого мальчишки все мечты о полиции? Сидели бы мы за круглым столом, снегирь бы попискивал, матушка бы шила, а я бы читал Евангелие. В начале было слово… все вещи через него, и ничего нет без него, что есть… мы все вкусили его, и слово стало плотью и жило меж нами… стало плотью, жило меж нами. Какое странное совпадение! Воспоминания, куда вы меня уносите? Отец, неужели это ты шлешь мне спасение из могилы, что в Мерзебурге на Заале? Слово на бумаге, беззащитное, хрупкое и ломкое, должно стать плотью, свидетельствовать против Маркса. Грейф, Гольдхейм! Гирш — главный свидетель обвинения против Маркса. Ну-с, господа, ваши предложения!

Г о л ь д х е й м. Это наш человек. Постучим к нему в дверь и скажем: Гирш! Вы, рейнско-прусский специалист по подделке векселей, мы освободили вас из тюрьмы, за это вы письменно обязались всегда и везде следовать нашим инструкциям, поэтому немедленно возвращайтесь в Кёльн и выступайте в суде с такими-то и такими-то показаниями.

Грейф и Штибер обмениваются взглядами.

Г р е й ф. Любезный Гольдхейм, у Гирша маловато совести, но ума достаточно. В Кёльн он приедет только связанным, в полицейской карете, или если воды Рейна прибьют его мертвого к берегу. Мертвый он нам не нужен, вопрос в том, как заманить Гирша в полицейскую карету. Англия нам его не выдаст.

Г о л ь д х е й м. А Франция выдаст. Заманим его в Париж, к господину Калье, установим его рейнско-прусское подданство, предъявим объявление о розыске, свидетельство о подделке векселей, и парижская полиция сама привезет его в Кёльн в полицейской карете.

Г р е й ф. Дорогой Гольдхейм, чтобы полицейский префект арестовал Гирша, нужно, чтобы тот совершил преступление. А он не хочет, чтобы его арестовали, значит, и совершать преступление по собственной воле не будет.

Ш т и б е р. Дорогой Грейф, это мне не представляется таким уж сложным. Но мне нужен не бывший мошенник Гирш, случайно схваченный в Париже. Перед судом в Кёльне в наручниках должно появиться доверенное лицо Маркса, его союзник по борьбе, близкий к нему человек! Следовательно, в Париже он должен быть арестован во время акции, тонкость которой состоит в том, чтобы, с одной стороны, все увидели, что он опасная личность, но, с другой стороны, чтобы сам-то он этой опасности для себя не понял бы.

Г о л ь д х е й м. Чертовски тонко!

Ш т и б е р. Верно. Поэтому-то здесь и возникает комбинация, недоступная для понимания мелких умов. Но лишь она одна гарантирует успех политической полиции в деле Маркса. Планы грандиозные и требуют смелости. Грейф ближайшим пароходом выезжает в Лондон. (Грейфу.) Скажете Гиршу, что документы, которые доставляет нам Флери, ни к черту не годятся. Гиршу надлежит немедленно прибыть в Париж. В Париже он назовется… Грейф, вы окончили реальное училище, как будет Гирш[15] по-французски?

Г р е й ф. Бык — le bœuf, корова — la vache, лошадь — le cheval.

Ш т и б е р. В Париже Гирш назовется Шервалем[16]. Как только наш Шерваль прибудет в Париж, я вызову его к себе. Флери его уговорит, будет проведена еще некоторая подготовка, и через три дня он окажется в Кёльне, и я готов наизусть выучить вашу теорию земельной ренты, господин Маркс, если показаний моего Гирша-Шерваля, у вас изучавшего Гегеля, а у нас — полицейский устав, не будет достаточно, чтобы потом от вас не шарахались как черт от ладана. Вашими именами будут путать непослушных европейских деток и загонять их в кроватки.