Драматургия ГДР

ИНТЕРМЕДИЯ

Высвечивается центр сцены.

Трон, на нем к о р о л ь.

З е к к е н д о р ф. Пока не исчезла земля и небо, не исчезнет ни единая буква, ни единая запятая закона.

К о р о л ь. Подойдите-ка сюда, ближе, еще ближе.

З е к к е н д о р ф (следует королевскому приказанию). Пусть погибнут земля и небо, но право, ваше величество, право да пребудет вечно.

К о р о л ь. Приблизьтесь ко мне. Поднимитесь выше.

З е к к е н д о р ф. Я признаю только две вещи, которыми руководствуюсь в своих поступках: нравственный закон во мне и звездное небо надо мною.

К о р о л ь. А как насчет короля?

З е к к е н д о р ф. Надо мною звездное небо, во мне — нравственный закон.

К о р о л ь. Это твое последнее слово, непреклонный Зеккендорф?

З е к к е н д о р ф. Последнее, ваше величество.

К о р о л ь. Adieu, Зеккендорф. Adieu надежда!

Зеккендорф спускается вниз со ступеней трона.

З е к к е н д о р ф. Победа права есть прекраснейшая награда за мужество гражданина перед лицом короля. (Возвращается на то место, где стоял, пока его не позвал король.)

К о р о л ь. Зеккендорф, что ты там видишь?

З е к к е н д о р ф. Где?

К о р о л ь. Там.

З е к к е н д о р ф. А это, кажется, мой дорогой коллега, верховный судья Борнкессель из Дюссельдорфа.

К о р о л ь. Непреклонный человек, как ты, упрямый и, как ты, противник всяких компромиссов.

З е к к е н д о р ф. Ваше величество, более честного человека вы не сыщете во всем Дюссельдорфе.

К о р о л ь. А разве суд состоится в Дюссельдорфе?

З е к к е н д о р ф. Кажется, нет.

К о р о л ь. А может быть, где-то далеко в Померании? В Гумбиннене или даже в Мазурах? Вот видишь, а он забыл, что как раз там-то мне и нужны честные, бескомпромиссные и непреклонные судьи. Именно там. Будь здоров, Зеккендорф!

З е к к е н д о р ф (поворачиваясь к трону). Ваше величество!

Свет гаснет. Конец интермедии.

Разве вы не слышали? Мне нужна подлинная книга протоколов и письма, поторопите ваших людей в Лондоне и Париже! Сколько еще прусская публика будет мучиться в ожидании процесса? (Уходит.)

Х и н к е л ь д е й. Валяйте, господин советник! (Уходит.)

Ш т и б е р. Так точно, ваше превосходительство. (Грейфу и Гольдхейму.) Что вы стоите? Валяйте!

Г р е й ф и Г о л ь д х е й м. Так точно, есть — валять! (Уходят.)

При открытом занавесе сцена превращается в комнату свидетелей Кёльнского суда.

Ш т и б е р репетирует выступление перед судом.

Ш т и б е р. Клянусь богом всемогущим говорить правду, только правду и ничего, кроме правды… Господин свидетель, поднимите правую руку и повторяйте вслед за мной… ничего не прибавлять… ничего не утаивать… да поможет мне бог… Клянусь богом всемогущим… спасибо, господин свидетель. Высокий суд!

Входят с в и д е т е л и.

Свидетели. Материал так себе. Кто кому чего сказал, кто что слышал, кто кого с кем видел. Ничего существенного, но так просто от них не отделаться.

П е р в ы й. Я поражен, господин свидетель. Неужели и вы были связаны с коммунизмом?

В т о р о й. Господи, некогда все мы были молоды, и в наших сердцах горел Прометеев огонь!

Т р е т и й. Но нельзя забывать, конечно, и известных разочарований, которые нам довелось испытать благодаря коммунистам.

Ч е т в е р т ы й. Ведь этот Маркс с научной точки зрения был неоднократно опровергнут.

П е р в ы й. В сороковых годах Маркс не мог знать, как будет выглядеть мир в пятидесятых.

Ч е т в е р т ы й. Разумеется, мир не таков, каким он должен быть. Разумеется, кое-что требуется изменить, но не так, как это представляют себе радикалы. Чего они хотят добиться своей политикой? Как раз обратного тому, к чему стремятся. Именно их, левых радикалов, приходится благодарить за усиление реакции. Нет, так дело не пойдет! Действие рождает противодействие, господа! Так всегда было в Германии и так будет впредь.

В т о р о й. Вот вы говорите «радикалы». А что такое радикалы, радикально? Слово. Все мы говорим одно и то же слово, но всем ли нам одно и то же слово говорит одно и то же? Вот где собака зарыта. Ведь этот Маркс всякими новыми словами ужасно запутал дело. Например, класс, классовая борьба. Это звучит выразительно, это привлекает. Теперь возьмите вместо класса слово слой. Смысл тот же. Но слоевая борьба? Это чушь! Слово вскрывает ошибку. И с этого момента вопрос о Марксе решается сам собой.

Т р е т и й. Все социальные вопросы решаются сами собой. Возьмем детский труд. С кем ни поговоришь, все в один голос — «детский труд», «детский труд». И вдруг выходит закон, что на подземных работах в шахтах разрешается работать детям только от девяти лет и не более десяти часов. Приняли закон, и вопрос решился сам собой.

П о л и ц е й с к и й. Свидетелей просят в зал.

С в и д е т е л и строем уходят.

Ш т и б е р. Все они ничтожество, закон — это я. В моих руках шестьдесят документов и книга протоколов группы Маркса, туда Флери еще в Лондоне вписал парочку пикантных подробностей. Двумя этими бомбами я уничтожу Маркса и его кёльнских товарищей. (Продолжает репетировать.) Господа, во время лондонской промышленной выставки я помогал английской полиции в поддержании порядка. Высокий суд! Да, так звучит эффектнее. После того как у этого Нотъюнга были найдены документы, свидетельствовавшие о наличии широко разветвленного политического заговора самого опасного свойства, я перешел к практическим действиям. Господин свидетель, когда вы получили эти многочисленные документы? Пятого августа из Лондона с королевской прусской, а именно секретной почтой, а именно в запечатанном пакете, а именно обернутом прочной клеенкой. Высокий суд, одного взгляда достаточно, чтобы понять характер переписки Маркса и его окружения. (Читает по бумажке.) «Беспощадно истребляй имущих и духовенство обоих вероисповеданий, представь себе, как мы поведем этих жалких животных на эшафот, связав их одной веревкой и упиваясь их криками о помощи и сострадании, ха-ха-ха!»

Входит М а р и я с кофейником и чашкой.

А г е н т ы выносят стулья.

Мария, подумай о ребенке!

М а р и я. Милый! (Наливает ему кофе.)

П о л и ц е й с к и й. Свидетель советник полиции доктор Штибер! Вы приглашаетесь в зал суда!

Ш т и б е р уходит.

Музыка.

Входит Г о л ь д х е й м, прислушивается у двери.

Г о л ь д х е й м. Ваш супруг потрясающий оратор! Как ваше дражайшее здоровье? Как маленький?

М а р и я. Уже шевелится.

Г о л ь д х е й м. Прекраснейший сувенир из Англии.

Входит Ш т и б е р.

Господин советник, я уже сказал вашей супруге, что вы потрясающий оратор!

Ш т и б е р. А не могли бы вы сказать, каким это образом в почте от пятого августа смогли оказаться письма, написанные двадцатого августа? Пришлось присягнуть.

Г р е й ф (входя). Лейтенант полиции явился из Лондона. Книга протоколов совсем свежая, еще чернила не высохли, а также привет от Флери. И госпоже супруге.

М а р и я. Как он поживает?

Г р е й ф. Спасибо, хорошо. Подвижен, как всегда. Невозможно представить себе нашу организацию без Флери.

М а р и я. Я знаю.

Ш т и б е р (листая книгу протоколов). Самые секретные сведения о группе Маркса. Переплетена в красную кожу и подписана. Все нужные нам имена. Маркс, Вольф, Энгельс, Либкнехт, кёльнские обвиняемые, подробности. Четверг. Маркс открывает заседание. Оскорбления в адрес наследного принца. Угрозы, Великолепно. Говорят о покушениях. Открывает Либкнехт. Открывает Вольф. Оскорбления в адрес присяжных, какой точный удар! Посты обвиняемых в будущем революционном правительстве. Гирш был великий талант. Он дал мне нечто капитальное. Но увы! Мертвый капитал. Мир захочет узнать, откуда и от кого эта книга, и почему она оказалась именно у меня. Нужно что-то придумать.

Входит З е к к е н д о р ф.

З е к к е н д о р ф. Господин советник (показывает газету), демократические газеты охрипли от крика. Вы распорядились арестовать этого Котеса. Почтенный человек. Коммерсант. Получил письмо от Маркса. И прекрасно. Но его арест — публичное признание, что мы вскрывали всю почту из Лондона в Кёльн. Я в идиотском положении. Потрудитесь загладить скандал. Придумайте что-нибудь.

Ш т и б е р. Его арест должен послужить примером. Котес получил от Маркса инструкции, как построить защиту. (В одной руке у него книга протоколов, в другой — газета.) Это совпадение навело меня на блестящую мысль. Перед судом дело будет выглядеть следующим образом. (Развивает дальнейший план действий.) Мои тайные агенты давно уже сообщали о наличии секретной переписки с Кёльном. Но мы никак не могли напасть на след. И вот в прошлое воскресенье специальный курьер привез мне из Лондона сообщение о том, что обнаружил секретный адрес, через который Маркс переписывался с обвиняемыми. Это коммерсант Котес. Мы усомнились в достоверности сообщения, ведь адрес мы получили от полицейского агента. Тот же курьер привез нам и книгу протоколов, полученную этим же агентом от одного из членов группы Маркса. Были приняты необходимые меры, и через два дня с вечерней почтой из Лондона пришло письмо на конспиративный адрес Котеса. Все прояснилось. Донесение агента подтвердилось. Письмо было обнаружено, Котес арестован.

З е к к е н д о р ф. И вы, Штибер, готовы присягнуть в этом?

Ш т и б е р. Господин обер-прокурор! Здесь налицо классическая цепь доказательств. Подлинность книги протоколов подтверждается адресом, подлинность адреса — письмом, надежность и правдивость моих агентов подтверждается адресом и письмом, а подлинность книги протоколов в свою очередь подтверждается надежностью и правдивостью моих агентов.

З е к к е н д о р ф. Я, разумеется, закрываю глаза на мелочи. Но нельзя упускать из виду закон. (Уходит.)

П о л и ц е й с к и й. Свидетель советник полиции доктор Штибер! Вы приглашаетесь на допрос.

Ш т и б е р уходит.

Музыка.

Г о л ь д х е й м. Грейф, быстро в зал суда. Мне пришла в голову ужасная мысль.

Г р е й ф уходит.

(Что-то подсчитывает в блокноте.) Если он получил книгу протоколов в прошлое воскресенье, тогда радоваться нечему. (Марии.) Сегодня суббота, двадцать третье. В прошлое воскресенье было семнадцатое. В этот день, как утверждает ваш супруг, прибыл курьер с адресом Котеса. Два дня спустя, то есть девятнадцатого, пришло письмо Котесу. Но Котеса арестовали восемнадцатого! Значит, письмо Котесу пришло за два дня до курьера с его адресом, то есть Котеса арестовали восемнадцатого за письмо, полученное им только девятнадцатого.

М а р и я. Здесь какая-то неясность, вам не кажется?

Ш т и б е р возвращается из зала суда. Продолжительное молчание.

Г о л ь д х е й м. Я хотел обратить внимание господина советника… Остается возможность сказать, что, говоря о прошлом воскресенье, мы имели в виду не семнадцатое, а десятое.

Ш т и б е р. И письмо пришло не через два дня после прибытия курьера, а через неделю, как это и высчитала защита.

Г р е й ф. Господи!

Ш т и б е р. Пришлось присягнуть. Но как вы объясните, что в нашей книге значится К. Вольф, а красного редактора зовут Вильгельм Вольф?