Драматургия ГДР

П е р в ы й а г е н т (входя). Сообщение из Лондона. Маркс заверил у лондонского бургомистра подписи Либкнехта, Вольфа и свою.

Ш т и б е р. Когда письма с подписями могут быть в Кёльне?

П е р в ы й а г е н т. Через три дня.

Ш т и б е р. С завтрашнего дня вскрывайте все письма из Лондона.

В т о р о й а г е н т (входя). Господин советник!

Ш т и б е р. Что еще?

В т о р о й а г е н т. Подпись Вильгельма Вольфа уже в Кёльне.

Ш т и б е р. Исключено.

В т о р о й а г е н т (показывает бумагу). Смотрите. Вильгельм Вольф.

Ш т и б е р. Откуда она у вас?

В т о р о й а г е н т. Один из защитников разыскал в старых революционных протоколах.

Ш т и б е р. Что такое? Они вели протокол во время революции?

Г р е й ф. Но это же была прусская революция. И прусские коммунисты.

Т р е т и й а г е н т (входя). Господин советник! Существуют два редактора по фамилии Вольф.

Ш т и б е р. Мне бы это пришло в голову и без вашей помощи.

Т р е т и й а г е н т. Читайте, в самом деле в Лондоне два редактора Вольф.

Ш т и б е р. Повторите.

Т р е т и й а г е н т. В Лондоне два редактора по фамилии Вольф.

Г о л ь д х е й м. Какая радость, господин советник!

Ч е т в е р т ы й а г е н т (входя). Подлинная подпись Либкнехта.

Ш т и б е р. Почта из Лондона идет три дня. Откуда это к вам попало?

Ч е т в е р т ы й а г е н т. Из шестидесяти документов Дица.

Ш т и б е р. Как так?

Ч е т в е р т ы й а г е н т. Либкнехт вместе с Марксом подписали заявление о выходе из группы Шаппера и Виллиха.

Ш т и б е р (рассматривает документы). Этот Либкнехт подписывается совсем не так, как в наших протоколах. У нас он значится Х. Либкнехт, а здесь?..

Ч е т в е р т ы й а г е н т. Вильгельм Либкнехт.

Г р е й ф. Суд не должен признавать подпись.

Ш т и б е р. Но письмо с подписью единственное подлинное письмо от Маркса, которое у нас есть! Я присягнул в подлинности шестидесяти писем, а не пятидесяти девяти.

П о л и ц е й с к и й. Свидетель советник полиции доктор Штибер. Вы приглашаетесь на допрос.

Ш т и б е р. Нас спасет одно: если в Лондоне два Вольфа, почему бы там не быть двум Либкнехтам.

Музыка.

Ш т и б е р молча возвращается из зала суда.

М а р и я. Вилли, возьми себя в руки.

Ш т и б е р. В Лондоне и в самом деле два красных Вольфа. Но второго Вольфа зовут Фердинанд, а в нашей книге протоколов значится К. Вольф. Может быть, его зовут Кердинанд. Я договорился с прокурором, что в Лондоне четыре Вольфа. Присягнул. Кому пришло в голову подписывать протоколы именами? Не Гиршу же. В Париже еще не было в книге ни одной подписи. Гирш это знал. Кто же подложил мне эту свинью с подписями?

Г р е й ф. Флери считал, что протокол без подписи столь же неубедителен, как объяснения кастрата в любви.

Ш т и б е р. Грейф, немедленно в Лондон! Как хотите, но доставьте этого убедительного Флери в Кёльн. Пусть он перед судом объявит себя Х. Либкнехтом. И пусть подготовится, словно прибыл прямо с марксистского четверга на Фаррингтон-стрит.

Г о л ь д х е й м. Господин советник, не пройдет и шести дней, как все выплывет наружу.

Ш т и б е р. На шесть дней ближе к концу процесса. Пока же я буду присягать. Поторапливайтесь.

М а р и я. Лейтенант! Ради бога, подождите. Флери здесь будет в опасности. Вильгельм, не делай этого!

Ш т и б е р. А мы не в опасности?

М а р и я. Милый, прошу тебя.

Ш т и б е р. Грейф, в Лондон. И если он не явится, я назову его имя, скажу, что именно этот агент прислал нам книгу протоколов, я буду все, до последней подписи, валить на него. Больше не на кого.

Грейф уходит.

М а р и я. Ты засадишь Флери в тюрьму.

Ш т и б е р. Краузе это не в новинку.

М а р и я. Какому Краузе?

Ш т и б е р. Августу Краузе.

М а р и я. При чем тут Краузе? Вильгельм, я говорю о Флери!

Ш т и б е р. Флери и есть Краузе. Сын сапожника Фридриха Августа Краузе.

М а р и я. Этот образованный джентльмен?

Ш т и б е р. Выпускник дрезденской тюремной школы.

М а р и я. Боже мой, он и в самом деле говорил о Дрездене.

Г о л ь д х е й м. Когда сняли его отца, он еще ходил в школу.

М а р и я. Откуда сняли?

Г о л ь д х е й м. С виселицы.

М а р и я. Вильгельм!

Г о л ь д х е й м. Из-за денег убил графиню вместе с ее служанкой. Двойное убийство. Яблоко от яблони недалеко падает.

М а р и я. Вильгельм!

Ш т и б е р. Такое наследуется до четвертого колена.

М а р и я. Кажется, я падаю в обморок.

Ш т и б е р. Мария, подумай о ребенке.

М а р и я. А! (Падает в обморок.)

Штибер ее подхватывает.

П о л и ц е й с к и й. Свидетель советник полиции доктор Штибер вызывается на допрос!

Ш т и б е р уходит. Мария на руках у Гольдхейма.

Музыка.

Расстроенный Ш т и б е р возвращается из зала.

Ш т и б е р. Расстрелять мерзавца!

Г о л ь д х е й м. Кого?

Ш т и б е р. Гирша. Утопить в чернилах! Где Маркс проводил собрания?

Г о л ь д х е й м. На Фаррингтон-стрит.

Ш т и б е р. У Дж.-У. Мастерса?

Г о л ь д х е й м. Верно.

Ш т и б е р. После того как Маркс вышвырнул Гирша, заседания он перенес в Сохо, на Кроун-стрит, в таверну «Роза и корона». И с четверга на среду.

Г о л ь д х е й м. Брехня!

Ш т и б е р. Хозяин таверны «Роза и корона» это подтвердил.

Г о л ь д х е й м. Что значат показания сочувствующего левым элементам владельца задрипанной лондонской пивной по сравнению с показаниями советника прусской полиции?

Ш т и б е р. Он присягнул в магистрате на Марлборо-стрит. Принесите кофе! Пришлось присягать дважды. Что же, господин Маркс, вы приняли вызов. Но берегитесь. В Лондоне вы что-то значите, а здесь вы ничто. Философ, щелкопер, нищий безбожник! Стоит мне пальцем пошевельнуть… Жрет книги вместо колбасы, носового платка не имеет, а туда же — мир исправлять, Пруссия ему не нравится! Знаете, Гольдхейм, если Флери не привезет ничего существенного, больше одной-двух присяг в день я приносить не смогу.

Входит Г р е й ф.

Грейф! Он с вами? Почему вы его прячете? Где вы его прячете? Почему вы молчите? Флери, вы достаточно меня морочили. Выходите! Дорогой Флери, умоляю вас! Я повысил ваши командировочные. Грейф! Где Флери?

Грейф разводит руками.

С каким материалом приходится работать прусской полиции! Сто Флери за одного перебежчика от Маркса! Ренегата бы! На такого можно положиться. Любое задание выполнял бы на совесть. И не привередничал бы. А какая у подобных личностей сила воображения! Допустим, недостатки и у них бывают. Каждый мнит себя примадонной, слишком много болтает, не всегда осмотрительно действует, порой излишне горячится. А сколько у них гонора! Вечно они обижены. Вечно недовольны, что их мало ценят. Направо и налево объясняют, почему сбежали. А их никто слушать не хочет. Но что значат эти мелкие недостатки по сравнению с потрясающей готовностью взяться за любое дело! Меня, например, никакая присяга не испугает. Ренегата бы! Нам остается только одно. Грейф, вам придется выступить свидетелем. Скажете, что по моему поручению вы ездили к полицейскому агенту Флери, район Кенсингтон, Лондон, Виктория-Роуд, семнадцать, который передал вам книгу протоколов. Флери сознался, что купил книгу у одного из членов партии Маркса по имени Х. Либкнехта. Имеется расписка. Вы эту расписку видели, как чиновник прусской королевской полиции ознакомились с ней позавчера, около четырех часов пополудни. Содержащиеся в книге протоколы, несмотря на некоторые неточности, являются достоверными. Но сама она не является подлинной книгой протоколов, это, скорее, записная книжка о событиях, происходящих в кружке Маркса. Присягнете. Поймите, Грейф, мне не остается ничего другого. Наше положение самое незавидное. И никакого спасения. Нам, полицейским, приходится защищать суды от демократии. А кто защитит от суда нас? (Плачет.)

Входит Х и н к е л ь д е й.

Х и н к е л ь д е й (кладет руку Штиберу на плечо как господь бог). Послушайте, Штибер. Сейчас здесь появятся присяжные. Уже появились. Подайте мне руку.

Хинкельдей и Штибер обмениваются рукопожатиями. Лица присяжных, проходящих мимо Штибера и Хинкельдея, выражают удовлетворение. Штибер использует благоприятный момент.

Ш т и б е р. Каким только нападкам, унижениям и оскорблениям не подвергался я в этом суде! Лжесвидетельство, заведомо ложные обвинения, подделка протоколов. Мое прошлое было облито грязью, как будто я не представляю здесь государство и корону.

Х и н к е л ь д е й. Хорошо, Штибер, продолжайте в том же духе. (Уходит.)

Ш т и б е р. И в чем только не сомневались? Даже мое имя обливали грязью. Я назвался Шмидтом? Да, я называл себя Шмидтом и горжусь, что под этим старым немецким именем я воздвигал преграды на пути коммунистов в Пруссии, во всей Германии, в Европе. И я знаю, что господа присяжные заседатели готовы и вправе по достоинству оценить мои действия и обвинить этих людей, которые (читает по бумажке) «хохочут во все горло, когда священников обоих вероисповеданий, связанных одной веревкой, ведут на эшафот, как жалких животных, и упиваются их криками о помощи и сострадании». О, как я рад, что борюсь против этих недостойных людей!