Драматургия ГДР

3

Сан-Суси. Музыкальная комната. Четыре музыканта: скрипка, виолончель, бас, фортепиано. Ф р и д р и х, К а т т. К а с т р а т поет арию в стиле итальянской оперы барокко.

К а с т р а т.

Лишь жестокостью тиранов
Укрепляется господство.
Пусть всю власть отнимут боги
Либо сердце у меня.
Что за прок нам в послушанье,
Если страх его диктует?
Лучше быть рабом последним,
Чем жестоким королем.

Ф р и д р и х (слушает, обливаясь слезами). Прекрасно.

Кастрат кланяется. Фридрих ласково треплет его по щеке.

К а с т р а т уходит.

Да, господин Катт, я пла́чу. Патетические чувства, выраженные этим кастратом, не оставили мое сердце равнодушным, тем более что мое положение так похоже на положение короля Набополассара. «Лучше быть рабом последним, чем жестоким королем…». Как это верно! Как благородно! Меня глубоко волнуют столь чувствительные мысли. Но разве такие движения души свойственны деспоту? Рассматривайте мой вопрос не как выражение праздного любопытства. Скажите, деспот ли я? Каково ваше искреннее мнение? (Утирает слезы.) Приходилось ли вам слышать, что некоторые из князей империи придерживаются мнения, будто я душитель свободы, которого следует опасаться? Полагаете ли вы возможным, чтобы мои собственные солдаты не считали меня отцом родным? Так искажаются и опошляются побуждения великих мира сего. Я хотел бы доказать этому ничтожному, завистливому жалкому свету, сколь мало я заслуживаю имя деспота. Чтобы привести такого рода доказательство, я буду действовать следующим образом: прикажу разрешить какой-нибудь спор между мною и кем-нибудь из моих подданных в пользу этого подданного. Например, проиграю процесс, разумеется, при условии, что буду не прав. Это будет процесс, так сказать, простонародного характера, я прикажу напечатать об этом в бюллетене или — еще лучше — распространить листовки. Но я не знаю ни одной такой тяжбы. Я выигрываю процессы, поскольку у меня есть на это более веские основания, чем у моих противников. В конце концов равенство всех перед законом для меня дороже всего. Я автор «Кодекса Фридерикануса» и основатель судебной палаты. Это известно как всей Германии, так и моим подданным. Мой милый, поскольку я не веду несправедливых тяжб, они думают, что я не могу проиграть несправедливой тяжбы. Мне пришлось бы стать деспотом, чтобы доказать, что я таковым не являюсь. Жизнь создает иногда своеобразные ситуации. (Листает бумаги.) Ничего подходящего. Какие-то недоразумения с нашими фискалами. Несколько земельных дел, без резонанса. Ни единой жалобы на меня. Вот какой я деспот.

Мельница хлопает.

Ох, каналья, как это меня терзает. Каждый раз, когда меняется ветер, начинается треск. Кажется, это мельник. Попляшет он у меня в тюрьме Шпандау. (Захлопывает папку.) Вы сами видите, я никому не причинил обид.

Мельница хлопает.

Готов ли доклад советника Торнова?

С е к р е т а р ь приносит доклад, уходит.

Ну-ка, посмотрим. (Читает.) «Указанный мельник произносил злонамеренные речи, облекая свои собственнические интересы в форму так называемого гражданского достоинства». Что такое? (Читает.) «Таким образом он не желает исполнить волю вашего величества и собирается посетить упомянутое величество сегодня вечером…» Посетить? Да он что, спятил? (Читает.) «…чтобы верноподданнейше изложить вашему величеству эту возмутительную точку зрения. (Еле переводя дух.) С покорнейшей просьбой о дальнейших приказах — Торнов». Приказы? Он их получит. Он этого наглеца… Он его будет беречь как зеницу ока. Каждый может прийти к своему королю. Если он прав, право его охраняет. Есть нечто трогательное в этом непоколебимом доверии простого народа к своему монарху. Поверьте мне, только посредники, эти слепые инструменты, вроде Торнова, представляют все в ложном свете. Но что поделаешь? Я и так управляю страной изо всех сил. Я приму этого честного мятежника и выслушаю его резоны. Позаботьтесь, чтобы его впустили. Я ожидаю мельника из Сан-Суси.

Катт кланяется, собираясь уйти.

А теперь сообщите мне о новейшей литературе в нашем отечестве. Я тут получил какую-то абракадабру — загляните-ка в нее, Катт. Журнал «Немецкий Меркурий». (Отдает его Катту.) Вам известно, что я думаю об этой литературе, и я полагаю, нет ничего непатриотического в том, что я называю ее дурацкой, коли она дурацкая. Вы только прочтите заголовок! (Берет журнал у Катта.) Послушайте, что пишет этот поэт Виланд. (Читает.) «Можно ли быть лицемером, и самому не знать об этом?» (Катту.) Вот вам мои сумасшедшие немцы.