Повести о Куликовской битве

4

Иной характер имел новый поход Мамая на Русь, закончившийся Куликовской битвой. Этот поход был крупнейшим военным предприятием, которое только видела Восточная Европа в XIV в. Он был задуман в таких масштабах, каких не знали другие татарские походы того времени.

Никакое другое событие XIV–XV вв., не говоря уже о предшествующих им столетиях, не было так разнообразно и полно описано, как Куликовская битва, и тем не менее как раз хронология событий похода русских войск к верховьям Дона особенно неясна и требует предварительных пояснений. И хотя автор этой статьи не ставит себе целью обзор источников по истории Куликовской битвы, все же он вынужден сделать несколько замечаний.

Наиболее достоверные сведения о битве дают ранние летописи. Почти все летописи XIV в. упоминают о Куликовской битве, но их. повествования далеко не сходны. К сожалению, рассказ Троицкой летописи, древнейшей из московских, до нас не дошел, так как. Н. М. Карамзин не сделал из нее ни одной выписки, относящейся к Куликовской битве. Можно только предполагать, что этот рассказ был сходен с соответствующим текстом Симеоновской летописи «О великом побоище иже на Дону». Основной чертой рассказа Симеоновской, а следовательно, и Троицкой летописи является отсутствие упоминания о Владимире Андреевиче серпуховском. Героем битвы был князь Дмитрий Иванович, ставший «на костех». Пособником Мамая изображен рязанский великий князь Олег Иванович. Рассказ оканчивается известием о гибели Мамая и воцарении Тохтамыша, к которому великий князь послал своих гонцов[682].

В сообщении Симеоновской летописи нет еще ничего сказочного. О Дмитрии Донском говорится как о живом. Вероятно, это и есть древнейшее и наиболее достоверное летописное известие о битве 1380 г.

Более развернутый рассказ о Куликовской битве находим в Ермолинской летописи, дошедшей в рукописи конца XV в. [683] Время его появления можно было бы определить на основании упоминания о великом князе в третьем лице как уже об умершем: «О сем бо князи воеводы глаголаху ему». Неясная конструкция фразы позволяет думать, что повествователь вначале хотел сказать «о сем», т. е. этом князе как уже об историческом лице, а не как о своем современнике. По-видимому, рассказ возник вскоре после смерти Дмитрия Донского (1389 г.). Рассказ Ермолинской версии послужил основой для так: называемой Летописной повести в Новгородской 4-й и Софийской 1-й летописях[684].Летописная повесть появилась не позже смерти Олега Ивановича рязанского (1402 г.), так как о нем говорится как о живом и еще опасном противнике московских князей.

Что касается сказаний о Мамаевом побоище в различных их редакциях, то все они представляют собой сводные тексты[685]. Они носят черты соединения различных произведений: с одной стороны, поэтического произведения, подобного Задонщине, с другой — текста со множеством церковных вставок. Текст такого характера лег в основу или был использован во всех редакциях сказаний о Мамаевом побоище, несмотря на свои явные несообразности. Сказания прославляют литовских князей Ольгердовичей, а также Владимира Андреевича серпуховского как героев битвы. Наоборот, Дмитрий Донской изображен почти трусом. Это — сознательное искажение действительности, а не простой литературный прием. В них встречаются и такие несообразности, как разговор митрополита Киприана с Дмитрием Донским в то время, когда Киприан не жил еще в Москве. Великий князь послал за Киприаном в Киев только в 1381 г., спустя много времени после Куликовской битвы. В сказания были включены и многие другие повествования легендарного характера. К ним, в частности, принадлежит рассказ о благословении Дмитрия Донского на бой с татарами Сергием Радонежским.

Как говорится в сказаниях, поездка Дмитрия Донского к Сергию Радонежскому в Троице-Сергиев монастырь произошла будто бы тотчас после того, как Дмитрий узнал о походе Мамая. Однако у нас есть весьма достоверный источник, указывающий на легендарность данного рассказа. В Епифаниевом житии Сергия, источнике, очень близком пр времени написания к Куликовской битве, приводится следующий разговор Дмитрия с Сергием о татарском нашествии: «Некогда же приде князь великий в монастырь к преподобному Сергию и рече ему: «Отче, велиа печаль обдержит мя, слышах бо, яко Мамай воздвиже всю орду и идет на Русскую землю, хотя разорити церкви…» Сергий предсказал Дмитрию грядущую победу, после чего «слышанно ж бысть, яко Мамай идет с татары с великою силою. Князь же собрав воя изиде противу их»[686].

Из приведенного текста вытекает, что поездка Дмитрия к Сергию Радонежскому и разговор с ним о Мамае произошли до похода татар, когда только предполагалось, что они нападут на Русь.

В Епифаниевской редакции с поправками Пахомия Логофета рассказ о приезде Дмитрия Донского в монастырь сильно расширен и уже есть тенденция показать, что поездка Дмитрия состоялась перед самым походом русских войск к Дону: «И се князю глаголющю, слышано бысть вскоре: се Мамай грядет с татары с силою многою. Князь же великый собрався изыде вскоре противу их»[687].

Сказания о Мамаевом побоище включили в свой состав многие детали, взятые из устных и письменных источников. Некоторые из этих дополнений имеют несомненную историческую ценность и основаны на не дошедших до нас источниках, отнюдь не являясь лишь простыми риторическими украшениями или песнями, как часто об этом говорится в сочинениях по истории русской литературы. Наиболее ценными являются сказания Никоновской летописи и Новгородского хронографа[688]. Последний, впрочем, является крайне пестрым по составу. Одним из его источников была повесть, оригинал которой лег в основу рассказа Никоновской летописи. Однако этот оригинал лучше сохранился в Новгородском хронографе.