Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 1

Самый простой и очевидный пример этого приводит Михаил Горбачев. В психологии руководства СССР существовал тезис о необходимости максимально возможного выращивания зерна, и прежде всего пшеницы, на любых пригодных для этого площадях.

Планы заготовок пшеницы доводились, к примеру, до хозяйств Ленинградской, Ярославской, Калининской и других областей Нечерноземья, где зерно этой культуры было такого низкого качества, что не всегда годилось даже на кормовые цели. Сдавая государству десятки тысяч тонн такого зерна, эти области получали от государства сотни тысяч тонн зернофуража для животноводства, не говоря уж о продовольственном зерне. При этом для стимулирования посевов зерновых здесь платили за тонну 24 рубля, а в Ставропольском и Краснодарском краях, где выращивалась высокосортная пшеница, за нее платили лишь 7–10 рублей[735].

Всего, по записям Алексея Краснопивцева, зафиксировавшим его беседу в отделе сельского хозяйства Госплана СССР со специалистом по ценообразованию в сельском хозяйстве Раулем Гумеровым, на начало 1979 года по пшенице насчитывалось

199 зон с огромными колебаниями цен, по молоку 300 зон. <…> Молоко сдаем по трем категориям качества, а на молокозаводе сливаем все в одну цистерну[736].

И он делал из этого вполне рациональный вывод:

Чрезмерная дифференция цен не стимулирует повышения эффективности… нередко получается выгоднее развивать производство там, где выше себестоимость[737].

Согласно Павлову, для предприятий было важно оставить себе как можно большую долю прибыли — нужной хотя бы для финансирования того же соцкультбыта, не говоря уже о премировании сотрудников. Поэтому предприятия ежегодно отправляли в министерства лоббистов, возможно с разными подарками для чиновников, принимавших решения, что уже было прямой коррупцией.

Рауль Гумеров отметил и другой эффект от подобной политики — псевдорыночные инициативы, проведенные в рамках брежневского стимулирования сельского хозяйства, привели к результатам, противоположным ожидаемым:

Надбавки за сверхплановую (или сверх достигнутого уровня) продажу продукции сыграли положительную роль. Но они стимулировали занижение планов, вызвали резкие колебания выплат по годам, что порождало финансовую неустойчивость хозяйств[738].

Подобная дифференциация вкупе с устаревшим, ненадежным, а то и заведомо коррупционным механизмом расчетов способствовала и масштабной коррупции, и незаконному предпринимательству. Подробнее мы поговорим об этом ниже, а здесь приведем только один пример.

В 1979 году МВД СССР вскрыло гигантскую по масштабам аферу в сфере закупки и переработки шерсти. Следователи сумели доказать, что на целом ряде комбинатов шерсть принималась от поставщиков и квалифицировалась по более высоким показателям, нежели была в действительности. За это комбинаты перечисляли поставщикам большие суммы. Те в свою очередь успешно их обналичивали. Это делалось через местные потребительские союзы, занимавшиеся закупками шерсти у населения, и через сельскохозяйственные предприятия. Выяснилось, что государство через потребительские союзы выделяло колоссальные суммы наличности — порядка 400 млн рублей в год — для покупки шерсти у населения. А лица, осуществлявшие это, то есть закупщики, вели крайне упрощенную документацию. Фактически эти деньги в значительной мере присваивались. Взамен комбинатам шла низкокачественная шерсть, которая путем различных манипуляций с отчетностью и с занижением реального качества становилась уже продукцией комбинатов. Естественно, все участники цепочки делили полученные в результате мошенничества наличные деньги. Конкретные изъятые (то есть не потраченные на другие цели) суммы были по советским меркам огромны — до 200 тыс. рублей и килограммов золота[739].

Казалось бы, за подобную ценовую политику должно отвечать профильное министерство и другие государственные органы. Однако министр сельского хозяйства СССР (1976–1985) Валентин Месяц постфактум оправдывается:

Я, по сути, не влиял на ценовую политику, заработную плату, хозяйственный механизм, форму собственности и т. д. Все это находилось в исключительной компетенции высшего, а значит, партийного руководства. А здесь продолжал доминировать консерватизм. В результате при гигантских объемах производства качество продукции на прилавках магазинов часто оставалось низким, и ее не хватало. Видели ли я и мои коллеги причины такого положения дел? Безусловно, видели и понимали суть процессов, пожалуй, лучше многих. Писались записки, доклады, собирались совещания, конференции… Политические тиски были железными. Я повидал и пережил пятерых генеральных секретарей ЦК. Каждый из них, хотя и по-разному, пытался реформировать сельское хозяйство, но по рукам и ногам держала система, которой пришлось в конечном итоге трагически рухнуть[740].

Известный аграрный публицист Александр Волков, заместитель заведующего сельскохозяйственным отделом «Правды» в 1960-е годы, иллюстрирует мнение Месяца. Он приводит в мемуарах изложение своего разговора с секретарем ЦК по сельскому хозяйству и членом Политбюро Федором Кулаковым. Тот изобрел термин «мясоединицы» в попытках рассчитать и сравнить производительность пашни, выращивающей разные сельскохозяйственные культуры. Он предлагал считать по тому, сколько они могут дать в отношении прироста мяса коровы, что является несомненной отсылкой к той логике, которой оперировал и Валентин Павлов в Госкомцен. Когда Волков сказал, что человечество для подобных сравнительных расчетов использует денежные единицы, Кулаков заявил, что это невозможно из-за ценовой политики, которая делает производство некоторых культур нерентабельным. На реплику Волкова, что тогда, может быть, стоит начать с исправления ценовой политики, Кулаков ответил, что журналист «далеко заходит…»[741].

Магистральный план для преодоления всех этих диспропорций, согласно Павлову, был разработан еще в процессе подготовки косыгинской реформы. Его идеологами выступали зампреды Госплана СССР Александр Бачурин, Виктор Лебедев и Владимир Новиков[742]. Он был прежде всего направлен на изменение системы цен и зарплат. Изначально предполагалось повысить цены на исходное сырье (то есть оптовые цены), чтобы заставить предприятия начать его экономить. Потом предполагалось одновременно вдвое повысить розничные цены и зарплаты, что было центральным элементом реформы. Повышенные розничные цены должны были окупать производство и давать прибыль производителям и государству.

Причем эффект от повышения цен должен был позитивно сказываться на протяжении долгого времени, компенсировав неизбежную инфляцию. А вот повышение зарплат вдвое должно было позитивно сказаться на рынке труда. Идея тут была следующая. Кто был бедным, просто получил бы вдвое больше средств на покрытие своих повседневных расходов на продукты питания. А те, кто ранее получал не самую маленькую зарплату, помимо компенсации расходов на еду получили бы возможность приобрести на увеличивающуюся часть зарплаты уже более дорогие и сложные потребительские товары. И только на третьем этапе должны были быть подняты цены на продукцию машиностроения. В итоге эта отрасль на первых двух этапах теряла бы сверхприбыли и получала принудительный толчок к развитию — сокращению издержек, технологическому перевооружению, а на третьем частично компенсировала свой ущерб[743].

Однако предложенная схема сразу же наткнулась на препятствия со стороны политического руководства и коллективных лоббистов и потому реализовывалась, точнее пыталась воплотиться в жизнь, следующие 25 лет.

Сначала Косыгин резко отказался от идеи повышения розничных цен, эмоционально заявив предлагающему это министру финансов (1960–1985) Василию Гарбузову, что такое можно реализовать только «раз в жизни».

Павлов, пересказывая это со слов Гарбузова, делает вывод, что Косыгин помнил недавнее (в 1962 году) повышение розничных цен на мясо-молочную продукцию при Хрущеве, приведшее к протестам в Новочеркасске[744]. Даже если это так, то большим допущением было бы считать, что воспоминания о трагедии в следующие два десятилетия были определяющими для советского премьера и тем более остальных высокопоставленных советских политиков. Например, в подробном рассказе первого заместителя министра финансов и главы Госбанка СССР Виктора Деменцева (начальника управления доходов Минфина РСФСР на 1962 год) об этой тяжелой для него реформе пример Новочеркасска не упоминается ни разу[745].

Имеется свидетельство Михаила Соломенцева, что Брежнев активно интересовался ситуацией в Новочеркасске в 1964–1966 годах, когда мемуариста назначили в Ростовскую область первым секретарем обкома (видимо, как специалиста по преодолению последствий массовых беспорядков — ранее он занимался этим в Карагандинской области, где надо было загладить последствия протестов в Темиртау, расследовать которые во главе комиссии ЦК приезжал как раз Брежнев). Но нет никаких свидетельств, что генсек интересовался этой темой далее. Приехавший назначать Соломенцева в Ростов Суслов оставил рекомендацию привести в порядок обшарпанную столицу региона, однако мемуарист ничего не пишет о его интересе к Новочеркасску[746].

Пока мы можем однозначно утверждать, что политика в отношении цен на коммунальные услуги и мясо после 1962 года основывалась на идее их неизменности. С точки зрения заместителя начальника сводного отдела (1966–1981), члена коллегии и начальника Главного вычислительного центра (1981–1984) Госплана СССР, начальника Главного управления информации при Совете министров СССР (1984–1991) Владимира Коссова, два этих приоритетных с точки зрения Госплана и Совмина направления были глубоко субсидируемы. Коммунальные услуги в 1960–1980-е годы оказывались по тарифам 1926 года и составляли примерно 10 % от средней зарплаты, в то время как в странах за пределами СССР стоимость была в два раза больше. Производство мяса, продававшегося в среднем по цене 2 рубля за килограмм, субсидировалось еще больше. Его себестоимость составляла пять рублей килограмм. И именно по этим ценам оно в среднем продавалось на «колхозных рынках»[747].

Проблема была хорошо известна чиновникам. Первые известные нам предложения о повышении цен на мясо-молочную продукцию звучали на заседаниях Госплана как минимум в апреле 1973 года[748].

Однако когда председатель Госплана Николай Байбаков по предложению Коссова вынес на заседание Совета министров СССР предложение повысить цены на мясо, а компенсацию поровну раздать населению для повышения его покупательной способности, его речь вызвала продолжительную паузу присутствующих. После чего Косыгин заявил, что такого вопроса в повестке не значилось, а значит, и его обсуждения не было[749].

Так или иначе, в рамках реформ Косыгин пошел только на увеличение оптовых и закупочных цен. Что касается розничных цен, он позднее соглашался только на повышение цен на товары и услуги, потребляемые обеспеченными категориями советских граждан.

Павлов считает, что хрущевского повышения розничных цен в начале 1960-х и роста доходов бюджета от экспорта нефти и газа хватило для поддержания экономики на плаву до начала 1980-х годов. Только тогда вопрос цен превратился в «тромб» для экономического развития и окончательно его остановил. К тому моменту в руководстве экономических ведомств вопрос о ценах обсуждался уже очень активно. Однако мнения по нему разделились. Например, председатель Госкомцен (1975–1986) Николай Глушков был против повышения, его первый заместитель Анатолий Комин — за. Аналогично было в Госплане и Минфине[750]. Слухи о планах повысить цены периодически распространялись в обществе, приводя к потребительской панике, вымывающей товары из магазинов[751].