Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 1

Зарплаты и иерархия потребления

Серьезные проблемы в ценовой политике руководители экономики страны пытались исправить хаотичными компенсациями тем группам, которые, по их мнению, страдали от этого[769].

Причиной этого, по словам Валентина Павлова, было полное отсутствие интереса у представителей ЦК КПСС к составляемым его отделом Госплана стоимостным балансам, которые

отражают потребности населения и способы их удовлетворения, учитывают интересы различных социальных групп и стимулы к труду во всей полноте их взаимосвязей[770].

Сейчас сложно проверить слова Павлова об отсутствии интереса у работников аппарата ЦК КПСС к этим документам. Однако несомненно, что в аппарате ЦК КПСС в целом была весьма слабо поставлена работа с конкретными социальными проблемами населения. Фактически за всю эту тематику отвечали два небольших сектора — здравоохранения и социального обеспечения в Отделе науки и учебных заведений (в каждом работало по четыре человека) и сектор труда и заработной платы в Отделе плановых и финансовых органов, в котором работало всего трое. Для сравнения только в одном секторе торговли и общественного питания Отдела торговли или секторе общего машиностроения Отдела машиностроения работало по восемь человек, а в секторе механизации и электрофикации сельского хозяйства Сельскохозяйственного отдела и секторе строительства тяжелой индустрии и монтажных работ Отдела строительства — по шесть[771]. Сектор труда и заработной платы в Отделе плановых и финансовых органов главным образом отвечал за кадры и вопросы функционирования экономических ведомств, контролировал составление ими важнейших экономических документов, а сами по себе социальные проблемы в советском социальном государстве фактически были для него третьестепенной задачей, которыми должны были заниматься сектора в Отделе науки. Хотя сектор (и отдел в целом) и готовили эпизодически обзорные документы по этим проблемам (как будет показано ниже), направляли комиссии или визировали документы ведомств, фактически социальные проблемы были «спихнуты» ЦК КПСС на слабые социальные министерства (которые курировали сектора в Отделе науки) и не слишком влиятельные советские профсоюзы — ВЦСПС.

Показательно, что до перестройки даже не существовало должности секретаря ЦК КПСС по социальным вопросам, хотя были отдельные секретари по оборонной и тяжелой промышленности, машиностроению. Не было и системы функциональных отделов на уровне региональных комитетов партии. На уровне Политбюро этот круг проблем должен был представлять глава ВЦСПС (постоянный член Политбюро). На региональном уровне — секретарь областного подразделения ВЦСПС, входивший в бюро обкома, и первый секретарь обкома ВЛКСМ, поскольку для рабочей и студенческой молодежи комсомол фактически играл и роль профсоюза[772]. Многочисленные социальные группы с большим количеством проблем — малообеспеченные, пенсионеры, ветераны, инвалиды, неработающие матери, многодетные семьи, этнические меньшинства — не были институционально представлены в системе власти, а в лучшем случае служили объектом заботы со стороны наименее влиятельного блока министерств или псевдообщественных организаций.

Таким образом, социальные вопросы для партийного аппарата становились не то чтобы «невидимыми», но третьестепенными по степени важности. То есть в системе власти эти функции были и отчасти выполнялись, однако не были приоритетными, следовательно, они не могли рассчитывать на адекватное рассмотрение и финансирование. Тем не менее тренд был очевиден — Политбюро и Совмин во второй половине 1960-х изыскивали средства для повышения всех видов финансовых выплат населению (от зарплат до пенсий и пособий), а когда в результате хозяйственной реформы инфляция и фонды зарплат вырвались из-под контроля, не стали возвращать повысившиеся зарплаты обратно и допустили постепенный рост зарплаты в последующие полтора десятилетия. Лучше всего это демонстрирует рост минимальной оплаты труда — 60 рублей в 1968-м, 70 — в 1975-м, 80 — в начале 1980-х[773].

Наряду с возможностью обогащения для одних, высокими легальными зарплатами для некоторых категорий граждан (квалифицированные рабочие на тяжелых и технологически сложных производствах и в ресурсодобывающих отраслях, жители регионов Сибири и Крайнего Севера, транспортники, руководство предприятий, офицеры КГБ и некоторых родов войск, высшее чиновничество, культурная элита) и заметной инфляцией для всех, политика, проводимая в области цен и зарплат, вела к ряду глубоких проблем в социальной сфере.

Среди них были, в частности, проблемы низких заработков у массовых категорий работников. Например, библиотекари и уборщицы в библиотеках получали одну и ту же очень низкую зарплату. Такие же низкие зарплаты (менее 100 рублей в месяц) были распространены в сферах социальных услуг, требовавших сочетания тяжелой физической работы и эмоциональной отдачи (санитарки, медсестры, нянечки и воспитатели детсадов, почтальоны, секретари, мелкие чиновники, рядовые милиционеры). Аналогичными проблемами были нищенские пенсии для широких слоев населения (особенно крестьян), мизерные компенсации (например, семьям погибших в годы ВОВ, при отсутствии их для семей, где были «пропавшие без вести») и пособия и т. п.

Социолог Борис Грушин на основе проводимого им в 1971 году опроса рисует удручающую картину тотальной бедности и примитивных (по сравнению с развитыми странами Европы) условий существования советских людей в этот период.

В своем обследовании (2000 человек) он использовал данные в основном по более обеспеченным слоям населения. Колхозники составляли у него только 16,4 %, при практически равных долях сельского и городского населения[774]. После опроса населения о наличии «предметов длительного пользования» (ПДП) и о планах респондентов совершить крупные покупки он констатирует:

1) Совершенно архаические, не совместимые с современной цивилизацией жилищные условия, начиная с чрезвычайной тесноты, острой нехватки жилой площади, особенно в городах (…свыше 64 % опрошенных показали, что в их семьях приходится менее 10 кв. м на человека), и кончая отсутствием важнейших бытовых удобств, часть которых, заметим, существовала уже в средневековой Европе (о жизни без газа сообщили 62,3 % опрошенных, без водопровода — 67,4 %, без канализации — 73,8 %, без центрального отопления — 75,0 % и без душа/ванной — 77,6 %).

2) Слабое развитие технических и электронных средств связи, обеспечивающих прием и передачу информации в домашних условиях, особенно двустороннюю коммуникацию с внешним миром (телевизоров не было у 40 % опрошенных, магнитофонов — более чем у 90 %, а домашних телефонов — без малого у 90 %).

3) В целом довольно скромная, но сносная экипировка жилья хозяйственно-бытовым оборудованием и меньшая — мебелью[775], с удручающе низким уровнем обеспеченности транспортными средствами (менее 11 % имевших мотоциклы и всего 2,3 % — автомобили) и почти полным отсутствием всех видов недвижимости (примерно по 1 % живших в кооперативных квартирах и имевших дачи и 3,5 % — садово-огородные участки), за исключением отдельных домов, принадлежавших главным образом сельским жителям. …С одной стороны, 14 % (каждый седьмой!) опрошенных, имевших всего один-два, а то и ни одного предмета длительного пользования и недвижимости (из 18 изучавшихся), и лишь 2 % имевших 12 предметов и более, а с другой — как правило, мизерные количества тех, кто приобрел различные виды ПДП и недвижимости за последние пять лет (1966–1970). <…> Полученная общая картина в разных социально-демографических группах по многим пунктам выглядела по-разному. Например, по такому показателю, как совокупная обеспеченность людей всеми изучавшимися видами ПДП и недвижимости, список наиболее благополучных (имевших девять предметов и более) при среднем значении, равном 15 %, открывался людьми с высшим образованием (60 % от их состава), относящимся к интеллигенции (44 %) и к группе с наивысшими доходами (41 %), а замыкался, что естественно, людьми, не имеющими собственного жилья (0 % живущих в общежитии и 4 % снимающих «углы»), с низшим образованием (5 %), а также колхозниками и вообще жителями села (4 %)[776].

В 1977 году журнал «Юность» после сражения с цензурой с трудом опубликовал поэму Евгения Евтушенко «Северная надбавка»[777]. В ней описывался характерный дисбаланс между тяжелыми, но устойчивыми и высокими заработками на северо-востоке страны в зоне добычи природных ископаемых, плохим снабжением людей в этом регионе, которые годами не видели пива и многих других привычных вещей, и крайне низкими зарплатами и скудными жилищными условиями обычных людей в ближнем Подмосковье. Семья сестры главного героя в составе четырех человек жила на одну зарплату медсестры, в бараке. Они могли бы переехать в квартиру в кооперативном доме, однако для этого необходимы 10 тыс. рублей, которые им никогда не скопить с подобной зарплатой. Даже когда муж закончит учиться на инженера, у них немного шансов накопить такую сумму. Герой, намеревавшийся хорошо «погулять» в ходе своего первого за пять лет отпуска в Европейской части СССР, устыдился своих намерений. В итоге он потратил все деньги на жилье родственникам[778].

Эта поэма отражала странную ситуацию, которая возникла в советской промышленности и, шире, в обществе в 1950-е годы. Тогда квалифицированные рабочие на производстве (даже неопасном или в экстремальных условиях) стали получать в среднем больше, чем инженеры, и гораздо больше, чем люди с высшим образованием, занятые в остальных отраслях экономики и общественной деятельности.

Валерий Пименов, как выходец из инженерной среды, долго работавший в партийных органах Ленинграда, а потом ЦК КПСС, формулирует это так:

Если рабочий у тебя [до реформы 1961 года] получал 1600–1800, в среднем пятый разряд выгонял вот такие заработки, а инженер-конструктор 1200–1300, это уже на 30 % меньше. Поэтому было очень трудно всегда рабочих выдвигать куда-то — сразу: а зарплата? А зарплата меньше. Потом, когда косыгинские реформы пришли, когда стали премии, фонды получать, здесь высшая элита стала получать, более-менее себе зарплату с добавками сделали. А среднее звено все равно мало получало. Поэтому я считаю, что это одна из причин, что, когда стал вопрос подниматься о материальном благосостоянии, вся интеллигенция, инженеры — это была одна из движущих сил, которая пошла против существующей системы оплаты. Они получали мало[779].

Ленинградский рок-поэт Борис Гребенщиков, написавший хит «Я инженер на сотню рублей» («Я инженер на сотню рублей/ и больше я не получу»), в кинофильме «Иванов» (1981) общается с моряком с сейнера, получающим в путину «по три куска на брата» (то есть примерно 3 тыс. рублей за два месяца) — моряка удивляет нищета музыканта и инженера. Затем в фильме появляется бывший однокурсник инженера — лейтенант, который должен занять снимаемую тем квартиру, поскольку инженер нерегулярно платит, а военный надежен[780].

Министр финансов СССР Василий Гарбузов жаловался своим ближайшим сотрудникам, что его министерской зарплаты в 800 рублей плюс 100 рублей, полагавшихся ему за выполнение депутатских обязанностей, хватает только на прокорм семьи, в которой две взрослые дочери с мужьями и детьми ждали от него продовольствия на весь клан. Он с тоской вспоминал сталинские времена, где к его зарплате прилагалось еще два «пакета» (то есть две неофициальные зарплаты)[781]. В то же время его министерство было ответственно за ту экономику, при которой масса советских граждан жила на зарплаты и социальные выплаты, не превышавшие 100 рублей, и покупала продукты не в спецраспределителе (с 50 %-ной скидкой) и министерском спецбуфете (по низкой «государственной» цене), как Гарбузов, а по полной рыночной стоимости.