Загадка тауматургии

— Чулять!

Резко оборачивается. Взгляд пролетает по столовой.

Вместо крыши, на потолке зияла черная дыра. Стулья выглядывали из стен, столы тонули в полу. За стойкой с едой скрывались разукрашенные двери. Вход в актовый зал.

— Нашел! — спешно вваливается внутрь Герман.

Яркий свет ослепляет мужчину. Лампы на сцене сияют ярче солнца в зените. Он идет на ощупь, врезается в стулья. Ножки тащатся по земле с воем и криком, под ногами хлюпают мокрые тряпки.

— Алиса! — кричит Герман. — Ты здесь? Папа пришел!

Звенящая тишина настораживала.

— Кто-нибудь! Данна! Ответьте!

Руки упираются в сцену. Жирную и склизкую, словно на нее вылили пару тонн масла.

Глаза постепенно привыкают к свету. Он приоткрывает веки, перекидывает ногу на выступ и забирается на сцену.

Под ногами краснел ковер. Из-за отражения и света казалось, что туфли окрасились в красный. Штанины — то же.

Герман пробует поднять взгляд. Тщетно. Свет давит, выжигает глаза. Мужчина с трудом смотрит вниз. Выше — больно.

— Алиса! Ты здесь?

Бредет дальше. На ковре блестели бледные тряпки. Они чавкали при шаге. Герман в гневе пинает одну прочь с дороги. Та с глухим стоном цепляется за пол.

— Па, — доносится знакомый голос.

Мужчина замирает на месте. Медленно поднимает взгляд. Резко опускает в пол с протяжным шипением. Проклятый свет давит еще сильнее.

— Алиса? Это ты? — зовет Герман. — Папа здесь! Направь меня!

— Па... па...

Слева. Резко поворачивается. Бежит в сторону голоса.

— Я уже близко, дорогая!

Голова врезается в колонну. Кусок рос из земли.

— Что за?

— Па... па, — раздается голос по ту сторону.

— Я здесь!

Мужчина спешно обходит препятствие. Туфли утыкаются в гору белых тряпок.

— Ты где, милая?

— Па... па, — стонет Алиса. Гора колышется.

— Подожди чуть-чуть, — опускается на колени Герман. — Я тебя вытащу.

Засовывает руки в тряпки, хватает одну и с силой выдергивает. Фонтан слизи брызжет на него.

— Нет! — кричит кто-то. — Хватит!

— Пого...

Глаза привыкают к свету. Герман медленно поднимает взгляд.

Тряпками оказалась плоть. Бледная и мокрая от крови. Мужчину ледяной водой окатывают протяжные крики и стоны. Вопили отовсюду. Вопили долго. Раньше он не слышал — разум милосердно подавлял все звуки.

Один звучит и обрывается снова и снова:

— Кто... Кто... Кто... Кто... Кто...

Другой. Женский. Сочится из разных мест. Сверху. Левее. У входа. Под сценой.

Герман с замиранием сердца оборачивается. Он ступал по хлюпающим тряпкам. По оторванной и дрожащей плоти. Пол устилал ковер из шматков бледной кожи, лиц и частей тел. Конечности рекой обтекали кресла и скамейки.

— Па... па...

Мужчина поворачивается обратно, останавливается на половине. Герман понимает: ничего хорошего он не увидит. Понимает, но отрицает всем сердцем. Где-то глубоко живет вера. Ужасы происходят с другими, с кем-угодно, но не с ним и семьей. Страдания и боль существуют для незнакомцев. Данна и Алиса... с ними все нормально. Им повезло. Точно повезло. Иначе и быть не может.

Он поворачивается.

Из левой глазницы рос букет пальцев, шею заменяли сшитые друг с другом руки, тело горой тряпок лежало на полу, кожа напоминала шахматное поле с разноцветными клетками: одежда чередовалась с плотью. Ног нигде не было.

Алису разорвали и сшили. Капризный ребенок порвал в клочья рисунок и склеил обрывки как попало.

— Па... па, — открывается рот. Резко захлопывается.

Девочка застыла в бесконечной петле. Миг агонии повторялся снова и снова. Последние слова Алисы проигрывались сломанной пластинкой.

— Спа... си...

Герман закрывает глаза, захлопывает уши ладонями не в силах видеть это. Слышать всепоглощающую какофонию криков.

Дочь. Его дочь. Его родная дочь. Это не могло быть ей, не могло быть Алисой. Просто не могло.

Он приоткрывает глаза. Желает убедиться, опровергнуть первое впечатление.

На свету клочья одежды переливались голубым, блестки сияли маленькими звездами. Данна сшила костюм принцессы для представления, всю неделю корпела над швейным столом по вечерам.

Герман прикусывает губу. Совпадение. Жалкое совпадение. Бросает взгляд на волосы — обходит лицо.

Светлые локоны спускались до плеч, как у Данны.

Зубы впиваются в губу сильнее. На языке чувствуется вкус крови.

На лоб сползла белоснежная тиара, посередине виднелся голубой камешек. Герман помнил его. Тиару купил он вместе с Алисой. Утром воскресенья пошли в ближайшую лавку драгоценностей, Алисе сразу приглянулась эта безделушка. Данна назвала покупку излишней: столько денег для одного представления, но Герман не желал слушать — для него дочь с детства была маленькой принцессой. Она останется ей, сколько бы времени ни прошло.

Взгляд падает на лицо. Герман открывает рот в немом крике. Это она. Алиса, его маленькая принцесса.

— Боги... — молится он. — Боги... прошу...

Никто не отвечает. Боги немы.

— Па... па... — повторяет Алиса несчетный раз.

Герман хватается руками за лицо и кричит. Вопит от ужаса.

Его отчаянный плач утопает в океане таких же бесчисленных криков.

▪ ▪ ▪

Герман зашел во Всякую всячину. Под нос напевал придуманную наспех мелодию.

— Добрый, — начал Луи и замолчал. Заметил, кто пришел. — Надо что?

— Добрый день, — радостно помахал свободной рукой охотник за мистикой. — Что за чудный денек?

Офицер подошел к стойке, водрузил тяжелый чемодан. Герман не прекратил напевать мелодию.

— Слышал про взрыв, — нахмурился Луи. — Что здесь чудного?

— Как «что»? Как «что», мой дорогой Луи? Еще один грешник умер!

Луи скрестил руки на груди.

— Вы обещали иное. Тишина и покой. Иль старость память отшибла?

Герман энергично щелкнул замками и распахнул чемодан. Внутри лежали обгорелые книги, обложки покрывала черная корочка — название и автора не разобрать — края подогнулись, потемнели. Часть томов охотник за мистикой выкинул. Пламя обратило их в угли.

— Помню, помню — развернул чемодан к Луи. — Кто же знал, что феи, отголоски или кто там еще поделятся знаниями.

— Почему не отнесешь сразу Краговой?

— Старушка раздражает, — признался Герман с улыбкой на лице. — Сам знаешь ее... причуды.

— Знаю, — достал Луи книги и сложил в стопку. — Все равно забирать список покупателей.

— Не люблю лишних встреч. Особенно со старушкой.

Герман осторожно закрыл чемодан и защелкнул замки.

— Хорошего вечера, — развернулся к выходу.

Луи ничего не ответил, и офицер покинул Всякую всячину. Направился в сторону жилых ульев. Рабочий день закончился, и охотник за мистикой желал отдохнуть и выспаться.

Герман годами вычищал графство от запретных книг, нашел подпольные лавки и вынудил владельцев на сотрудничество. Несговорчивых отправил на костер. Офицер не вырвал тауматургию с корнем — в этом не было смысла.

Пустоту заполнят другие отбросы, вывернутся и спрячутся от его чуткого взора. Он найдет их, уничтожит и все повторится сначала.

Охотник за мистикой не тронул книги о грезах. Снохождение не возбранялось законом — нельзя запретить людям спать — оставил основы и бестиарии. Последние куда-то пропали. Герман не сильно беспокоился. Основ хватало для защиты от хитрых обитателей Закулисья.

Офицер глубоко вдохнул и присвистнул. Впереди ждал новый день. Герман научился жить с виной на душе. Сделанного не исправишь. Охотник за мистикой не верил в покаянье, но жил дальше.

Он искал смерть, но нашел покой.