Загадка тауматургии

Глава 7. Пять богов

Сэмюэль любил воскресенье — день, когда он мог забить уши ватой и отоспаться за всю неделю разом. Но не сегодня. Ночью парень прятался от чудовища во сне Дерека, а утром ворочался от мыслей о кончине Рентина.

Когда Сэмюэль понял, что сегодня выспаться уже не выйдет; накинул плащ, обмотал шею платком и вышел на улицу. Фея направила Рентина в храм за ответами. Парень не питал надежд насчет своей внимательности и сообразительности, но попробовать найти то, что проглядел Рентин, стоило.

Религия в Острокийской империи была сморщенным отростком. Бесполезным наследием прошлого. Насколько знал парень, боги не отвечали на молитвы с начала эпохи Царствий. По мнению Сэмюэля, Пятерня нужна была только для благословения высшего дворянства на свободное использование тауматургии. Но прихожане считали иначе.

Сквозь главный вход в просторное помещение рекой стекались люди. Поток огибал поддерживающие высокий потолок молочные колонны и впадал в озеро вокруг алтаря. У стен под мозаиками героев прошлого стояли мужчины и женщины в темных одеяниях — служители храма. Они следили за порядком и сохранностью главных экспонатов. Пяти картин за алтарем.

«Я словно в галерее», — подумал Сэмюэль, озираясь.

Пока толпа несла его к ликам богов, взгляд прыгал по мозаикам. С гниющих в черном огне гигантов из времен войны Горящих башен на стоящего за трибуной мужчину — Еврентия Мудрова — из летописи «О гражданской войне в Благословенном царстве Острок и основании Острокийской империи».

Стоило дохромать до конца и зайти за алтарь, взгляд приковали пять огромных картин.

В центре первого изображения возвышалось огромное семя. Из трещин на шелухе спадали волоски желто-зеленой гнили и пульсирующими венами ползли по угольно-черной земле. На левой части картины из них вылезали младенцы, а на правой — сидели старики и старухи. Парень поднял взгляд к скрытому за кронами деревьев небу. Слева из-за горизонта восходил диск солнца, но справа светило медленно тонуло в сине-алом океане. Восход и закат. Рождение и смерть. Картина изображала Семя Гнили — бога, который приводил все живое и неживое в этот мир и который встречал каждого после кончины.

— Наслаждаетесь Их ликами с утра пораньше? — окликнули Сэмюэля сбоку.

Он повернулся на голос. Справа стоял мужчина в темно-сером плаще. Короткие седые волосы, средний рост и длинный черный зонт в правой руке. Парень не сразу узнал охотника за мистикой. Видеть офицера не в сером кителе было сродни чуду.

— А вы... — замялся Сэмюэль. Из головы вылетело имя стража.

— Герман Вилбов, — протянул офицер правую руку, но быстро заменил на левую. — Мы виделись на заводе.

— Точно, — пожал руку и перевел взгляд на зонт. — Думаете, пойдет дождь?

— Знаю. С утра кости не дают покоя, — улыбнулся Герман. — Не ожидал увидеть вас здесь, мистер Берислави. Сказать по правде, вы не показались мне верующим человеком.

— Я не особо верю.

— Вот как. Значит, ищете исцеления?

— И вы об этом, — устало вздохнул Сэмюэль. — Не болен я.

— Знаю, — широко ухмыльнулся охотник за мистикой. — Люди ищут Их милосердия, но не многие готовы идти до конца в своей вере. Большинство сдается под тяжестью обстоятельств.

— Звучит, как мудрость прошедшего через великие трудности...

— Это она и есть. Откровения достойны лишь самые терпеливые. Что думаете о Первом?

— Семени Гнили? Что он олицетворяет?

Герман сдержанно кивнул.

— Рождение и смерть, — ответил Сэмюэль первое, что пришло в голову.

— И да, и нет, — помотал головой офицер. — Вы правы лишь частично. Рождение и смерть подчиняются Его власти. Смотрите шире.

— Начало и конец?

— Близко, но недостаточно. Шире, мистер Берислави. Возьмите шире! Подумайте о природе начала и конца. Что они такое?

— Эм, — протянул парень и ляпнул наугад. — События?

— Воистину, — сказал Герман. — Семя Гнили олицетворяет все точки во времени. События, которые уже произошли и которым суждено произойти. Что думаете про Второго?

Сэмюэль посмотрел на следующую картину. По центру на восковом пьедестале возвышался венок из цепей, блестящих под солнцем в зените. На левой части изображения корчились голые исхудалые рабы, а справа на золотых тронах восседали владыки, одетые в пышные халаты.

— Власть и подчинение? — предположил парень.

— Присмотритесь к теням.

Он так и сделал. Под одиноким палящим солнцем люди и предметы отбрасывали тени. По спине пробежал холодок, когда Сэмюэль заметил темные силуэты невидимых цепей, ползущими змеями от всех людей к пьедесталу.

— Кем бы мы ни были. Какое бы место в мире не занимали. Мы всегда будем связаны. Родственные узы, дружба, вера и даже любовь. Это лишь цепи, что соединяют нас друг с другом.

— Законы страны и мира, — продолжил за Германом парень.

— Так и есть. Корона Цепей властвует над связями и ограничениями. Именно Она решает, от каких уз человек будет свободен, а какие навечно оплетут его душу.

«Возможно, Рентин был прав. Вестники даруют благословение, но не все... А только из мастерской Цепей?» — подумал Сэмюэль и перевел взгляд на третий лик.

От края до края простиралось алое море. Ни то вино, ни то кровь. По центру на малом островке блестел в свете лун золотой кубок. С него водопадами стекала багровизна, реками бежала по земле и впадала в водоем. А на ночном небе сияли две луны: справа полный диск и слева исхудалый полумесяц.

— Думаю, — неуверенно начал парень. — Обжорство и голод? Что-то вроде наполнения?

— Вы были близки, — удовлетворенно кивнул Герман. — Тут сложнее. Поистине трудно облечь власть Чаши Упоения в одно слово. Я считаю, что Она повелевает всем, что можно посчитать или заполнить.

— Не совсем понимаю...

— В таком случае предлагаю опыт. Скажите, что будет, если рассечь на две половины душу и вино в бокале?

— Будет две половинки души. А с вином... Будет просто два... вина?

— Воистину. Но скажите, сохранят ли половинки свою природу? Смогут ли они существовать, как две отдельные души?

— Думаю, нет.

— Вот именно! — радостно воскликнул охотник за мистикой. — Душа — сложный механизм. Стоит оторвать от него половину, и он сломается. Но вино... С вином все иначе. Вы можете переливать его из бокала в бокал, уменьшать все время ровно на половину, и в конце все равно получить вино. Да, ничтожную каплю, но это будет капля вина. Поняли мою мысль?

Сэмюэль нахмурился, переваривая услышанное.

— Знания, воспоминания, годы жизни, деньги, — перечислил он. — Все, что можно посчитать или заполнить...

— Рад слышать, что мы поняли друг друга. Следующий заставил меня сломать голову в попытке понять, что Оно такое.

Парень бросил взгляд на четвертую картину.

Большую часть полотна занимало неустанно вращающееся деревянное колесо. На ободе по часовой стрелке белели глаза. От сияющего бодростью ока младенца на шести часах утра до гниющего глазного яблока мертвеца на четырех часах вечера.

«Старение», — пришла в голову мысль.

Слева в небо уходили острые крыши построек, а справа деревенские халупы клонили к земле.

— Колесо Упадка — самый страшный бог, — полушепотом произнес Герман.

— Почему?

— Как вы думаете, что Оно олицетворяет?

— Рост и упадок? Ход событий?

— Верно.

— Но, — нахмурился Сэмюэль, — разве Семя Гнили не отвечает за то же самое?

— Поэтому я и сказал, что сломал голову в думах над природой Четвертого, — ухмыльнулся офицер. — Первый властвует над каждым событием по отдельности. А Колесо Упадка за целым ходом. Стоит Ему сделать оборот, и раздутые от богатства страны начинают беднеть, а юноши в расцвете сил познают старость. Если Семя Гнили ставит в истории точки, то Четвертый заполняет между ними пробелы. К таким выводам я пришел.

— Кажется, я вас понял. Кажется...

— Что думаете о Пятом?

Парень уже знал ответ из Странствий в ночи и дневника Рентина, но все равно посмотрел на картину.

Сэмюэль увидел горы. Величественные каменные склоны в снежных шапках. Гора в центре сильно выделялась. Она больше напоминала доску объявлений, нежели гору. Но на ней не было листков. Сверху спускались высеченные пытливым мастером строки на неизвестном языке.

«Сказ Бури, — прикусил губу. — Вестники его мастерской убили Рентина. Извратили сначала тело, а затем и разум».

Силуэты гор слева выглядели, словно человеческие постройки. Пирамиды и колонны. Слишком ровные и искусственные, чтобы быть сотворенными природой. А справа творился хаос. Сэмюэль не нашел слов для описания этого ужаса. Летающие камни, растущие с неба горы и закрученные в трубочку куски земли.

— Разум и безумие, — начал Герман. — Порядок и хаос.

— Упорядоченность, — заключил парень.

— Возможно. Я до сих пор не нашел ответа насчет власти Пятого. Он слишком загадочен и неуловим для моего ума...

— Боюсь, у меня тоже нет мыслей, — пожал плечами Сэмюэль.

— Почему-то мне хочется назвать Его главным из Пятерни, но все язык не поворачивается.

— Они все равны. Без одного не было бы и остальных, — ответил Сэмюэль. — Без Семени Гнили не существовало бы ни начала, ни конца. Без Короны Цепей у мира не было бы границ, а люди не могли создавать союзы. Без Чаши Упоения мы не могли бы накапливать воспоминания и знания. Без Колеса Упадка мы бы застыли в одном миге. А без Сказа Бури...

«Рентин не погиб бы такой ужасной смертью».

— ... В мире не было бы порядка. Мир без сложных мыслей, механизмов и всего живого, — закончил за Сэмюэля Герман. — Поистине. Я многое вынес из этого разговора. А потому, примите мою благодарность, мистер Берислави.

Охотник за мистикой развернулся к толпе уходящих.

— Пусть боги помогут вам найти покой, мистер Берислави.

— Да... вам тоже, — кивнул на прощание парень.

— Спасибо, но свой покой я уже нашел, — сказал Герман и зашагал, постукивая кончиком зонта, к выходу.

Сэмюэль повернулся к ликам. Он чувствовал себя ребенком, собирающим сложный пазл. Каждый кусочек был тщательно спрятан. И ему предстояло отыскать их всех, чтобы сложить полную картину.

«Кажется, Дерек говорил, что взял свой ритуал из книги...»

▪ ▪ ▪

Шагая вдоль Никелова и озираясь, жители наслаждались видами богатых домов. Чем дальше они забредали, тем напыщеннее выглядели пузатые постройки; а в самом конце улицы зевак ждало поместье графа Кострова. Высокий сияющий белизной дом. Столь красивый снаружи, сколь пустой внутри.

Но была у улицы «богатеев» и другая сторона. В паре часов хождения по дороге, прочь от поместья графа, покоились трущобы, которые в народе называли Свалкой неудач. Обветшалые домишки из листов металла и досок вместо прямоугольных ульев, проселочная дорога вместо каменных плит. Здесь прибежище находили никому не нужные одиночки: уволенные работники и доживающие последние дни больные.

С темного неба по шапкам зонтов барабанили капли дождя. При каждом шаге земля под ногами чавкала и хлюпала, а сапоги опасно проседали вглубь. Сэмюэль хромал осторожно, простукивал каждую лужу тростью, чтобы не оступиться. Дерек уверенно шагал впереди.