Книга шороха

Отложив пойло, она взвалила ноги на табурет и откинулась назад, уперевшись затылком в стену. Селедка мочала, внимательно слушала и всеми силами старалась представить её на Ареноре.

– У меня ведь, знаешь... – Вэлари запнулась.

Она крутила меж пальцев тонкий замусоленный шнурок из черной шерсти с вплетенными серыми камешками.

– Меня поздно выдали замуж. Но по всем правилам. – Вэл печально улыбнулась. – И песню я пела, пока Дан нитки шерстяные в сене искал, и гостей много было – со всего нома родственников собирали, и приданое. Да... – Поглядела на каждый из четырех камешков по очереди, рассмотрела, словно поздоровалась. – А потом я из ниток тех этот вот шнурок и сплела. Обычай такой у крестьян, знаешь? А, – поморщилась, – ты ж из господ... Обычай такой: сколько детей уродится, столько камушков и вплетешь, а чем больше ниток – тем жизнь длиннее. – Она смяла коротенький шнурок в кулак. – Трое мальчишек и девчонка. Дан. И еще почти вся деревня. А меня не добили. По очереди поелозили, да по два круга. И оставили. Думали, сама помру.

Огонек неожиданно подскочила и, сложив пальцы в неприличный жест, вскрикнула:

– А вот им!

Аили от неожиданности отпрянула:

– Но ты здесь.

– Да. Здесь. – Вэл снова улеглась на койку, положив ноги на табурет. – А там... Меня после, почти в тот же день, угнали в Семмир вместе с другими рабами. И пока мы плыли, я молила всех известных мне богов – всех семерых, даже бога-Пророка, – о воздаянии. Да все пустое. Чем дальше от родного края, тем тише молитвы, тем чернее злоба. – Ее желтые хищные глаза дырявили потолок. – На островах другая вера – там почитают богов-зверей, и они отвечают охотнее.

– Ты просила о мести, – заключила Аили.

– Нет. Лишь о возможности. Я просила дать мне силы найти, выследить убийц, просила направить мою руку, – она горько и презрительно хохотнула. – Хотелось сделать все самой, и я просила дать мне время найти и отомстить.

Вэл села на край лежанки, продолжая крутить в руке черный шнурок, и уставилась в пол.

– Не вышло? – Селедка опустила голову, заглядывая ей в лицо.

– Я так и не нашла их. Стала видеть так далеко, как никто. Рука вот, сама знаешь, твердая – стреляю. И времени у меня полно. Больше чем полвека лет минуло. – Огонек тряхнула волосами. – Никакого обмана ведь, да? А мстить уже и некому.

Аили молчала. У нее не было слов для Вэл: ни утешений, ни упреков. Между ними лежала тишина, и даже Эр не говорил ничего. Гомон и топот на верхней палубе стали привычны – их не замечали. Не замечали скрип, шум волн, ругань и стук.

– Панту сказала, что меня проклял своим благословением Ятка – бог-коршун, покровитель охотников Семмира. Их боги – звери, – с радостью выполняют мольбы, лишь бы самим стать людьми. Так вот мне и перепали ястребиные глаза. Хреново вышло, в общем. – Огонек развела руками. – А теперь возвращение домой, а? И благо, что не в Миферт.

– Ты так и не побывала там?

– А почто? На пепелище поглазеть? Пустое. Из золы людей не слепишь. Сама-то сильно вернуться хотела?

– По началу. – Аили нахмурилась. – А потом было страшно, что все переменилось и стало совсем другим. Вдруг там и не осталось ничего от прошлого?

Огонек скорчила ехидную гримасу:

– Тебе повезло меньше, чем мне, Селедка – придется ворошить пепелище.

Но Селедка кисло промямлила:

– Говорят, мне еще нужно убить Короля.

– Двойное невезение.

– Я правда должна это сделать? – с недоверием поинтересовалась Аили.

– Кто знает? – Вэл встала. – На месте и разузнаем все.

Она повязала на голову платок, подняла с пола сумку и извлекла из нее большую деревянную шкатулку.

– На вот, – Огонек протянула ее Селедке, – возьми. Маковичка. Поспишь, может, да?

– Спасибо, – Аили дрожащими руками взяла шкатулку, – я не забуду этого.

Вэлари подмигнула:

– Я постараюсь тебе доверять, Шелест.

* * *

На девятый день Ютран вернулся в поместье. Молчаливый, грязный и замученный долгой дорогой, он привел с собой больше десятка человек. Молва еще не донесла слух о побеге из провинциальной тюрьмы, но пройдет совсем немного времени, и эти недобрые вести взорвут столицу, а пока он устало брел через сад в сопровождении Мирка и старался не думать о грядущем. Хотя бы чуточку.

– Все в порядке, господин Барас? – Мирк тронул его за плечо. – Вы сильно задержались.

Ютран бездумно обернулся и долго отстраненно глядел сквозь него, затем молвил не своим, тихим и очень низким голосом:

– Все прошло хорошо, не беспокойтесь.

Он велел Раду подготовить ему воды и сменную одежду.

Несколько минут суматохи, улыбок, громких голосов и беготни. Затем он остался один. Сел на ступенях крыльца и вытянул ноги, устало зажмурившись и потирая колени. Ютран глядел на свои грязные бурые руки и отпускал боль и усталость в землю, чувствовал, как они текут по костям и мышцам вниз, уходят, медленно и мучительно. Былое прошло. Сегодня пройдет вместе с ним.

Раду приготовила ему горячую воду с мятой и липовыми цветками, и он смыл с себя эти девять дней. Пустых и никчемных. Забыл, как и не было их. А после надел простую льняную рубаху и холщовые штаны, завернулся в плотный проеденный молью халат и, сунув босые ноги в мягкие башмаки, вышел к черному ходу, прихватив из очага горящую щепку. Сел на крыльце прямо на серый рассохшийся пол. Облокотился спиной о шаткую скрипучую балюстраду, воткнул щепку в землю, чтобы не гасла, и достал из-за пазухи длинную трубку.

Кисет пах водой и абрикосами, и табаку оставалось очень мало. Ютран собрал щепотку и набил в чубук, затем еще и еще, пока трубка не была готова. Он неспешно раскурил её, смакуя, и запрокинул голову.

В саду щебетали птицы. Шипели на ветру кусты сирени, шелестели высокие клены и где-то в темноте зарослей глухо стукались о землю перезревшие персики. Над ухом назойливо жужжал шмель, кружил над дикими медовыми розами – корявыми колючими карликами с громадными бархатными цветами, яркими и горячими, как кровь.

Ютран закрыл глаза.

Трубку он так и не докурил – провалился в сон, а она выпала из рук, и дотлела на сером полу. Сны не посетили его, разум закрылся от мира на несколько часов, пока на лицо на упали холодные капли.

Начинался мелкий моросящий дождь. Ветер раскидывал его в разные стороны, засекало под козырек облупленного крыльца. Так сильно пахло сырой землей и крапивой, верно, кто-то в обед косил траву. Вечерний холод вылез из сумерек и крепчал, подбирался ближе и ближе. И дождь становился сильнее и крупнее. Правый рукав промок насквозь. В канавках по границе крыльца собрались и громко булькали прозрачные лужи. В глубине сада переговаривались ручьи и перешептывались кусты барбариса. Стихло все. Один только ливень продолжал петь.

Кто-то ступил на скрипучий деревянный пол. Чужой вздох. Шелест. Что-то мягкое, но тяжелое упало и покатилось, хлюпнуло в луже. Раз и два. Три. Четыре и пять продолжали медленно катиться. Его пальцы нащупали шесть – нежный персик с отбитым боком.

– Господин Барас?

Он приоткрыл глаза и увидел перед собой обеспокоенное лицо Джаху.

– Вас все обыскались. – Её глаза горели, как два далеких желтых огонька. – Что-то случилось?

Ютран отрицательно качнул головой. Ничего.

– Вы замерзнете здесь, – она взяла его за руку, – идёмте.

Дже совсем вымокла, видно, дождь застал её в глубине сада за сбором персиков, и она не успела убежать. Опустившись на колени, сидела напротив, тихая и настоящая. Уже почти совсем исчезли оставленные Гароном следы побоев. Только корень страшными буграми проступал через мокрое платье.

Ливень белыми спицами вонзался в землю, заполняя иссушенный солнцем мир.

– Я рад, что вы больше не злитесь на меня, сударыня Шади, – он слабо улыбнулся.

– Это ничего, господин Барас, – ответила она, не отпуская его руки.

Помолчала, потупив взгляд, а затем несмело, дрожащим голосом добавила:

– Я не могу злиться на свое сердце.

Ответ лежал перед ней, и так долго она не решалась поднять его. Пусть он никогда не снимет лозу, и до конца дней все так и будут называть ее «ша», пусть он делает, что угодно и даже не замечает ее. Лишь бы забыл, наконец, о прошлом. Лишь бы перестали его мучить призраки минувшего. Джаху прочла Книгу шороха, знала, в какой тюрьме госпожу Барас запытали. Знала, где он был последние девять дней. Чувствовала, что Ютран до сих пор винит себя в смерти супруги. И ничего не могла сделать для него, но так много хотела для себя.

– Ты устал, – она взяла в ладони его лицо, хмурое и жесткое, – и о многом тревожишься.

Джаху коснулась губами его лба. Целовала закрытые глаза.

– Забудь, – до боли в пальцах сжала ворот его рубахи. – Отпусти. Пусть все беды останутся в гречишных полях, куда она ушла.

Он принял ее.

Все правильно. Все станет правильно, и не будет никаких запретов и границ. В конце, когда кончится дождь. Когда она смолкнет и, опустив веки, уснет рядом с ним. Ютран отодвинет мокрое насквозь платье – ненужную голубую тряпку, – и укутает ее в шерстяной халат, проеденный молью. Обнимет и осторожно снимет с руки лозу, свернутую в тонкий деревянный браслет. И сломает его, раздавив в кулаке.

Все станет правильно.

Так, как должно быть.

* * *

Понося последними словами все, что попадалось на глаза, кватрмейстер тряс замусоленной бумагой перед лицом капитана.

– Где вот он? Где, я тебя спрашиваю? – он кричал, брызжа слюной и громко топая ногами. – Всех обошел, всех сосчитал – на одного больше. Вот-ни, имена и подписи, а людей больше. Вспомнить только не могу.

Битый час бедняга пытался доказать, что на корабль пробрался кто-то чужой, кого нет в путевом листе. Он точно сосчитал всех, не раз и не два, но так и не смог поймать подлеца. Сколько бы кватрмейстер ни опрашивал команду и попутчиков, все назывались, и имена непременно оказывались в списке. Однако был кто-то лишний.

Вэл весь день наблюдала за ним и украдкой посмеивалась над бесполезными потугами несчастного. Прошлым вечером он излишне налегал на тростниковый самогон, а теперь никто, в том числе капитан, не верил ему. Впрочем, вчера отличился каждый. К девятому дню плавания Огонек познакомилась с командой и со всеми попутчиками, даже Селедка начала выходить из темного трюма и после заката играла в сотню с кем-нибудь из матросов. Вэлари и сама пробовала сесть с ней за один стол и "собрать монетку", но Аили оказалась для нее слишком сложным противником. Впрочем, абсолютным победителем был Пепел. Наверное, ему уже удалось собрать золотой.

Сегодня, как и в предыдущие дни, как только на судно упали сумерки, Селедка вылезла из своей мрачной грязной берлоги в трюме. Она вышла на палубу вместе с Яном, о чем-то горячо спорила, не повышая голос. Огонек скрестила на груди руки и скрылась за углом, тайком поглядывая в их сторону. После того случая, когда Ветер заставил Вэл разорвать ствол дерева в мире разума, Аили изменилась. В её движениях и жестах появилось нечто резкое и отчаянное, что есть в обычных людях. Она начинала говорить больше и быстрее, порой задыхаясь на полуслове, захлебываясь одним только желанием сказать. Она стала настоящей, какой Вэл её прежде не видела.