Старовский раскоп

* * *

Глава Ингмар дарил Юте голубые розы охапками. Откуда они такие брались? Лепестки у них были тоненькие, нежные, просвечивали на свет, как крылья мотылька-однодневки, а пахли почему-то заоконной изморозью. Комната утонула в этих розах и в ней прочно поселился холодок запаха.

Юта разглядывала их, брала в руки, опускала лицо в охапки лепестков. Весь вечер. А ночью перед занятиями плакала в подушку. Почему плакала? Сама не знала.

Ингмар — называть только так, и не на "вы" ни в коем случае! — принес черную картонную коробочку. В коробочке оказался синий ящичек с золоченой и чудной надписью "Estеe Lauder". Под крышкой зеркальце и рядки коробочек с красками для лица — тени, помады, румяна и белила, тушь с невиданной кисточкой, пушистой и мягкой.

Розы Юта подруге Варьке не показывала — тут и ежу понятно, что без магии не обошлось, а про магию простячке знать не положено. Но уж коробочкой с мистическими для любой женщины золотыми буквами Варьке похвасталась. Та охала, ахала, завидовала настолько откровенно и без смущения, что Юте стало за подругу неловко. Варька говорила, что мужика, который "в наше время" Юте такое чудо раздобыл, следует отхватывать с руками, пусть даже он слепой. Глухой и горбатый. И даже, если глухой и слепой, куда лучше! Если бы Ингмар был слепой и глухой… Но нет, большой сильный Кот в самом расцвете сил!

В следующее воскресенье у Юты появились духи — скромно оформленный прозрачный флакончик с надписью "Chanel N5". Скромность убеждала — настоящие. Шанель номер пять.

Еще через неделю Юта не решилась надеть заграничные джинсовые брюки, чтобы не вызвать на себя огонь завести всего курса.

В середине февраля в студеной многоснежной зиме прорубилась дверь в цветущий летний зной, и целый день Ингмар водил Юту по волшебным закоулкам какого-то восточного городка. От цветастых платков, ковров из "Тысячи и одной ночи", бус и женщин, обернутых в одеяла всех цветов радуги, запахов благовоний вперемешку с вонью тухлятины голова шла кругом. И когда в каком-то пустынном переулке Ингмар вдруг прижал Юту к шершавой стене и бережно коснулся своими губами её губ, она не сопротивлялась. По телу разлилось ласковое, тревожное ощущение. Впервые Юту обнимал большой, сильный мужчина, ноги подкашивались — так стало хорошо. И телу хотелось, чтобы обнимать и целовать не прекращали, но губы всего лишь прижались чуть крепче и тут же сбежали. И руки ушли. Ингмар улыбнулся и отстранился. Потом зашли в кофейню — или это как-то иначе называется? — пили вкусный настоящий кофе, а Юта всё ощущала себя пьяной и … счастливой?… от того поцелуя. Телесно счастливой, в мыслях же творилась такая неразбериха…

Поцелуй повторился на берегу моря, когда солнце совсем уже упало за горизонт, оставив после себя только резкую оранжевую полосу. Повторился в знойной пустыне — там бегали песчаные ящерицы и медленно, важно ползла большая черепаха.

К середине марта Юта так запуталась, что по ночам просыпалась и то плакала в подушку, то лежала, сосредоточенно вспоминая эти поцелуи. Несколько раз пробовала поговорить с мамой. Не выходило. Разговор сводился к тому, что, кажется, Ингмар хороший, порядочный человек, и, хотя он старше мамы лет на двадцать, может, это не так уж страшно? Нет, если Юта не хочет… Папа может поговорить с Главой… Тут уверенность в мамином голосе увядала. Поговорить с Главой — в этом вся проблема.

В конце марта Юта заболела — сказалось, наверно, нервное напряжение. Подхватила вирус и две недели тряслась в лихорадке. По ночам ей казалось, что окружают ее взбесившиеся Волки, горят желтые глаза. Просыпалась — оказывалось, только ночничок горит. А днем приходил Ингмар. Садился на стул рядом с кроватью и тихо рассказывал про то, что до революции он жил в лесу. Густом-густом и диком, почти как в сказке. Что водились в том лесу врэки и шишиги, кикиморы и русалки. Шишиги сидели по болотным кочкам и грелись на солнышке, расчесывая зеленые кудри. А у русалок на закате чешуя блестела… Неправда ведь? Наверно. А может, и правда. Теперь уже кто проверит? Или вот в тайге, северней, живет маленькое племя трудолюбивых веселых охотников. На кабана ходит, на лис и волков… И женщины у них тоже маленькие и коричневенькие, с детскими наивными личиками. Они мастерят из обрывков шкур и тряпочек смешных куколок-обереги и развешивают их по юртам, и по ночам куколки перешептываются и переглядываются. Но тихо, чтобы не разбудить хозяев. Только, кажется, это не к ночи история… Зато есть другая, про Котов и рыбу…

В апреле, когда лихорадка ушла и Юта окрепла настолько, чтобы выйти на учебу, Ингмар стал хмур, приходил всё реже, и Юта поймала себя на том, что с облегчением думает — может, разлюбил? Он хороший, незлой. Но…

А в мае, перед Весной, он зашел в один из вечеров, от чая отказался, только сказал Юте: "Выйдешь со мной на охоту. Завтра ночью". Не спросил. Сказал. И Юта вышла.