Империй. Люструм. Диктатор

Он вернулся на свое место под длительные рукоплескания — не только зевак, но и кое-кого из присяжных. Впервые за все время у меня появилась надежда: вдруг искусство Цицерона как защитника снова выручит нас? Руф улыбнулся и сделал глоток разбавленного вина, прежде чем подняться на ноги. В ожидании перекрестного допроса он разминал плечи, как атлет, закинув руки за голову и вращая торсом в разные стороны. Когда я увидел это, мне показалось, что время повернуло вспять, и я вспомнил, как Цицерон посылал Руфа выполнять различные поручения и издевался над ним за небрежность в одежде и длину волос. А еще я вспомнил, как этот мальчик подворовывал у меня деньги, пил и играл на них всю ночь, а я все равно не мог долго злиться на него. Какие боги свели нас в этом суде?

Руф прошел к трибуне свидетелей совершенно спокойный. С тем же успехом он мог идти в таверну на встречу с приятелем.

— У тебя хорошая память, Антоний Гибрида?

— Думаю, да.

— Тогда, полагаю, ты помнишь раба, которого убили накануне твоего вступления в должность консула?

— Не уверен. Столько лет, так много рабов…

На лице Гибриды появилось удивление, и он недоуменно посмотрел на Цицерона.

— Но этого-то ты должен помнить? — настаивал Руф. — Он был из Смирны. Около двенадцати лет. Его тело сбросили в Тибр. Цицерон присутствовал при обнаружении останков. У него было перерезано горло и удалены все внутренности.

По суду пронесся крик ужаса, и мой рот пересох не только от воспоминаний о несчастном мальчике, но и оттого, что я понял, куда могут привести все эти вопросы. Цицерон тоже понял. Он немедленно вскочил и обратился к претору:

— Но ведь это совсем не важно. Смерть раба, случившаяся больше четырех лет назад, не имеет никакого отношения к тому, что произошло во время проигранной битвы на побережье Черного моря.

— Пусть обвинитель задаст свои вопросы, — решил Клодиан и философски добавил: — Я давно понял, что в жизни многие вещи взаимосвязаны.

— Теперь, когда ты сказал, я что-то припоминаю…

Гибрида, как и прежде, беспомощно смотрел на Цицерона.

— Надеюсь, — ответил Руф. — Не каждый день случается наблюдать за человеческим жертвоприношением! Думаю, даже для тебя, окруженного всяческими мерзостями, это редкость!

— Я ничего не знаю ни о каких человеческих жертвоприношениях, — пробормотал Гибрида.

— Его убил Катилина, а потом заставил тебя и остальных присутствующих поклясться…

— Разве? — Гибрида состроил гримасу, будто пытался вспомнить давние события. — Нет, не думаю. Нет, ты ошибаешься.

— Именно так он и поступил. И ты поклялся на крови этого зарезанного ребенка убить второго консула — того, кто сейчас сидит рядом с тобой и защищает тебя.

Эти слова произвели ошеломляющее воздействие, и, когда шум утих, Цицерон поднялся на ноги.

— Очень жаль, — сказал он, с сожалением качая головой, — очень жаль, потому что до этой минуты мой молодой друг искусно вел обвинение. Он ведь был моим учеником, граждане, и я искренне гордился и им, и самим собой как учителем. А вот сейчас он взял и разрушил всю свою работу этим невероятным утверждением. Боюсь, мне придется вновь заняться его обучением.

— Я знаю, что это правда, — ответил Руф, широко улыбаясь, — ведь ты сам рассказал мне об этом.

Всего на секунду Цицерон заколебался, и, к своему ужасу, я понял, что он совершенно забыл о своей беседе с Руфом много лет назад.

— Ты неблагодарный подлец, — резко произнес он, — я никогда не говорил ничего подобного.

— В первую неделю твоего консульства, через два дня после Латинских празднеств, ты позвал меня к себе домой и спросил, говорил ли Катилина в моем присутствии о том, что тебя надо убить. По твоим словам, Гибрида признался, что поклялся именно в этом на крови убитого мальчика. И еще ты попросил меня следить за всем, что происходит у Катилины.

— Полная ложь! — воскликнул Цицерон, но его волнение не смазало впечатления от точного и хладнокровного рассказа Руфа.

— Этому человеку ты доверял как своему сотоварищу, второму консулу, — продолжил Руф, спокойно указывая на Гибриду. — Этого человека ты посадил на шею жителям Македонии, сделав его наместником, зная, что он участвовал в гнусном убийстве и желает твоей смерти. А сегодня ты защищаешь его. Почему же?

— Я не должен отвечать на твои вопросы, мальчик.

— Вот вопрос, граждане: почему Цицерон, известный римский защитник, который создал себе имя, обвиняя продажных наместников, сейчас защищает вот этого? — обратился Руф к присяжным.

— Клодиан, прошу тебя, ради всех богов, наведи порядок у себя в суде. — Цицерон еще раз протянул руку к претору. — Это перекрестный допрос, а не разглагольствования обвинителя о защитнике.

— Он прав, Руф, — сказал претор, — вопросы должны касаться рассматриваемого дела.

— Но так оно и есть. Я утверждаю, что Гибрида и Цицерон сговорились.

— Этому нет никаких доказательств, — возмутился Цицерон.

— Нет, есть, — ответил Руф. — Меньше чем через год после того, как ты спустил Гибриду на многострадальных жителей Македонии, ты купил себе новое жилище, вон там! — и он указал на Палатинский холм, где стоял дом, освещенный лучами солнца. Головы всех присяжных повернулись в ту сторону. — Незадолго до этого за дом просили четырнадцать миллионов сестерциев! Четырнадцать миллионов! Спросите себя, граждане: где мог Цицерон, который кичится своим скромным происхождением, взять такую сумму, если не у того, кого он и запугивал, и защищал? Не у Антония Гибриды? Разве не правда, — он повернулся к обвиняемому, — что ты передавал часть денег, украденных в Македонии, своему сообщнику в Риме?

— Нет-нет, — возразил Гибрида. — Время от времени я посылал Цицерону небольшие подарки, — (оба договорились, что он скажет это, если Руф предъявит доказательства передачи денег), — но не более того.

— Подарки? — повторил Руф. Он еще раз взглянул, нарочито медленно, на дом Цицерона, заслоняясь рукой от яркого солнца. По террасе дома шла женщина под зонтиком, и я понял, что это Теренция. — Неплохой подарочек!

Цицерон сидел неподвижно и внимательно смотрел на Руфа. Некоторые присяжные в изумлении качали головами. Из толпы зевак донесся глумливый смех.

— Граждане, — закончил Руф. — Думаю, я закончил. Я показал, как из-за предательского небрежения Гибриды Рим потерял целую страну. Я явил вам его трусость и жадность. Я выяснил, как деньги, предназначенные для войска, оседали в его собственных сундуках. Тени легионеров, брошенных своим начальником и беспощадно убитых варварами, взывают о справедливости. Такому чудовищу нельзя было вверять высоких должностей, и этого не случилось бы, если бы не помощь его соконсула. Все успехи обвиняемого достигнуты кровью и развратом, и убийство несчастного мальчика — лишь небольшая часть всего этого. К сожалению, мертвых уже не вернуть, но, приговорив этого человека, вы очистите воздух Рима от его вони. Давайте сегодня же отправим Гибриду в изгнание.

Под продолжительные рукоплескания Руф занял свое место. Претор выглядел удивленным и попросил подтвердить, что обвинитель закончил свое выступление. Руф сделал соответствующий знак.

— Ну что ж. А я думал, что тебе понадобится по крайней мере еще один день, — заявил Клодиан. Он повернулся к Цицерону. — Ты хочешь выступить от имени защиты немедленно или предпочитаешь подождать до завтра, чтобы подготовиться?

Лицо Цицерона было пунцовым от возмущения, и я сразу понял, что он совершит серьезную ошибку, если начнет говорить сразу же, не успокоившись. Я сидел в стороне от писцов, прямо под помостом. Встав, я подошел к Цицерону и стал умолять его дать согласие на перенос слушаний. Но хозяин отмахнулся от меня прежде, чем я смог произнести хоть слово. В его глазах горел странный огонь. Не уверен даже, что он вообще заметил меня.

— Такую ложь, — произнес он с отвращением и встал, — такую ложь надо убивать немедленно, как таракана, а не позволять ей торжествовать целую ночь.

Площадь перед судом и так была полна народа, сейчас же люди спешили к комицию со всего форума. Цицерон, выступающий в суде, был одним из символов Рима, и никто не хотел пропустить его речь. Ни один из тех, кто составлял триумвират, не появился, однако в толпе я заметил их соглядатаев — Бальба, Афрания и Аррия. У меня не было времени рассматривать собравшихся: Цицерон начал говорить, и мне пришлось записывать.

— Должен признаться, — начал он, — что я без всякой радости шел в этот суд, дабы защищать моего старого друга и сотоварища Антония Гибриду. Однако человек, который ведет публичную жизнь в Риме так же долго, как я, имеет множество таких обязательств. Да, Руф, «обязательства» — это слово, которое тебе не дано понять, иначе ты не говорил бы обо мне подобным образом. Но сейчас я счастлив, что все-таки пришел сюда, так как наконец-то смогу сказать о том, о чем молчал долгие годы. Да, я работал вместе с Гибридой, нуждался в нем — и не скрываю этого. Я закрывал глаза на разницу во взглядах и подходах к жизни. Я закрывал глаза на многое, потому что у меня не было выбора. Чтобы спасти республику, мне требовались союзники, и я не очень следил за тем, откуда они берутся. Вспомните то ужасное время. Вы думаете, что Катилина действовал в одиночку? Вы думаете, что один человек, каким бы деятельным и развращенным он ни был, смог бы достичь того, чего достиг Катилина, — смог бы поставить этот город и нашу республику на грань разрушения, — если бы у него не было сторонников? Я не имею в виду эту шайку разорившихся патрициев, игроков, пьяниц, надушенных юношей и бродяг, которые все время вились вокруг него, среди них, кстати, был и наш самолюбивый молодой обвинитель. Нет, я имею в виду людей, кое-что значащих в нашем обществе. Людей, которые увидели в Катилине возможность удовлетворить свое собственное честолюбие, опасное и неистовое. Эти люди не были казнены по решению сената пятого декабря того памятного года и не погибли на поле битвы под натиском легионов Гибриды. Они не отправились в изгнание на основе моих свидетельских показаний. Они и сегодня свободны. Более того, они управляют республикой!

До этого Цицерона слушали в полной тишине. Теперь же многие слушатели выдохнули и повернулись к своим соседям, потрясенные услышанным. Бальб стал что-то записывать на восковой табличке. Я подумал: понимает ли хозяин, что он делает? И рискнул взглянуть на Цицерона. Казалось, ему было неведомо, где он: сенатор забыл о суде, о присутствующих, обо мне, о раскладах в государственных делах и хотел только выговориться.

— Эти люди сделали Катилину тем, кем он стал. Без них он был бы ничем. Они предоставили ему голоса, деньги, помощь и защиту. Они говорили за него в сенате, в судах и на народных собраниях. Они прикрывали его, подкармливали его и даже снабжали оружием, необходимым для свержения правительства. — (В этом месте у меня отмечено, что из толпы вновь раздались громкие крики.) — До сегодняшнего дня, граждане, я не понимал, что мне пришлось столкнуться с двумя заговорами. Один из них я уничтожил, но за ним скрывался второй — и этот второй, внутренний заговор все еще существует. Римляне! Оглянитесь вокруг, и вы увидите, как он процветает! Это управление при помощи тайного совета и ужаса на наших улицах. Это управление при помощи незаконных способов и всеобщего подкупа. Боги, и вы обвиняете Гибриду в продажности? Да он беспомощен и беззащитен, как ребенок, по сравнению с Цезарем и его дружками! И сам этот суд — еще одно тому доказательство. Вы думаете, что Руф — единственный творец обвинения? Этот новичок в своем деле, который только что отрастил свою первую бороду? Какое заблуждение! Эти нападки, эти так называемые свидетельства, все они призваны опорочить не только Гибриду, но и меня — мое положение в обществе, мое консульство, то, что я всегда отстаивал. Люди, стоящие за Руфом, хотят разрушить наследие нашей республики ради своих извращенных целей. Но для того чтобы этого достичь — простите меня за хвастовство, я знаю за собой этот грех, — для этого им необходимо сначала уничтожить меня. Граждане, сегодня, в этот день и час, в этом суде, вы можете войти в историю. В том, что Гибрида совершал ошибки, я не сомневаюсь. Я с грустью соглашаюсь с тем, что он сам выпачкал себя в этих нечистотах. Но забудьте на минуту о его грехах, и вы увидите перед собой того человека, который вместе со мной боролся с чудовищем, угрожавшим нашему городу четыре года назад. Без его поддержки наемный убийца покончил бы со мной в самом начале моего консульского срока. Тогда он меня не бросил, а сейчас я не брошу его. Умоляю вас, оправдайте его, оставьте его в Риме, и с помощью наших древних богов мы вновь заставим воссиять свет свободы в городе наших предков!