Империй. Люструм. Диктатор

Так говорил Цицерон, но, когда он сел на свое место, рукоплескания были очень жидкими — в основном слышался удивленный гомон. Я поискал глазами Бальба, однако тот уже исчез. Тогда я со своими записями подошел к Цицерону и поздравил его с сильной речью.

— Ты все записал? — спросил он и, когда я это подтвердил, велел мне сделать копию речи, как только мы придем домой, и спрятать ее в надежном месте. — Думаю, запись уже едет к Цезарю, — добавил хозяин. — Я видел, как Бальб записывал почти с той же скоростью, с какой я говорил. Мы должны быть уверены, что у нас есть точная запись — на тот случай, если этот вопрос поднимут в сенате.

Я не мог больше с ним говорить: претор распорядился, чтобы голосование началось немедленно. Я посмотрел на небо — была середина дня; жаркое солнце стояло в самом зените. Я вернулся на место и смотрел, как урна заполняется жетонами, переходя из рук в руки. Цицерон и Гибрида тоже наблюдали за этим, сидя рядом, слишком возбужденные, чтобы говорить. Я подумал о тех судах, на которых присутствовал, и о том, что все они заканчивались одним и тем же — томительным периодом ожидания. Наконец писцы закончили подсчет голосов и сообщили претору итоги. Он встал, и все последовали его примеру.

— Присяжных спросили, следует ли вынести Гаю Антонию Гибриде приговор по обвинению в государственной измене, совершенной во время его наместничества в Македонии. За осуждение проголосовало сорок семь присяжных, за оправдание — двенадцать. — Из толпы послышались крики одобрения. Гибрида повесил голову. Претор подождал, пока не установится тишина. — Поэтому Гай Антоний Гибрида навечно лишается всех своих прав на собственность и на гражданство, и с полуночи ему запрещено предоставлять кров и пищу в пределах Италии, ее городов и колоний. Любой, кто попытается это сделать, понесет такое же наказание. На этом суд закончен.

Цицерон проигрывал не так уж много судов, но, когда это случалось, не забывал поздравить каждого своего противника. Однако в тот день этого не произошло. Руф подошел, чтобы выразить соболезнования, но Цицерон намеренно повернулся к нему спиной, и я с удовольствием увидел, что молодой негодяй остался стоять с протянутой рукой, как законченный глупец. Пожав плечами, Руф удалился. Что касается Гибриды, тот был настроен философски.

— Что ж, — сказал он Цицерону, пока его не увели ликторы, — ты предупредил меня, откуда дует ветер. У меня отложено немного денег, на мой век хватит. Мне говорили, что южное побережье Галлии очень напоминает Неаполитанский залив. Поэтому не беспокойся обо мне, Цицерон. После твоей речи тебе стоит побеспокоиться о самом себе.

Часа через два, не позже, в нашем доме распахнулась дверь и появился крайне возбужденный Метелл Целер, потребовавший от меня провести его к хозяину. В это время Цицерон обедал вместе с Теренцией, а я все еще переписывал его речь. Но я понял, что дело не терпит отлагательств, и немедленно препроводил его к сенатору.

Цицерон растянулся на ложе, рассказывая Теренции, чем завершился суд над Гибридой, когда Целер влетел в комнату и прервал его:

— Что ты сегодня сказал о Цезаре в суде?

— Здравствуй, Целер. Правду, и больше ничего. Присоединишься к нам?

— По-видимому, это была опасная правда — Гай замышляет страшную месть.

— Да неужели? — ответил Цицерон, пытаясь выглядеть невозмутимым. — И как же меня накажут?

— Пока мы с тобой разговариваем, он в сенате превращает эту свинью, моего брата, в плебея!

— Нет, нет. — Цицерон выпрямился так резко, что перевернул бокал. — Этого не может быть. Цезарь и пальцем не пошевельнет, чтобы помочь Клавдию, — только не после того, что Клавдий сделал с его женой.

— Ошибаешься. Именно это он делает сейчас.

— А ты откуда знаешь?

— Моя собственная очаровательная жена с удовольствием рассказала мне об этом.

— Как такое вообще возможно?

— Ты забываешь о том, что Цезарь — верховный понтифик. Он срочно созвал куриальное собрание, чтобы оно одобрило усыновление.

— И это законно? — вмешалась в разговор Теренция.

— С каких пор законность хоть что-нибудь значит, — горько произнес Цицерон, — когда дело касается Цезаря? — Он стал быстро тереть свой лоб, будто это помогало ему в поисках решения. — Что, если попросить Бибула объявить знамения неблагоприятными?

— Цезарь это предусмотрел. С ним Помпей.

— Помпей… — Цицерон опешил. — Дело запутывается все больше.

— Помпей — авгур. Он понаблюдал за небесами и объявил, что все в порядке.

— Но ты ведь тоже авгур. Разве ты не можешь оспорить его предсказание?

— Можно попробовать. Но для начала нам надо добраться до сената.

Цицерона не пришлось просить дважды. Все еще в домашних сандалиях, он поспешил за Целером, а я устремился вслед за ними, вместе со слугами. На улицах было тихо: Цезарь действовал так стремительно, что люди еще ни о чем не успели узнать. К сожалению, к тому времени, как мы пересекли форум и вбежали в двери здания сената, церемония уже заканчивалась — перед нашими глазами предстала совершенно постыдная картина! Цезарь стоял на возвышении в дальнем конце комнаты, облаченный в одежды верховного понтифика и окруженный ликторами. Помпей, в авгурском колпаке, стоял рядом, держа в руках священный жезл. Еще несколько понтификов стояли вокруг них, включая Красса, введенного в состав коллегии по требованию Цезаря на замену умершему Катулу. На деревянных скамейках теснились члены курии, похожие на стадо скованных овец, — тридцать пожилых римлян, вожди римских триб. И наконец, в довершение всего, златокудрый Клавдий стоял на коленях в проходе, рядом с еще одним юнцом. Все обернулись на шум, когда мы вошли, и я никогда не забуду победную улыбку Клавдия, когда он понял, что Цицерон наблюдает за происходящим. Но эта почти детская радость очень быстро сменилась ужасом, когда он увидел, что к нему направляется его брат в сопровождении Отца Отечества.

— Что за скотство здесь творится?! — заорал Целер.

— Метелл Целер, — произнес Цезарь твердым голосом, — это религиозная церемония, и не вмешивайся в нее.

— Религиозная церемония! С главным осквернителем Рима на коленях — человеком, который отымел твою собственную жену! — Целер хотел пнуть Клавдия ногой, однако тот быстро отполз к Цезарю. — А это что еще за ребенок? — спросил он, указывая на другого коленопреклоненного. — Посмотрим, кто пришел в нашу семью!

Он взял его за шиворот, поставил на ноги и повернул лицом к нам — дрожащего прыщавого юнца лет двадцати от роду.

— Изволь уважать моего приемного отца, — сказал Клавдий, который, несмотря на страх, не удержался от смеха.

— Ты отвратителен!

Целер отбросил юнца и сосредоточил внимание на Клавдии, занеся громадный кулак для удара, однако Цицерон не дал сделать этого:

— Нет, Целер, не давай им повода задерживать тебя.

— Правильно, — согласился Цезарь.

— Так твой новый отец моложе тебя? Вот это издевательство! — произнес Целер, помолчав и опустив руку.

— Ничего лучше второпях найти не смогли, — самодовольно ухмыльнулся Клавдий.

Что из всего этого поняли старейшины триб, люди от пятидесяти лет и старше, я себе представить не могу. Многие из них были старыми приятелями Цицерона. Позже мы узнали, что посыльные Цезаря вытащили их из домов и гуськом привели в сенат, где Цезарь почти открыто приказал им одобрить усыновление Клавдия.

— Ну что, мы уже закончили? — спросил Помпей. Он не только выглядел странно в одежде авгура, но и, по-видимому, был сбит с толку.

— Да, мы закончили, — ответил ему Цезарь и вытянул руку, словно благословлял свадьбу. — Публий Клавдий Пульхр, своей властью верховного понтифика я объявляю, что с сегодняшнего дня ты — приемный сын Публия Фонтея и будешь занесен в государственные записи как плебей. Это произойдет немедленно, и если ты захочешь, то сможешь участвовать в трибунских выборах. Благодарю вас, граждане.

Цезарь слегка кивнул, распуская курию, и старейшины встали, а консул и верховный понтифик Рима слегка приподнял свою тогу и покинул возвышение с сознанием выполненного долга. Он прошел мимо Клавдия, с отвращением отвернувшись от него, как прохожий отвернулся бы от разложившегося трупа, лежащего на улице.

— Надо было прислушаться к моему предупреждению, — прошипел Цезарь Цицерону, проходя мимо. — А теперь полюбуйся, что мне пришлось сделать.

Вместе со своими ликторами он проследовал к двери в сопровождении Помпея, который все еще не решался поднять глаза на Цицерона; только Красс позволил себе улыбнуться.

— Пойдем, папочка, — сказал Клодий[76], обнимая Фонтея за плечи. — Я провожу тебя домой.

Он издал один из своих беспокойных, почти женских смешков и, поклонившись своему шурину и Цицерону, пристроился в конец процессии.

— Ты, может быть, и закончил, Цезарь! — закричал Целер вслед консулу. — Но я — нет! Я — наместник Дальней Галлии и повелеваю легионами, тогда как у тебя войска нет! И я еще даже не начал!

Целера, с его громким голосом, наверное, было хорошо слышно на форуме, однако Цезарь, выйдя из помещения на яркий солнечный свет, даже не повернул головы в его сторону. Когда он и его люди исчезли из виду и мы остались одни, Цицерон опустился на ближайшую скамью и обхватил голову руками. Под крышей, на стропилах, курлыкали голуби — до сего дня я не могу слышать этих грязных птиц, не вспоминая старого здания сената, — а вот остальные звуки как-то странно отдалились от меня и казались неземными, будто я уже был в тюрьме.

— Не отчаивайся, Цицерон, — резко сказал Целер через какое-то время. — Он ведь даже еще не трибун — и никогда им не станет, если это будет зависеть от меня.

— Красса я могу победить, — ответил Цицерон. — Помпея я могу перехитрить. Даже Цезаря мне раньше удавалось сдерживать. Но теперь все они вместе, и Клавдий стал их главным оружием… — Он устало покачал головой. — Как мне жить дальше?

В тот вечер Цицерон отправился к Помпею и взял меня с собой, отчасти желая показать полководцу, что он пришел по делам, а отчасти для того, чтобы чувствовать себя увереннее. Великий Человек выпивал в холостяцком триклинии со своим другом и товарищем по оружию Авлом Габинием. Когда мы вошли, они изучали макет театра Помпея, и Габиний весь светился от воодушевления. Именно он, будучи честолюбивым трибуном, предложил закон, давший Помпею неслыханные военные полномочия, за что и получил легатство, когда тот прибыл на Восток. Он отсутствовал несколько лет, в течение которых — тайно от него — Цезарь спал с его женой, толстой Лоллией (в это же время он заводил шашни и с женой Помпея — подумать только!). Теперь Габиний вернулся в Рим — такой же честолюбивый, но в сотни раз более состоятельный и твердо вознамерившийся стать консулом.

— Цицерон, дорогой мой, — сказал Помпей, вставая, чтобы обнять хозяина. — Выпьешь с нами?

— Нет, не выпью, — сказал Цицерон напряженным голосом.

— О боги, — сказал Помпей, обращаясь к Габинию, — ты слышал, как он говорит? Он пришел, чтобы отругать меня за сегодняшнее, я тебе рассказывал. — Он повернулся к Цицерону и спросил: — Мне действительно надо объяснять, что все это, от начала до конца, придумал Цезарь? Я пытался его отговорить.