Империй. Люструм. Диктатор

Я пробормотал слова согласия, однако думаю, что хозяина беспокоила не законность его действий, — он проявлял свою обычную брезгливость.

Катон прибыл первым — как всегда, в заношенной, вонючей тоге, с босыми ногами. Он скривился при виде роскошного убранства, но с радостью принял предложенное вино — он сильно пил, и это было его единственным недостатком. За ним пришел Гортензий, который полностью разделял беспокойство Цицерона по поводу Клавдия; защитник полагал, что именно это будет обсуждаться на встрече. Лукулл и Исаврик, два старых полководца, явились вместе.

— Похоже на настоящий заговор, — заметил Исаврик, посмотрев на остальных. — Будет еще кто-нибудь?

— Метелл Целер, — ответил Цицерон.

— Это хорошо, — сказал Исаврик. — Мне он нравится. Думаю, он — наша единственная надежда на будущее. Этот парень знает, как вести боевые действия.

Все пятеро уселись в кружок. Кроме них и меня, в комнате никого больше не было. Я налил всем вина и притих в углу. Цицерон приказал мне ничего не заносить на таблички, а вместо этого постараться запомнить все как следует и записать позже. За прошедшие годы я присутствовал на стольких встречах с этими людьми, поэтому никто из них не обращал на меня внимания.

— Так ты расскажешь нам, в чем дело? — спросил Катон.

— Думаю, догадаться нетрудно, — заметил Лукулл.

— Предлагаю дождаться Целера. Он здесь главный, — ответил им хозяин.

Они сидели молча, пока наконец Цицерону не надоело ждать и он не послал меня выяснить, почему задерживается Целер.

Не хочу сказать, что обладаю даром предвидения, но, подойдя к дому Целера, я понял: что-то произошло. Было слишком тихо, никто не входил в дом и не выходил из него. Внутри стояла тишина, всегда сопровождающая несчастье. Личный слуга Целера, которого я неплохо знал, встретил меня со слезами на глазах и сказал, что вчера у его хозяина начались страшные боли и, хотя врачи не пришли к согласию относительно недуга, все считали, что он может привести к смерти. Мне самому стало нехорошо, и я упросил его пойти к Целеру и узнать, не хочет ли тот передать что-нибудь Цицерону, ждущему его у себя. Слуга ушел и вернулся с единственным словом, которое смог произнести Целер: «Приходи!»

Я бросился назад. Когда я вошел в таблинум, все головы повернулись в мою сторону, — сенаторы подумали, что пришел Целер. Я вызвал Цицерона, и собравшиеся стали выказывать нетерпение.

— Что это еще за игры? — зло прошептал хозяин, выходя ко мне в атриум. Было видно, что он еле сдерживает себя. — Где Целер?

— Смертельно болен, — ответил я. — Возможно, умирает. Он хочет, чтобы ты немедленно пришел.

Бедный Цицерон. Для него это был настоящий удар. Казалось, он даже пошатнулся. Не говоря ни слова, мы немедленно направились в дом Целера; там уже ждал слуга, проводивший нас на хозяйскую половину. Я никогда не забуду мрачных переходов с тусклыми свечами, заполненных запахом благовоний, которые жгли для того, чтобы отбить тяжелый запах рвоты и человеческих испражнений. Врачи, вызванные во множестве, преградили вход в спальню. Все они тихо переговаривались на греческом языке. Нам пришлось проталкиваться вперед. В спальне было удушающе жарко и темно. Цицерону даже пришлось взять лампу и поднести ее к ложу, на котором лежал сенатор. Тот был обнажен, не считая бинтов там, где ему пускали кровь. Десятки пиявок облепили руки и внутренние части ног. На губах виднелась черная пена: позже я узнал, что ему давали древесный уголь, по предложению какого-то отчаянного целителя. Из-за сильных припадков его привязали к кровати.

— Целер, — сказал Цицерон нежным голосом, — мой дорогой друг. Кто это с тобой сделал?

И хозяин опустился на колени рядом с ложем больного. Услышав голос Цицерона, Целер повернул к нему голову и попытался что-то сказать, однако из горла вырвалось только бульканье. После этого он сдался. Глаза его закрылись и больше уже не открывались.

Цицерон немного подождал, а потом стал задавать вопросы врачам. Как и все лекари, они не соглашались друг с другом ни в чем, кроме одного: никто из них не видел, чтобы болезнь так быстро уносила здорового человека.

— Болезнь? — с недоверием спросил Цицерон. — А вы не думаете, что его отравили?

Отравили? Врачи не смели произнести само это слово. Нет-нет — разрушительная болезнь; возможно, какая-то зараза, укус змеи, все, что угодно, но не отравление. Одна мысль о нем была слишком невероятной, чтобы ее обсуждать. А кроме того, кому могло прийти в голову отравить благородного Целера?

Цицерон не стал спорить. Впоследствии он никогда не сомневался, что Целера убили, хотя и не был уверен, что приложил к этому руку Цезарь, или Клавдий, или они оба. Правда до сих пор никому не известна. Однако Цицерон знал наверняка, кто именно дал Целеру смертельную дозу яда: когда мы покидали дом смерти, то столкнулись с Клодией, сопровождаемой — как ни странно — Целием. Оба мгновенно натянули на свои лица маски горя, но за минуту до этого, очевидно, весело смеялись; и хотя они шли на некотором расстоянии друг от друга, было понятно, что перед нами любовники.