Империй. Люструм. Диктатор

— Правда? И что же тебе помешало?

— Он считает, и я с ним согласен, что сегодня ты слишком угрожающе выступал в суде и заслуживаешь публичной порки.

— Поэтому вы открыли Клавдию путь к трибунству, зная, что его главное желание — отдать меня под суд?

— Я бы не стал заходить так далеко, но Цезарь настаивал.

— Многие годы я поддерживал все твои начинания. И ничего не просил взамен, кроме твоей дружбы, которая для меня важнее всего в публичной жизни. И вот ты показал всему миру, как ценишь меня. Ты дал моему смертельному врагу оружие, которым он меня уничтожит, — сказал хозяин с пугающим спокойствием.

— Цицерон, я возмущен. Как у тебя только язык поворачивается? — Губы Помпея сжались, в рыбьих глазах появились слезы. — Я никогда не буду стоять в стороне и спокойно наблюдать, как тебя уничтожают. Но я оказался в непростом положении, ты же знаешь. Постоянные усилия, чтобы держать Цезаря в узде, — эта та жертва, которую я ежедневно приношу на алтарь республики.

— Только сегодня ты решил взять выходной.

— Он почувствовал, что твои слова угрожают его достоинству и авторитету.

— Они могли бы быть вдвое, втрое более угрожающими, если бы я открыл все, что знаю о вас с Цезарем и Крассом и о ваших связях с Катилиной!

— Полагаю, ты не должен так говорить с Помпеем Великим! — вмешался Габиний.

— Нет-нет, Авл, — печально произнес Помпей, — Цицерон прав. Цезарь зашел слишком далеко. Только богам известно, сколько сил я потратил на то, чтобы хоть немного привести его в чувство. Когда Катона бросили в тюрьму, я ведь сразу освободил его. Да и бедному Бибулу пришлось бы пережить кое-что похуже купания в дерьме, если бы не я. Но сейчас я потерпел неудачу. У меня был всего один день. Боюсь, что Цезарь слишком… безжалостен. — Он вздохнул, взял одну из моделей храмов и стал внимательно ее рассматривать. — Возможно, подходит время, когда мне придется сломать его. — Он бросил на Цицерона хитрый взгляд, и я заметил, как его глаза мгновенно высохли. — Что ты на это скажешь?

— Скажу, что давно пора.

— Наверное, ты прав. — Триумфатор взял модель двумя толстыми пальцами и с неожиданной ловкостью поставил ее на место. — Ты знаешь, каков его новый замысел?

— Нет.

— Он хочет получить в свое распоряжение войско.

— Ну, в этом-то я не сомневаюсь. Но сенат уже объявил, что в этом году провинции между консулами распределяться не будут.

— Да, сенат так решил, однако Цезарю наплевать на сенат. Ватиний предложит соответствующий закон народному собранию.

— Что?

— Закон, по которому к нему перейдет не одна провинция, а две — Ближняя Галлия и Вифиния — с разрешением набрать два легиона. И получит он их не на один год, а на пять лет!

— Но провинции всегда распределялись сенатом, а не народом! — запротестовал Цицерон. — Пять лет! Наше государственное устройство разлетится вдребезги!

— Цезарь так не считает. Он сказал мне: «Что плохого в том, чтобы доверить выбор народу?»

— Но это не народ! Это толпа, которой Ватиний вертит как хочет!

— Так вот, — продолжил Помпей, — теперь ты, может быть, поймешь, почему я согласился сегодня понаблюдать за небом. Конечно, мне стоило бы отказаться. Но приходится смотреть на вещи шире. Кто-то должен держать Цезаря в узде.

— Могу я рассказать об этом кое-кому из своих друзей? Иначе они могут подумать, что я лишился твоей поддержки, — спросил Цицерон, в отчаянии схватившись за волосы.

— Если это надо — только в строжайшей тайне. Еще можешь сказать им — и Авл тому свидетель, — что с Марком Туллием Цицероном ничего не случится, пока в Риме живет Помпей Великий!

По дороге домой Цицерон был очень задумчив и все время молчал. Вместо того чтобы пройти прямо в библиотеку, он сделал несколько кругов по темному саду, а я в это время сидел у стола с лампой и быстро записывал все, что говорилось у Помпея. Когда я закончил, Цицерон велел мне идти вместе с ним, и мы пошли в соседний дом навестить Метелла Целера.

Я боялся встречи с Клавдией — вскоре она, вслед за братом, сменила имя и стала Клодией, — но ее нигде не было видно. Целер в одиночестве сидел в триклинии и обгладывал ножку холодного цыпленка. Рядом с ним стоял кувшин с вином. Цицерон второй раз за вечер отказался от выпивки и велел мне зачитать то, что недавно сказал Помпей. Ярость Целера была вполне предсказуемой.

— Это что же, у меня будет Дальняя Галлия, где идет настоящая война, а у него — Ближняя, где ничего не происходит, и все же каждый из нас получит по два легиона?

— Вот именно. Только он будет управлять провинцией в течение всего люстра, а ты сдашь свою через год. И можешь быть спокоен, вся слава достанется Цезарю.

— Его надо остановить! И не важно, что они втроем управляют республикой, — нас многие сотни! — зарычал в ярости Целер, потрясая кулаками.

— Совсем необязательно расправляться со всеми тремя, — тихо произнес хозяин, присев к Целеру на ложе. — Достаточно и одного. Ты слышал, что сказал Помпей. Если мы каким-то образом сможем разобраться с Цезарем, мне кажется, Фараон не будет сильно огорчен. Помпея волнует только его достоинство.

— А как быть с Крассом?

— Когда Цезарь сойдет со сцены, его союз с Помпеем не продлится и часа — они ненавидят друг друга. Нет, Цезарь — камень, на котором стоит здание. Убери его — и все сооружение рухнет.

— И что, по-твоему, мы должны сделать?

— Задержать его.

— Но Цезарь дважды неприкосновенен: как верховный понтифик и как консул. — с этими словами Целер внимательно посмотрел на Отца Отечества.

— А ты действительно думаешь, что на нашем месте он думал бы о законах? Тогда почему же все его действия как консула были незаконными? Или мы остановим его сейчас, пока у нас есть время и силы, или дождемся того, что он избавится от нас по одному, и тогда некому будет ему сопротивляться.

Я был потрясен услышанным. Уверен, что до того вечера Цицерону и в голову не приходила мысль о столь решительных действиях. Он должен был оказаться на краю пропасти, чтобы заговорить о них.

— И как мы это сделаем?

— Только у тебя есть солдаты в подчинении. Сколько их здесь?

— Две когорты в лагере за городской чертой, готовые выступить со мной в Галлию.

— И насколько они верны?

— Мне? До конца!

— Они смогут захватить Цезаря в его доме после наступления темноты и где-нибудь спрятать?

— Конечно, если я прикажу. Но, по-моему, проще сразу убить его.

— Нет, — ответил Цицерон. — Должен быть суд. Я настаиваю. Я не хочу никаких «случайностей». Следует принять закон о создании особого трибунала, который будет судить его за противозаконные действия. Я сам возглавлю обвинение. Все должно быть честно и по закону.

— Но ведь ты согласен с тем, что возможен только один приговор.

Было видно, что Целер колеблется.

— Надо заручиться еще и одобрением Помпея. Не думай, что вы сможете во всем выступать против него, как делали это раньше. Мы должны будем подтвердить, что его легионеры оставят за собой наделы, а основанные им поселения на Востоке сохранятся. Может быть, даже придется предложить Помпею второе консульство.

— А не слишком ли это много? Не заменим ли мы одного тирана на другого?

— Нет, — убежденно произнес Цицерон. — Цезарь принадлежит к совсем другой породе. Помпей просто хочет править миром. Цезарь же хочет сначала разрушить этот мир, а затем построить свой собственный. И вот еще что…

Он замолчал, подбирая слова.

— Он, без сомнения, умнее Помпея — этого у него не отнимешь.

— Да-да, конечно. В тысячу раз. Нет, это не то… Больше того… Я просто не знаю… В Цезаре есть какая-то нечеловеческая жестокость — презрение, если хочешь, ко всему миру, будто он уверен, что жизнь — это просто игра. В любом случае это… это свойство делает консула почти неудержимым.

— Все это философия, а я расскажу тебе, как мы его удержим. Очень просто. Приставим ему меч к горлу, и ты увидишь, что он умрет так же, как и любой другой. Но надо сделать это так же, как сделал бы сам Цезарь, — быстро и безжалостно и в то время, когда он меньше всего ожидает нападения.

— И когда же?

— Сегодня ночью.

— Нет. Слишком мало времени, — возразил Цицерон. — В одиночку мы это сделать не сможем, поэтому надо позвать на помощь других.

— Тогда Цезарь обязательно узнает. Ты же знаешь, сколько у него соглядатаев.

— Я говорю о пяти-шести сенаторах. Все совершенно надежны.

— И кто же это?

— Лукулл. Гортензий. Исаврик — он все еще обладает большим весом в сенате и никогда не простит Цезарю того, что тот забрал у него должность верховного понтифика. Возможно, Катон.

— Катон! — фыркнул Целер. — Ну, тогда Цезарь успеет умереть от старости, а мы все еще будем обсуждать нравственную сторону вопроса!

— Не думаю. Катон громче всех требовал разобраться с шайкой Катилины. И люди уважают его почти так же, как любят Цезаря.

Скрипнула половица. Целер поднес палец к губам и громко спросил:

— Кто там?

Дверь открылась. Это была Клодия. Интересно, как долго она стояла за дверью, подумал я. И что успела услышать? Очевидно, эти же мысли пришли в голову Целеру.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он.

— Я слышала голоса. Я уже уходила.

— Уходила? — спросил он подозрительно. — В такое время? И куда же?

— А куда ты думаешь? К моему брату-плебею. Праздновать!

Целер выругался, схватил кувшин с вином и запустил ей в голову. Но Клодия уже исчезла, и кувшин разбился о стену, никого не задев. Я задержал дыхание в ожидании ее ответа, но услышал только, как закрылась входная дверь.

— Как быстро ты сможешь собрать остальных? — спросил Целер. — Завтра?

— Лучше послезавтра, — ответил Цицерон; было видно, что разговор доставляет ему удовольствие. — Иначе придется действовать в спешке, и Цезарь может про это пронюхать. Давай встретимся у меня после захода солнца послезавтра вечером.

На следующее утро Цицерон лично написал приглашения и послал меня разнести их с наказом вручить каждое прямо в руки. Всем четверым было очень любопытно, особенно из-за распространившегося по городу слуха о том, что Клавдий стал плебеем. Лукулл со своим обычным надменным видом и едкой улыбкой спросил:

— И что твой хозяин собирается обсуждать со мной? Убийство?

Но каждый согласился прийти, даже Катон, который обычно не выходил из дома. Все действительно были ошарашены происходившим. Закон Ватиния, предусматривавший передачу Цезарю двух провинций и легионов сроком на пять лет, только что разместили на форуме. Патриции были взбешены, популяры радовались, а в городе стояла предгрозовая атмосфера. Гортензий отвел меня в сторонку и дал совет: если я хочу узнать, как все плохо, надо сходить к усыпальнице Сергия — на перекресток дорог прямо за Капенскими воротами. Там была закопана голова Катилины. Я пошел туда и увидел, что гробница усыпана свежими цветами.

Я решил ничего не говорить Цицерону: он и так был на пределе. В день встречи он заперся в библиотеке и вышел незадолго до назначенного часа. Принял ванну, оделся во все чистое и занялся расстановкой кресел в таблинуме.

— По правде говоря, для подобных дел я слишком уж законник, — пожаловался он.