Огонь под пеплом

* * *

Карета покачнулась: Эжен встал на подножку и забрался внутрь. Гортензия бросилась ему на шею.

— Трогай! — крикнул Эжен кучеру, продолжая обнимать ее. Потом отстранился и стал рассматривать в тусклом свете, сочившемся через окошко. — Ты так изменилась! Я бы, наверное, тебя не узнал.

Гортензия вздохнула и промокнула глаза платком. Они с братом не виделись почти восемь лет; конечно, она совсем не та юная девушка, какой он ее запомнил. Осунулась, побледнела. Наверное — подурнела. Ей уже двадцать шесть… Эжен старше ее на два года, он в расцвете мужской красоты и пышет здоровьем: пленительные глаза, изящные брови, волевой подбородок… Разве что русые волосы как будто поредели… Или это только так кажется из-за прически, которую теперь носят все мужчины, подражая императору, — зачесывают волосы с макушки на лоб и на виски. И еще его очень красит улыбка, тогда как она разучилась улыбаться со времени своего замужества.

— Мы встретились по хорошему поводу или по плохому? Император вызвал меня телеграфом…

— По плохому.

Гортензия увидела, как помрачнели глаза Эжена: он всё понял.

— Мама держалась мужественно?

— Да.

— Ну что ж, мы обретем покой и окончим нашу жизнь приятнее, чем начали.

Он старался говорить спокойно, но Гортензия слишком хорошо его знала, чтобы не чувствовать подавляемой тревоги.

— Зачем мне надо было жениться на принцессе? — Эжен стукнул кулаком по колену. — Бедная моя жена, вот кого надо пожалеть. Она надеялась на троны для своих детей, она так воспитана, для нее это важно; она думает, что меня вызвали, чтобы объявить наследником французского престола.

Гортензия посмотрела на него с сочувствием. Она никогда не видела своей невестки, но знала, что Эжен с ней счастлив и любит ее. Августа Баварская была пятью годами ее моложе; отец предназначал ее в жены Карлу Баденскому, но Бонапарт решил иначе, выдав восемнадцатилетнюю немецкую принцессу за своего приемного сына, а Карла женив на Стефании Богарне — их с Эженом кузине-сироте, которую Наполеон удочерил, а через месяц отвел к алтарю. Баварию Бонапарт сделал королевством — подарок отцу невесты; Эжен с Августой сразу после свадьбы отправились в Милан, где у них одна за другой родились две дочки — Жозефина и Евгения. Они еще совсем крошки, Бог весть, какая их ждет судьба. А вот сыновья Гортензии…

На ее браке с Луи настояла мать, желавшая укрепить свой союз с Бонапартом. Она тогда уже поняла, что больше не сможет родить, и надеялась, что Бонапарт усыновит племянников, как это делали Цезари в Древнем Риме. Гортензия только-только выпустилась из пансиона, она была любимой ученицей мадам Кампан — бывшей камеристки несчастной королевы Марии-Антуанетты. Самая младшая сестра Бонапарта, Каролина (в то время она еще звалась Аннунциатой), тоже поселилась в бывшем особняке Роганов, занятом под пансион. А Полину привел туда первый муж, генерал Леклерк, чтобы любимая сестра Бонапарта добавила к своей классической красоте хоть немного образования. Это потом, уже став императором, Бонапарт превратил «Воспитательный дом Почетного легиона» в нечто среднее между монастырем и казармой, обнеся его забором, вход за который мужчинам был воспрещен, тогда как пансионеркам «Национального института Сен-Жермена» позволялось танцевать с воспитанниками ирландца Дермотта, жившими по соседству (среди них был и Эжен). Вместо живописи, музыки и танцев — шитье, стирка и готовка: хватит воспитывать королев, Франции нужны добрые жены и матери! Ах, Гортензия вовсе не стремилась стать королевой. Она была влюблена в генерала Дюрока, но ее мать считала, что адъютант Бонапарта — не слишком хорошая партия, тогда как брат… Луи тогда было двадцать пять, но у него уже разбухали суставы и шла носом кровь; надменный, холодный — Гортензия его на дух не переносила. Странно, но и мадам Кампан убеждала ее позабыть о Дюроке — красавце, имевшем бешеный успех у женщин. Ах, Кристоф! Он тоже любил ее. Гортензия никогда не забудет их последнюю встречу. В его карих глазах залегла невыразимая печаль… Слова им были не нужны; он молча смотрел на нее. Из ее глаз катились слёзы; ей хотелось прижаться к нему, покрыть поцелуями его невыразимо милое лицо, изящно изогнутые губы… Что бы он смог сделать? Похитить ее? Она сама бы не согласилась. Она, только она должна была бороться за их счастье, но она решила принести себя в жертву покою матери, думая, что это возвысит ее. Нет, это ее погубило… Мать заказала для нее красивейшее подвенечное платье в цветах, Бонапарт подарил бриллиантовую парюру. Гортензии казалось нелепым так украшать себя в день своего заклания: она надела платье из белого крепа, приколов к нему букетик флёрдоранжа, и нитку жемчуга. Наверное, это была самая печальная свадьба на свете. Бонапарт (тогда он был еще Первым консулом) отдал молодоженам дом на улице Виктуар, где он жил с Жозефиной, когда вернулся из Итальянского похода. Но любовное гнездышко не сохранило своего тепла. С отвращением исполнив супружеский долг, Луи вскоре уехал в свой полк, а оттуда — на воды. Его не было целых семь месяцев; Гортензия делила кров с матерью и отчимом. В августе Дюрок женился на дочери испанского банкира (еще одной воспитаннице мадам Кампан), а в октябре Гортензия родила сына. Сёстры Бонапарта, ненавидевшие всех Богарне, тотчас запустили слух о том, что настоящий отец ребенка — Наполеон. Слух подхватили в Сен-Жерменском предместье, его эхо услышали английские памфлетисты… Потом Жозефина заболела, и тотчас стали говорить, что Наполеон отравил ее, чтобы жениться на Гортензии. Конечно, это не добавило нежности отношениям с Луи, когда он вернулся, и всё же Гортензия родила второго сына. Первенец умер от крупа в мае седьмого года, когда они жили уже в Гааге; это горе сблизило супругов, но ненадолго.

Луи не хотел становиться голландским королем, он рвался уехать куда-нибудь поближе к южному солнцу и целебным источникам, чтобы лечить свой ревматизм, но старший брат заставил Батавскую республику просить Луи сделаться монархом, чтобы покончить с раздорами между унитаристами, федералистами и оранжистами, подарить стране мир и процветание.

Надо отдать должное Луи: он не стал марионеткой Бонапарта. Новый король тотчас принялся изучать свою страну, чтобы быть ей полезным. Вставал в пять утра, с семи до десяти давал аудиенции, потом заседал в Государственном совете до полудня, после работал с министрами, учился голландскому… и окончательно изнурил себя. Гортензия ничем ему не помогала, она просто терпеливо сносила унылую, однообразную, одинокую жизнь в чужом краю с ужасным климатом, занимаясь только детьми. В январе седьмого года, в страшную стужу, в Гаагу донесся глухой звук далекого взрыва — это в Лейдене взлетело на воздух судно, груженное порохом. От корабля остался только якорь, который нашли потом на лугу за городом; сотни домов были стерты с лица земли, повсюду валялись обгорелые человеческие останки… Луи сразу отправился в Лейден и сам руководил спасательными работами: он приказал булочникам из Делфта печь хлеб для пострадавших, вызвал в Лейден своего личного хирурга, устроил госпиталь во дворце Босха; королевская гвардия разгребала завалы… Потом король учредил особый фонд на случай катастроф и сам внес в него тридцать тысяч флоринов, освободив Лейден от налогов на десять лет. Голландцы стали называть его Людовиком Добрым. Недобр он был только с Гортензией. В апреле восьмого года она родила ему третьего сына, в отцовстве которого сразу же усомнились. Каких только нелепых слухов не распускали на ее счет! А всё потому, что за целое лето она виделась с мужем всего два раза, когда он приезжал к ней в Котре и в Тулузу.

Августа утешится. Трон, корона, двор — это всё суета. У них с Эженом есть главное: любовь и взаимопонимание. Ах, Гортензия согласилась бы уехать хоть на край света, жить в хижине вдали от всех этих дворцов, лишь бы ей оставили детей и не заставляли быть рядом с их отцом…