Империй. Люструм. Диктатор

III

Не знаю, как церемонии проходят теперь, когда высшие магистраты — это не более чем мальчики на побегушках у божественного Августа, а во времена Цицерона первым, кто приходил к консулу в день его вступления в должность, был член коллегии авгуров.

Поэтому перед рассветом Цицерон вместе с Теренцией и детьми расположился в атриуме, ожидая авгура. Мой хозяин плохо спал — я слышал, что он ходит по комнате прямо надо мной; так он делал всегда, когда размышлял. Однако его способность к быстрому восстановлению была невероятна, и утром он выглядел полностью отдохнувшим и готовым и стоял вместе с семьей, как олимпиец, который всю жизнь упражнялся ради единственного забега и наконец собрался совершить его.

Когда все было готово, я подал сигнал привратнику, и он открыл двери, чтобы впустить пуллариев, хранителей священных петухов, — с полдесятка худосочных мужчин, которые сами напоминали цыплят. Вслед за ними появился авгур, стуча по полу своим посохом: истинный великан в конической шапке и ярком пурпурном плаще. Маленький Марк закричал, увидев, как он идет по проходу, и спрятался за юбку матери. В тот день авгуром был Квинт Цецилий Метелл Целер. Я скажу о нем несколько слов, так как он сыграл непоследнюю роль в жизни Цицерона. Целер только что вернулся с войны на Востоке — настоящий солдат и даже герой войны, сумевший отбить нападение превосходящих сил противника на свой зимний лагерь. Он служил под началом Помпея Великого и, по чистой случайности, был женат на сестре Помпея, что, естественно, ни в коем случае не помешало продвижению Целера по служебной лестнице. Правда, это было не важно. Он был Метеллом, и через несколько лет ему самому предстояло стать консулом; в тот день он должен был принести клятву как новоизбранный претор. Его женой была печально известная красавица из семьи Клавдиев. В общем, ни у кого не имелось связей лучше, чем у Метелла Целера, да и сам он был далеко не дурак.

— Избранный консул, желаю тебе доброго утра, — прорычал он громовым голосом, будто обращался к своим легионерам на церемонии поднятия флага. — Наконец наступил этот великий день. Что же он принесет нам, хотел бы я знать?

— Но ведь авгур — ты, Целер. Вот ты мне и расскажи.

Целер откинул голову и рассмеялся. Позже я узнал, что он верил в предсказания не больше, чем Цицерон, а его членство в коллегии авгуров было всего лишь государственной необходимостью.

— Я могу предсказать только одно: легким этот день не будет. Когда я проходил мимо храма Сатурна, там уже собралась толпа. Кажется, ночью Цезарь и его дружки вывесили свой великий закон. Какой же он все-таки негодяй!

Я стоял прямо за Цицероном и не мог видеть его лица, но по тому, как напряглись его плечи, я понял, что известие насторожило моего хозяина.

— Ну хорошо, — сказал Целер, наклоняясь, чтобы солнце не светило ему в глаза. — Где твоя крыша?

Цицерон повел авгура к лестнице, и, проходя мимо меня, прошептал сквозь зубы:

— Немедленно выясни, что происходит. Возьми с собой помощников. Я должен знать каждую статью этого закона.

Я приказал Сосифею и Лаврее идти вместе со мной, Сопровождаемые парой рабов с фонарями, мы побрели вниз по холму.

В темноте было трудно найти дорогу, а земля была скользкой от снега. Но когда мы вошли на форум, то увидели впереди несколько огней и направились к ним. Как и сказал Целер, закон был вывешен на обычном месте, возле храма Сатурна. Несмотря на ранний час и холод, несколько десятков граждан собралось около храма — им не терпелось прочитать закон. Он был очень длинным — несколько тысяч слов — и занимал шесть больших досок. Закон предлагался от имени трибуна Рулла, хотя все знали, что его сочинили Цезарь и Красс. Я разделил его на три части — Сосифей отвечал за начало, Лаврея за концовку, а себе я оставил середину.

Работали мы быстро, не обращая внимания на людей, которые жаловались, что мы закрываем им обзор, но, когда закончили, уже наступило утро и начался первый день нового года. Даже не прочитав всего закона, я понял, что он доставит много неприятностей Цицерону. Государственные земли в Кампании подвергались отчуждению и превращались в пять тысяч наделов. Особый совет из десяти человек — децемвиров — решал, кто что получит, и наделялся правом самостоятельно, в обход сената, поднимать налоги за границей и продавать дополнительные участки земли в Италии по своему усмотрению. Патриции, как предполагалось, будут возмущены, а время обнародования закона — накануне инаугурационной речи Цицерона — было выбрано так, чтобы оказать наибольшее давление на будущего консула.

Когда мы вернулись домой, Цицерон все еще был на крыше, где он впервые сел в свое курульное кресло, вырезанное из слоновой кости. Наверху было очень холодно, на плитке и парапете все еще лежал снег. Новоизбранный консул был закутан в плащ почти до подбородка, на голове у него была непонятная шапка из меха кролика, чьи уши закрывали его собственные. Целер стоял рядом, а пулларии собрались вокруг него. Он расчерчивал небо своим скипетром, высматривая птиц или молнии. Однако небо было чистым и спокойным — было очевидно, что он терпит неудачу. Как только Цицерон увидел меня, он схватил дощечки руками в перчатках и начал быстро просматривать их. Деревянные рамки стучали друг о друга, пока он просматривал табличку за табличкой.

— Это что, закон популяров? — спросил, поворачиваясь к нему, Целер, которого привлек стук табличек.

— Именно, — ответил Цицерон, просматривая написанное с невероятной быстротой. — Трудно придумать закон, который разделит страну сильнее, чем этот.

— Тебе придется упомянуть его в твоей речи? — спросил я.

— Конечно. А зачем, как ты думаешь, они показали его именно сейчас?

— Да, время выбрано очень удачно, — сказал авгур. — Новый консул. Первый день в должности. Никакого военного опыта. Ни одного известного семейства, которое поддерживало бы его. Они проверяют тебя на крепость, Цицерон.

С улицы послышались крики. Я перегнулся через парапет. Собирались люди, намеренные проводить Цицерона к месту инаугурации. На другом конце долины в утреннем воздухе явственно проступали очертания храмов Капитолия.

— Что это было, молния? — спросил Целер у ближайшего хранителя священных птиц. — Надеюсь, что так, а то мои яйца уже отваливаются.

— Если ты видел молнию, — ответил хранитель, — значит это действительно была молния.

— Ну хорошо. Молния, да еще и на левой стороне небосклона. Запиши это, сынок. Поздравляю тебя, Цицерон. Это знак благосклонности богов. Можем отправляться.

Однако Цицерон будто не слышал его. Он неподвижно сидел в кресле и неотрывно смотрел вдаль. Проходя мимо, Целер положил руку на его плечо:

— Мой двоюродный брат Квинт Метелл передает тебе привет и робко напоминает, что он все еще за городской стеной и ожидает своего триумфа, который ты обещал ему в обмен на его голоса. Так же как и Лициний Лукулл. Не забывай, что за ними стоят сотни ветеранов, которых легко можно собрать. Если дело дойдет до гражданской войны — а все идет к этому, — именно они смогут войти в город и навести порядок.

— Благодарю тебя, Целер. Ввод солдат в Рим — это, конечно, лучший способ избежать гражданской войны.

Цицерон думал, что отпускает саркастическое замечание, но сарказм отскакивает от Целеров, как детская стрела от металлического панциря. Авгур покинул крышу с неповрежденным чувством собственного достоинства. Я спросил у Цицерона, чем ему помочь.

— Напиши мне новую речь, — мрачно ответил он. — И оставь меня одного.

Я сделал, как он просил, и спустился вниз, стараясь не думать о задаче, которая стояла перед ним: выступить без подготовки перед шестью сотнями сенаторов относительно закона, который он только что увидел, зная наперед: все, что он скажет, вызовет недовольство у той или иной партии в сенате. Одного этого было достаточно, чтобы у меня испортилось пищеварение.

Дом быстро заполнялся не только клиентами Цицерона, но и людьми с улицы, желавшими поздравить его. Цицерон приказал не экономить на инаугурации, а когда Теренция заводила разговор о расходах, он с улыбкой отвечал: «Македония заплатит». Поэтому каждый, кто входил в дом, получал в подарок несколько фиг и горшочек меда. Аттик, предводитель всадников, привел за собой множество представителей своего сословия, поддерживавших Цицерона; всех их, вместе с ближайшими сторонниками Цицерона в сенате, возглавляемыми Квинтом, препроводили в таблинум и предложили горячее вино. Сервия среди них не было. Я сообщил Квинту и Аттику, что закон популяров уже вывешен и все выглядит очень плохо.

Гостеприимством Цицерона также пользовались наемные флейтисты, тимпанщики и кимвальщики, плясуны, представители городских кварталов и триб. Здесь же присутствовали должностные лица, окружавшие консула: писцы, толкователи знамений, переписчики и глашатаи из казначейства и, наконец, двенадцать ликторов, которых сенат предоставил для охраны высшего магистрата. Не хватало только того, кто должен был играть главную роль в этом представлении, и мне все сложнее было объяснять его отсутствие: к этому времени все уже знали о законе и хотели знать, что собирается делать Цицерон. Я отвечал, что хозяин пока беседует с авгуром и скоро спустится. Теренция, закованная в свои новые драгоценности, прошипела мне, что я должен взять дело в свои руки, прежде чем дом окончательно растащат. Я взял на себя смелость послать двух рабов на крышу за курульным креслом, велев им сказать Цицерону, что символ его власти будут нести впереди процессии и поэтому кресло следует принести вниз: объяснение, которое вполне соответствовало действительности.

Это сработало, и вскоре Цицерон спустился — я с облегчением заметил, что он снял свою заячью шапку. Его появление сопровождалось пронзительными криками толпы, где многие были уже навеселе от подогретого вина. Консул передал мне таблички, на которых был записан закон, и шепотом приказал мне захватить их с собой. Затем он уселся в кресло, сделал приветственный жест и попросил всех служителей казначейства поднять руку. Таких набралось около двадцати человек. Невероятно, но в то время это были чуть ли не все люди, которые управляли Римской империей из ее главного города.

— Граждане, — сказал Цицерон, положив руку мне на плечо. — Это Тирон, который служит моим письмоводителем с тех времен, когда я не был даже сенатором. Вы должны относиться к его распоряжениям как к моим собственным. Любой вопрос, который вы хотели бы обсудить со мной, вы можете обсудить с ним. Устным отчетам я предпочитаю письменные. Я рано встаю и поздно ложусь. Я не потерплю взяток или продажности в каком бы то ни было виде, а также сплетен. Если вы совершили ошибку, не бойтесь сказать мне о ней, но сделайте это быстро. Запомните все это, и мы хорошо сработаемся. А теперь — за дело!

После этой короткой речи, которая заставила меня покраснеть, ликторам были вручены новые розги, и каждый из них получил кошелек с деньгами. Затем с крыши наконец спустили курульное кресло и показали его толпе. Послышались охи и ахи вместе с рукоплесканиями, и неудивительно — кресло было вырезано из нумидийской слоновой кости и стоило более ста тысяч сестерциев («Македония заплатит!»). Потом все выпили еще немного — даже маленький Марк сделал глоток из костяного кубка, — заиграли флейты, и мы пустились в долгий путь через весь город.