Империй. Люструм. Диктатор

IV

На следующее утро, с первыми лучами солнца, мы уехали из Рима. Все магистраты, их родственники и приближенные принимали участие в Латинских празднествах на вершине одной из Альбанских гор. Теренция сопровождала своего мужа, но из-за взаимного охлаждения в их повозке было едва ли не студенее, чем снаружи, где властвовал январский горный воздух. Консул заставил меня работать, сначала продиктовав длинное донесение Помпею, где подробно описал состояние государственных дел в Риме, а затем — несколько коротких писем наместникам провинций. Все это время Теренция сидела с закрытыми глазами, притворяясь спящей. Дети ехали со своей няней в другой повозке. Вслед за нами следовал целый караван, везший новоизбранных правителей Рима: сначала Гибрида, за ним преторы — Целер, Косконий, Помпей Руф, Помптин, Росций, Сульпиций и Валерий Флакк. Только Лентул Сура, городской претор, остался в Риме, чтобы следить за порядком в городе.

— Город выгорит дотла, — предположил Цицерон. — Этот человек — круглый дурак.

После обеда мы добрались до дома Цицерона в Тускуле, но времени на отдых не было, так как он немедленно отправился судить состязания местных атлетов. Главным событием было соревнование в исполнении маховых движений, где очки присуждались за высоту, изящество и силу. Цицерон не имел ни малейшего понятия, кто из атлетов лучший, и объявил победителями всех участников, пообещав наградить каждого за собственный счет. Местные жители разразились рукоплесканиями. Когда Цицерон вернулся в повозку, я услышал, как Теренция спрашивает:

— Очевидно, Македония заплатит?

Он рассмеялся, и между ними наступила оттепель.

Основная церемония подходила к концу. На вершину горы вела крутая, извилистая дорога. С заходом солнца сильно похолодало. Почва была каменистой, снег доходил до колен. Консул, окруженный ликторами, возглавлял процессию. Рабы несли фонари. На всех ветках и во всех кустах виднелись фигурки людей или лица, сделанные из шерсти или дерева, помещенные туда местными обитателями, — напоминание о временах, когда приносились человеческие жертвы. Например, чтобы приблизить конец зимы, на смерть обрекали мальчика. Вся эта сцена была полна необъяснимой печали — пронизывающий холод, спускающийся полумрак, зловещие символы, раскачивающиеся на ветру. На самом высоком месте жертвенный костер выплевывал в небо снопы оранжевых искр. В жертву Юпитеру принесли быка. Местные жители предлагали всем попробовать домашнее молоко.

— Пусть люди воздерживаются от ссор и вражды друг с другом, — объявил Цицерон, и казалось, что эти стародавние слова обрели новый смысл.

Ко времени окончания церемонии на небе взошла огромная луна, похожая на голубое солнце. Вся округа была залита ее мертвенным сиянием. При этом она хорошо освещала дорогу, когда мы направились вниз. Во время спуска произошли два события, о которых говорили многие месяцы. Во-первых, луна неожиданно исчезла с небосклона, словно ее опустили в черный пруд, и участники процессии, двигавшиеся в ее свете, мгновенно замерли и ждали, пока не зажгут факелы. Все это длилось недолго, но странно, как задержка на зимней горной дороге может повлиять на воображение, особенно если тебя окружают висящие фигурки людей. Раздались вопли ужаса, усилившиеся, когда обнаружилось, что остальные звезды и созвездия продолжают ярко светить. Вместе со всеми я поднял глаза к небу, и мы увидели падающую звезду, похожую на горящую пику: она пролетела на запад, в сторону Рима, погасла и исчезла. За удивленными восклицаниями последовали рассуждения о том, что все это может значить.

Цицерон молчал и ждал, когда возобновится движение. Позже, когда мы вернулись в Тускул, я спросил его, что он обо всем этом думает.

— Ничего, — ответил сенатор, отогреваясь возле огня. — Почему я должен об этом думать? Луна зашла за облако, а звезда пересекла небосклон. Что еще сказать?

На следующее утро пришло известие от Квинта, оставшегося в Риме — следить за делами Цицерона. Хозяин прочитал письмо, а затем протянул его мне. В нем говорилось, что на Марсовом поле установили громадный деревянный крест и плебс покидает пределы города, чтобы полюбоваться на него. Лабиен открыто говорит, что крест предназначен для Рабирия, старика повесят на нем в конце месяца. Надо возвращаться как можно скорее.

— Кое в чем Цезарь меня восхищает, — сказал Цицерон. — Он не любит тратить время попусту. Его суд даже не выслушал свидетелей, а он не прекращает давить на меня. Посыльный все еще здесь?

— Да.

— Отправь записку Квинту, извести его, что мы вернемся к ночи. И еще одну — Гортензию. Напиши, что я был польщен его визитом пару дней назад, что я все обдумал и с удовольствием буду вместе с ним защищать Гая Рабирия… — Он кивнул в ответ на свои мысли. — Если Цезарь хочет войны, он ее получит.

Когда я подошел к двери, он окликнул меня:

— Пошли раба, чтобы тот нашел Гибриду и пригласил его вернуться в Рим в моей повозке. Надо обсудить наши договоренности. Мне нужно иметь письменное подтверждение, пока Цезарь не добрался до него и не уговорил поменять свое мнение.

Чуть позже я уже ехал, сидя рядом с одним консулом и напротив другого. Я пытался записать статьи их соглашения, пока мы тряслись по Латинской дороге. Перед нами скакали ликторы. Гибрида достал небольшую фляжку с вином и постоянно прикладывался к ней. Время от времени он протягивал ее дрожащей рукой Цицерону, и тот всякий раз вежливо отказывался. Мне никогда не приходилось наблюдать за Гибридой с такого близкого расстояния. Некогда благородный нос стал красным и расплющенным; консул всем говорил, что его сломали в битве, но все знали, что он попросту подрался в таверне. Щеки Гибриды были багровыми, и от него так сильно разило спиртным, что я боялся опьянеть, вдыхая винные пары. Бедная Македония, подумал я, так вот кто будет управлять тобой через год! Цицерон предложил просто поменяться провинциями, что позволяло избежать голосования в сенате («Как хочешь, — сказал Гибрида, — ты у нас законник»). В обмен на Македонию Гибрида соглашался выступить против популярского закона и встать на защиту Рабирия. Он также согласился выплачивать Цицерону четверть доходов провинции. Со своей стороны Цицерон обещал сделать все возможное, чтобы Гибрида наместничал еще два или три года сверх установленного срока, и выступить в качестве защитника, если его привлекут к суду за мздоимство. Относительно последнего Цицерон сомневался — вероятность этого была высока, — однако все же согласился, и я записал эту статью.

После того как торг закончился, Гибрида опять достал свою фляжку, и на этот раз Цицерон согласился сделать глоток. По выражению его лица я понял, что вино было неразбавленным и не по его вкусу, однако он притворился, что ему приятно. Оба консула откинулись на спинки сидений, явно удовлетворенные проделанной работой.

— Я всегда думал, — сказал Гибрида, подавляя икоту, — что ты подтасовал итоги жребия, когда мы выбирали провинции.

— Как бы мне это удалось?

— Ну, есть множество способов, особенно если этим занимается консул. Ты мог бы спрятать выигрышный жетон в руке и заменить им тот, который вытащил. Или же консул мог сделать это для тебя, когда объявлял победителя. Так ты и вправду выиграл честно?

— Да, — ответил Цицерон, слегка возмущенный. — Македония принадлежала мне по праву…

— Правда? — Гибрида рыгнул и поднял фляжку. — Ну, теперь мы все исправили. Давай выпьем за судьбу.

Мы выехали на равнину, где по обе стороны тянулись плоские и голые поля. Гибрида стал что-то напевать себе под нос.

— Скажи, Гибрида, — спросил Цицерон после непродолжительного молчания. — Ты не потерял мальчика дней пять назад?

— Кого?

— Мальчика. Лет двенадцати.

— Ах вот ты о чем, — сказал Гибрида небрежно, как будто терять мальчиков вошло у него в привычку. — Ты уже слышал?

— Я не просто слышал, но и видел, что с ним сделали. — Цицерон очень внимательно посмотрел на Гибриду. — В честь нашей новой дружбы расскажи мне, что произошло.

— Не знаю, стоит ли. — Гибрида лукаво взглянул на Цицерона. Он, может, и был пьяницей, но не терял способность мыслить даже в подпитии. — В прошлом ты говорил обо мне очень неприятные вещи. Я должен привыкнуть к тому, что могу доверять тебе.

— Если ты боишься, что сказанное тобой выйдет за пределы этой повозки, могу тебя успокоить. Теперь мы с тобой связаны одной веревочкой, Гибрида, независимо от того, что было раньше. Я не сделаю ничего, что могло бы нарушить наш союз, который так же ценен для меня, как и для тебя, даже если ты скажешь мне, что сам убил мальчика. Мне просто надо знать.

— Хорошо сказано. — Гибрида опять рыгнул и кивнул в мою сторону. — А твой раб?

— Ему можно полностью доверять.

— Ну что ж, тогда выпей еще, — сказал Гибрида, опять протягивая фляжку Цицерону. Тот заколебался, и он потряс ею перед лицом своего сотоварища. — Давай, выпей. Не терплю, когда все пьют, а кто-то остается трезвым.

Цицерону пришлось сделать глоток, скрывая свое неудовольствие, пока Гибрида весело рассказывал, что произошло с мальчиком, точно это была одна из его охотничьих историй.

— Он был из Смирны. Очень музыкальный. Забыл, как его звали. Обычно он пел для моих гостей за обедом. Я одолжил его Катилине для пира сразу после сатурналий. — Он сделал еще один глоток. — Катилина тебя ненавидит, правда?

— Думаю, да.

— Я-то буду попроще. А Катилина — нет. Он — Сергий[46] до мозга костей. Не может смириться с тем, что его обошел на выборах консула простой человек, да к тому же провинциал. — Гибрида скривил губы и покачал головой. — После того как ты выиграл выборы, клянусь, он сошел с ума. В общем, на том обеде он немного потерял самообладание и предложил всем дать священную клятву, которую нужно было скрепить посредством жертвы. Он приказал позвать моего мальчика и велел ему петь. Затем зашел ему за спину, — Гибрида сделал полукруг рукой, — и бабах! Все кончено. По крайней мере, быстро. А что было дальше, я не знаю — уехал.

— Хочешь сказать, Катилина убил мальчика?

— Размозжил ему череп.

— О боги! Римский сенатор! А кто еще там был?

— А, ну как же… Лонгин, Цетег, Курий — его обычные спутники.

— Четыре сенатора, и пять, если считать тебя.

— Меня можешь не считать. Мне было действительно плохо, ведь я заплатил тысячи за этого мальчишку.

— И в чем же Катилина заставил вас поклясться, если для этого потребовалась такая мерзость?

— В том, что мы убьем тебя, — весело сказал консул и поднял фляжку. — За твое здоровье!

И он расхохотался. Он смеялся так долго, что разлил вино. Жидкость текла по его носу и подбородку, оставляя пятна на тоге. Гибрида безуспешно попытался вытереть ее, потом его движения замедлились, рука упала на колени, и он заснул.

Цицерон впервые услышал о заговоре против себя и не знал, как отнестись к этому. Это просто пьяная болтовня или ему грозит серьезная опасность? Когда Гибрида захрапел, Цицерон презрительно взглянул на него и провел остаток путешествия в молчании, сложив руки на груди и задумчиво глядя в окно. Гибрида же спал до самого Рима так крепко, что, когда мы подъехали к его дому, ликторам пришлось вытащить консула из повозки и уложить в прихожей. Похоже, его рабы привыкли к тому, что хозяина доставляют домой в таком виде. Мы направились к выходу, и я увидел, как один из них льет воду на голову Гибриде.