Превзойти себя самого. Том 1

Глава 21. Я всё ещё верю, что он однажды вернётся

Три бессмертные девушки в бледно-розовых платьях исполняют танец цветов. Алые губы изогнуты в смущённых улыбках, воздушная ткань движется в такт изящным движениям, в чарующей песне гуциня тонут их мимолётные взгляды. Казалось, вовсе не в музыке рождается этот изумительный танец. Каждый просветлённый сейчас был уверен: именно движения трёх девичьих тел создают вокруг себя и эту мелодию, и атмосферу чувственного волшебства.

Взмах рукавов, и тонкие руки синхронно поднимаются вверх. Свет бумажных фонариков ложится на кожу тёплыми бликами, в мягких сумерках чудится, что запястья этих трёх девушек выточены из самого дорого нефрита. Прежде, чем в груди зрителей разливается сладостный трепет, шёлк одежд вновь скрывает молочно-белую кожу. Густые ресницы танцовщиц стыдливо опущены, но все созерцавшие их изысканный танец не могли не заметить, что девушки ничуть не смущаются. Прекрасно осознавая свою красоту, они с наслаждением впитывали каждый восторженный взгляд.

Лишь одному Мао Шуаю не было дела до них. Заняв место как можно дальше от танцевальной площадки, он пытался найти среди нескольких десятков гостей сереброволосого мужчину в алых одеждах. По традиции, ученики и учителя праздновали Цисицзе отдельно друг от друга. Юношам и девушкам предоставлялась полная свобода действий, разумеется, в рамках приличий, а уважаемые наставники увеселялись в обители бессмертных. И хотя здесь собрались все знакомые Шуаю мужчины и женщины, нужного ему человека он так и не смог отыскать. Зато, похоже, его самого кто-то успешно нашёл. И этот кто-то очень настойчиво потянул его за рукав.

— Наставник.

Мао Шуай повернулся на зов. Ещё до того, как он услышал этот неуверенный, в противоположность действиям, голос, мужчина сразу понял, кто явился по его душу. Кому же ещё, кроме как своему приставучему ученику, он мог позволять подобные вольности?

— Ты забыл, где должен находиться?

Шанъяо смущённо потупился, но наставник Мао успел уловить в его взгляде тот самый огонь обожания, который ему мозолил глаза почти шестнадцать лет их знакомства. Не сказать чтобы мужчине был неприятен восторг Шанъяо, да и кто в юности не восхищался собственным наставником? Просто иногда, глядя в эти карамельные, полные искреннего восторга глаза, он терялся.

Много лет назад он спас жителей одной деревеньки. Местечко было захолустным настолько, что в конце концов в нём остались одни старики да калеки. Однако, несмотря на то, что вся молодёжь давно разбежалась в поисках обеспеченной или, по крайней мере, не голодной жизни, в поселении осталась молодая семья: мать с отцом да маленький сын. Так получилось, что стоило ребёнку увидеть Мао Шуая, и он больше ни на шаг не отходил от него. Прекрасный бессмертный, с тёплой, как лучи весеннего солнца, улыбкой навсегда покорил детское сердце.

— Мама, папа, я хочу стать таким же, как этот уважаемый дядя, — заявил малыш, дёргая за рукав «уважаемого дядю» и затем обращаясь уже к нему самому. — Ты ведь заберёшь меня к себе на гору, да?

Всего за полдня мальчик так привязался к бессмертному с горы Маошань, что рука его ни на миг не отпускала полы его бирюзовых одежд. В искрящихся счастьем глазах читалась привязанность, и Мао Шуай, в конечном итоге решил, что это судьба. Благодаря своей непосредственности и очаровательному детскому упрямству Шанъяо стал учеником одного из самых уважаемых просветлённых.

Мао Шуай сделал медленный вдох. Ожидая, пока юноша обоснует причину своего пребывания здесь, он ощутил знакомую беспомощность, граничащую с чувством вины. Испытывать это просто не было сил, и мужчина недовольно пристукнул пальцами по столу.

— Этот ученик не желает принимать участие в сомнительном веселье, — тихо ответил Шанъяо. — Если наставник не возражает, я бы хотел тихонько посидеть рядом.

В любой другой ситуации Шуай бы позволил юноше остаться, но на эту ночь у него были другие планы. И Шанъяо, появившийся очень некстати, в них совершенно не вписывался.

Взглянув на раскрасневшееся, по всей видимости, от быстрого бега лицо ученика, Мао Шуай смягчился.

— Наставник не возражает, если ученик сначала принесёт ему книгу. «Яды от трёх тысяч болезней». Как найдёшь, возвращайся, и мы вместе насладимся праздничным чаем.

— Наставник, но разве есть такая книга? — заподозрил неладное Шанъяо.

Мао Шуай демонстративно нахмурился:

— Неужели подвергаешь сомнению слова наставника?

Разумеется, он выдумал это название, вот только Шанъяо совсем не обязательно об этом знать. Цель мужчины была довольно проста: под благовидным предлогом избавиться от юноши. А к моменту, как тот убедится в отсутствии книги с таким нелепым названием, Мао Шуай наверняка успеет встретиться с Лунху Чжао. И ученика не обидит, прогнав его подальше от себя, и наедине побеседует с другом. А если Шанъяо всё же вернётся под конец Цисицзе, то Мао Шуай совершенно не против выпить с ним чаю. Как говорится, а почему бы и нет?

— Этот ученик не смеет.

Со струн гуциня сорвалась особенно яркая нота. Птицей упорхнув в тёмное небо, она затерялась в мелодии звёзд. В тёплом свете фонариков улыбка Шанъяо казалась торжественной, и сам он будто излучал особую ауру. Мощную, яркую, с ноткой неуловимой тревоги, и одновременно полную счастья. Ветер всколыхнул волосы юноши, и Мао Шуай потянулся, чтобы убрать непослушную прядь с его лба.

Внезапно Шанъяо схватил наставника за руку и, вложив в его ладонь что-то прохладное, на одном дыхании выпалил:

— С праздником, учитель Шуай!

Мужчина озадаченно посмотрел на оказавшийся в его ладони браслет с застывшими в бусинах лепестками магнолии, а когда поднял взгляд, Шанъяо уже и след простыл. Улыбнувшись, Мао Шуай покачал головой и решительно поднялся из-за стола. Пора осуществить задуманное.

На поиски Чжао ушло не так много времени. Шуай быстро понял, что в обители бессмертных друга можно не ждать, и, руководствуясь смутным предчувствием, отправился в сторону бамбуковой рощи.

Сереброволосого бессмертного он обнаружил на берегу тихой заводи. Лежащий в окружении пронзительно синих, как ясная небесная гладь, орхидей, Лунху Чжао медленно осушал горшочек с вином. Этой ночью поляну заливал яркий свет фонарей, что позволяло разглядеть лицо мужчины в мельчайших деталях. В его глазах, как обычно, отражались огни всей вселенной, но даже они были не в силах затмить ту глубокую боль, что плескалась сейчас в его взгляде.

Мао Шуай ещё долго не мог сдвинуться с места. С одной стороны, он был ошарашен, что Лунху Чжао, истинный поклонник чая и здорового образа жизни, самозабвенно пил алкоголь, а с другой… Целый год Шуай жаждал с ним встречи, детально продумывая каждую возможную беседу, однако все заготовленные фразы начисто стёрлись из памяти. Внутри осталась одна пустота и отчаянно бьющееся от волнения сердце.

— Уважаемый, что же ты стоишь? Я давно жду, когда ты решишься составить мне компанию.

Голос Чжао гармонично вплетался в доносящуюся издали музыку, но для Мао Шуая замолкли все звуки мира, померкли все краски. Он слышал его одного, видел лишь огонь его алых одежд.

Вздрогнув, Шуай неуверенно подошёл с сереброволосому мужчине. Ладони мелко задрожали, когда тот к нему повернулся и, окинув внимательным взглядом, похлопал по траве рядом с собой:

— Садись.

Шуай окончательно пришёл в замешательство, но всё же послушался. Осторожно примостившись рядом с Чжао, он постарался взять себя в руки и, наконец, решился спросить:

— Ты меня знаешь?

Лунху Чжао сделал ещё один приличный глоток. Повертев опустевший наполовину горшочек в руках, он, с совершенно неуместной широкой улыбкой, ответил:

— Нет, и что с того?

Сердце точно прижгли раскалённым железом. Он знал. Как и год назад, как и два, и теперь уже все двадцать четыре, он прекрасно знал, что Лунху Чжао забыл его. И тем не менее позволил себе эту глупую надежду. Каждый раз, когда они с ним встречаются, история повторяется вновь. Ничего не изменится, Чжао никогда не вспомнит его, и, пожалуй, давно пора принять этот факт.

В праздничную ночь Цисицзе Мао Шуай неожиданно понял: больше нет смысла бороться. Он в одиночку пытается выстроить давно разрушенный мост, и Чжао даже не знает о том, как это трудно. Захлёбываясь в собственной боли, Шуай каждый день бьётся с волнами отчаяния, не позволяет им затянуть себя на самое дно. Он хватается за жалкие обломки, что остались от совместного прошлого, и в попытке их склеить ранит себя ещё больше. Итог неизменен: измождённый борьбой Мао Шуай остаётся ни с чем.

— Славные цветочки, — отметил Лунху Чжао, не догадываясь о мыслях своего собеседника. — Мой неблагодарный ученик впервые подарил мне что-то, что по-настоящему трогает сердце. Странно, но эти цветы вызывают желание плакать. Есть в этом что-то особенное.

Он снова поднёс горшочек к губам и собирался было сделать глоток, как внезапно резкий голос Шуая заставил его замереть:

— Разве можно столько пить?

— А почему нет? — рассмеялся мужчина. — Чай ещё никому не повредил.

— Чай? ...

Мао Шуай вдруг с запозданием обнаружил, что в воздухе, напоенном ароматом цветов, нет даже намёка на запах вина.

— Ну да. Глупо считать, что в горшке из-под вина может быть только вино, не находишь? Весьма утомительно снова и снова заливать воду в чайник. Проще сразу налить, сколько нужно, и наслаждаться без перерывов.

Пустив по воде мелкую рябь, ветер подхватил печальную мелодию эрху и понёс её дальше к вершине горы. Там, спрятавшись за туманной завесой, продолжал свою одинокую песню гуцинь. И всё же, звукам не суждено было встретиться. Обитель бессмертных располагалась далеко от бамбуковой рощи, и всё, что оставалось старенькому двухструнному эрху — смириться с разделявшим их расстоянием. Ему не услышать песни гуциня и не понять его скрытых чувств.

Едва сдерживая подступившие к глазам жгучие слёзы, Мао Шуай изо всех сил впился зубами в язык. Чжао был единственным человеком, способным вывести его из равновесия. Сумев это сделать однажды, он снова и снова заставлял его испытывать спектр всевозможных эмоций. Но сейчас Мао Шуай просто обязан взять себя в руки. Не важно, как ему больно, не важно, что он всем естеством противится этому, он должен забыть Лунху Чжао. Отпустить его навсегда.

В момент, когда Мао Шуай принял решение, всё вокруг замерло. Прекратилось на миг дыхание звёзд, свет фонарей задрожал и померк, остановились воды ручья и застыли деревья. В оглушительной тишине поздней ночи сердце Шуая истошно кричало. Внутри всё разрывалось от боли.

Взяв за руку Чжао, он положил ему на ладонь холодный браслет. Подобно лепесткам магнолии, навечно запертым в бусинах, его разбитые чувства отныне схоронены в недосягаемых глубинах души.

— Меня зовут Мао Шуай. С праздником Цисицзе.

Прими этот прощальный подарок, и быть может однажды ты меня вспомнишь, добавил он про себя.

Не один Мао Шуай испытывал боль в этот чудесный праздник влюблённых. Шанъяо, притаившийся в колючих зарослях и наблюдавший всё это время за действиями своего дорогого наставника, сверлил Лунху Чжао почти ненавидящим взглядом. Но больше всего он ненавидел себя. Карамельные глаза давно блестели от слёз, и, когда Мао Шуай отдал Чжао браслет, юноша беззвучно расплакался.