Превзойти себя самого. Том 1

В Цайхуа он увидел своё отражение. Это его раздражало, но в большей степени всё же притягивало. И было в ней что-то ещё, что-то, что зацепило его с момента первой их встречи, и с тех пор не отпускало.

Чэньсин не мог предсказать поведение Лу Цайхуа. Он лишь предполагал, что она найдёт повод подраться с ним или, в конце концов, разведёт костёр на полу, чтобы согреться, и спалит всю хижину, но подобных слов он совершенно не ждал. А посему переспросил:

— Что?

— Ты красивый, — кратко пояснила Лу Цайхуа, решив, что он не понял, о чём идёт речь.

Ещё какое-то время она внимательно наблюдала, как просветлённый краснеет. Чэньсин, обычно высокомерный и мрачный, вдруг показался совершенно простым. И это девушке очень понравилось. Она не вполне понимала, зачем вообще с ним разговаривает, но спокойствие в её душе было столь велико, что почти не имело значения: говорить или молчать, и если говорить, то чём.

— Ну? Ты будешь раздеваться или как? — поторопила его Цайхуа.

Неожиданно просветлённая осознала, что ей становится холодно. Поначалу девушка не обращала внимания на дискомфорт, который ей приносили намокшие одежды. Однако, постояв без движения всего ничего, Цайхуа быстро почувствовала, как холод медленно проникает вглубь тела. Следовало как можно скорее выпроводить Чэнсьина из дома и наконец-то заняться собой.

На сей раз Чэньсин быстро нашёлся с ответом:

— Может сначала отвернёшься?

— Все парни такие стеснительные? — поинтересовалась девушка, припоминая похожий диалог с лучшим другом.

Тогда просьба Шанъяо, с учётом того, что она уже видела его голым по пояс, слегка удивила её. Но теперь всё встало на свои места. Кажется, парни ничем не отличаются в этом смысле от девушек: столь же застенчивые существа, стремящиеся несмотря ни на что отстоять свою честь.

— А ты многих мальчиков заставляла раздеться?

Голос Чэньсина слегка изменился, будто бы стал холоднее, однако Лу Цайхуа не придала этому никакого значения. Отвернувшись, просветлённая потёрла ладони в тщетной попытке согреть их и переключила внимание на пламя свечи.

Огонь горел ровно, не колыхаясь и вселяя уверенность в будущем. Насколько доставало сил, тёплый свет разгонял окружающий мрак, преследовал тьму, чтобы пылать до тех пор, пока не окончится время его ничтожно маленькой жизни.

Однажды свеча догорит. Погаснет огонь, оставит после себя струйку сизого дыма, что быстро развеется по ветру. Но сейчас пламя живёт. Продолжает сражаться со мглой, указывать путь всем нуждающимся и согревать их теплом.

— Слушай, — снова подал голос Чэньсин. — Ты ведь сказала, что твой наставник — отец Лао Тяньшу. Для меня это важно. Мой наставник всю жизнь искал отца, и когда он наконец-то нашёлся, я просто обязан увидеться с ним. Я хочу всё узнать, хочу выполнить свой ученический долг. Поэтому… Ты можешь отвести меня к нему?

— Без проблем. Он живёт в поселении у горы Лунхушань, нам как раз по дороге.

Чэньсин замер. Сердце болезненно сжалось и забилось быстрее, дыхание на миг прервалось. Одна мысль, что нужный ему человек, столь далёкий и загадочный, все эти годы был совсем рядом, обдала сознание крутым кипятком. Судьба не смеялась над ним очень давно. Так давно, что он успел позабыть, каково это чувствовать себя настолько раздавленным.

Неосознанно Цайхуа обернулась. Взору предстала крепкая мужская спина, ничем не прикрытая, с прилипшими к ней прядями мокрых волос. Резкие тени очерчивали каждую мышцу, влажно блестевшую в свете свечи, широкие плечи плавно вздымались и опускались подобно могучим прибрежным волнам. Это тело, излучавшее столь притягательную природную силу, вполне могло считаться прекрасным, если бы не одно но:

— Откуда у тебя синяки?

Вся спина юноши была усеяна багровыми отметинами, неестественно выделявшимися на его бледной коже. Казалось, будто посреди снежного поля вдруг расцвели дикие маки. Нежданные и приносящие боль.

Чэньсин быстро накинул верхние одежды Лу Цайхуа, оказавшиеся ему слишком тесными, и, так и не сумев плотно запахнуть полы рубахи, сухо ответил:

— Лунху Ифэй запретил мне сражаться с участниками испытания. Ради тебя я нарушил запрет, за что и получил от него пару палок.

Сунув в руки Лу Цайхуа свои мокрые одеяния, он с мрачной улыбкой добавил:

— Ты всё ещё должна мне. Поэтому, будь добра, высуши это и принеси рано утром.

Сказал, как отрезал. И, небрежно хлопнув дверью, вышел из хижины.

***

Ученики были слишком очарованы фейерверком, чтобы обратить внимание на неизвестно откуда взявшегося в их рядах небритого мужчину в поношенной, местами прожжённой одежде. Тем не менее все, кто всё же заметил его и узнал, спешили поднять руки в приветственном жесте и глубоко ему поклониться. Мужчина легко кивал головой и, не отрывая взгляда от женской фигуры, сидящей вдали под раскидистым деревом, продолжал пробираться через толпу. Искры тревоги мерцали в зелёных, цвета бамбуковых листьев глазах. И эта тревога усилилась, когда женщина в белом, заметив его, бросила на землю его единственный меч.

Оружие бесшумно упало в траву, сама Тай Циньюэ, что есть сил, побежала. От далёкого прошлого, от мужчины, которого она уже не ждала, и прежде всего от себя. Маска, защищавшая её от внешнего мира, вдруг покрылась сеточкой трещин, и сердце заполнил всепоглощающий страх.

— Циньюэ!

Как быстро бы она ни бежала, он постоянно её догонял. Как бы хорошо Тай Циньюэ ни пряталась, Мао Синдоу всегда её находил. И, стоило ей о нём позабыть, как он снова напоминал о себе, втаптывал в грязь её самолюбие. Рядом с ним она становилась той самой маленькой девочкой, брошенной всеми и не умевшей скрывать свои чувства. А ещё она всей душой ненавидела Мао Синдоу за то, что спустя столько лет он не понял, чего она действительно хочет.

— Циньюэ! — мужчина схватил её за руку.

Закутанный в поношенный плащ из холстины, с волнистыми волосами, свободно струящимися по широкой спине, с выражением невыносимых страданий на лице, всё ещё мужественном, но болезненно бледном, рядом с ней он был похож на крестьянина, отчаянно молившего богиню о помощи. И она, эта богиня, холодная и неприступная, точно ледяная скала, не удостоила его даже взглядом.

— Я люблю тебя.

Три тихих слова растворились в шёпоте листьев, обжигающе горячей волной пронеслись по кронам деревьев и, достигнув самой вершины Тайшань, ударили молнией прямо в сердце Циньюэ.

— Я сделал всё возможное, чтобы стать достойным тебя. Я стал бессмертным и главой школы Каймин. Я один, без меча и духовной энергии, прошёл тысячи ли до Тайшань, — взволнованно продолжил Синдоу. — Неужели после всего, что я сделал, я всё ещё не достоин тебя? Кто тогда тебе нужен? Если я и правда тебе безразличен, почему ты хранила мой меч? Циньюэ, если я недостаточно хорош для тебя, я готов на сто лет уйти в медитацию, чтобы стать небожителем. Тогда ты…

— Хватит! — женщина не заметила, как её голос сорвался на крик. — Замолчи, пока я тебя не ударила!

Ей совершенно не было дела, насколько Синдоу силён, является ли главой школы Каймин или простым просветлённым. Однако он ещё с юности вдолбил себе в голову, что должен стать достойным бессмертным, бесстрашным главой школы Каймин, способным всех превзойти. Всякий раз, когда сердце Циньюэ было готово открыться, он исчезал из её жизни на долгие годы. Обещал любить вечно, а после бросал, оставляя одну в полной растерянности. Всё, что ей оставалось: думать, что он выбрал себя и своё совершенствование.

Тай Циньюэ надела самую холодную маску из всех, что ей были доступны и, повернувшись к нему, прошептала:

— Ты правда не понял?

Ночной ветер неожиданно обернулся шквалом эмоций, праздник влюблённых превратился в настоящий кошмар. Чем дольше она продолжала смотреть в эти глаза, полные любовной тоски, чем крепче сжимал он её дрожащую руку, тем больший гнев заполнял её изнури. Она не представляла, что творится в голове у Мао Синдоу, и если б это напрямую её не касалось, ей было бы всё равно.

Выдержка, которой гордилась Циньюэ, маска безразличия, приросшая с годами к лицу, ледяная стена, защищавшая от боли этого мира — всё рядом с Синдоу осыпалось горсткой тёплого пепла, сгорало в пламени его всепоглощающих чувств.

Рядом с ним она становилась собой. Ощущать себя слабой было противно, и если б он это заметил, если бы только увидел, как страшно ей снимать маску, обнажать перед ним свою душу, всё бы сложилось иначе. Но он всегда уходил. Сдирал с неё заживо кожу и, забыв обо всех обещаниях, исчезал, как последние лучики солнца перед наступлением ночи.

— Ты правда не понял, что меня не волнует, кто ты?

Возводить новую защитную стену намного сложнее, когда сердце ещё не оправилось от кровоточащих ранений. И всё же ей удавалось относительно быстро нацепить очередную безликую маску, стать холоднее, чем прежде, давить на корню все эмоции. Бессмертная поклялась, что больше никогда не позволит ему так с собой поступить. Ни за что не откроется, не повторит той ошибки, когда она, беззащитная, в момент собственной слабости получила жестокий удар.

Мао Синдоу и правда не понял, насколько ей больно. И боль, что копилась годами, прямо сейчас обернулась потоком пылающей лавы. Ещё пару мгновений, и от защиты Циньюэ ничего не останется.

— Решил доказать свои чувства и поэтому бросил меня?! — из глаз неожиданно брызнули слёзы. — Ты…

Мужчина ошарашенно смотрел на ту женщину, которую долгие годы безуспешно пытался понять. Непостижимая богиня, всегда его отвергавшая, предстала перед ним в совершенно иной ипостаси. Дрожащая и плачущая, словно ребёнок, она наконец-то раскрыла перед ним своё настоящее «Я», позволила ему ощутить всю свою боль.

Просветлённая хотела сказать что-то ещё, однако Мао Синдоу просто не дал ей этого сделать. Притянув Циньюэ к себе, он накрыл её губы своими. В этот поцелуй, нежный и чувственный, столь желанный и горький, он вложил обещание: «Я больше никогда тебя не оставлю».

Яркой луне суждено навсегда оставаться в окружении звёзд.

Примечание автора:

Напоминаю, что имя Синдоу переводится как «звёзды», а Циньюэ как «яркая луна». Вряд ли кто-то догадался об этой парочке, когда я писала значения имён в предыдущих главах, но теперь эта маленькая тайная раскрыта.