Пираты московских морей

СЛОВО ПАСТЫРЯ

В небольшой комнате, судя по обстановке, приемной, молодой мужчина в черном облачении пил чай из стакана в подстаканнике и внимательно смотрел на экран маленького телевизора. Там ожесточенно спорили из-за пары спичек Любшин с Евгением Леоновым и Юрием Яковлевым.

— Вы Владимир Петрович Фризе? — спросил молодой человек, вероятно, секретарь Патриарха, и взглянул на большие напольные часы. — Его Святейшество примет вас через пять минут. Присаживайтесь. — Он показал на кресло.

Фризе сел.

— У нас в это время по программе «Благовест» передают церковные новости. А сегодня их неожиданно, без всякого предупреждения, заменили фильмом. «Кин-за-за», — проинформировал сыщика секретарь. — Уже то хорошо, что добрая картина. Но почему же сняли церковные новости?

Молодой человек выключил телик и, поднявшись со стула, скрылся за большой дубовой дверью. Через мгновение он появился вновь и тихо сказал:

— Владимир Петрович, Его Святейшество ждет вас. — Он указал на каменную, покрытую красной дорожкой лестницу, ведущую наверх. — Сюда, пожалуйста.

«Господи, только бы в патриарших покоях не было этого чер… этого проклятого телевизора! — молча выругался сыщик, переступая порог большой светлой комнаты. Его снова охватила тревога. Даже неприсущая ему робость, сомнение, как вести себя с Патриархом. Фризе сердито дернул головой: — Силен нечистый, если даже в таком месте, в такой момент может напомнить, что он всегда поблизости».

— Владимир Петрович Фризе, — задумчиво, словно, пытаясь определить по тому, как звучит имя гостя, его достоинства и недостатки, произнес Патриарх, когда они сели за небольшой круглый столик у окна. Сквозь узкий просвет в гардинах виднелись густые кроны лип. Лениво трепетала на ветерке листва и пышные желтые соцветия: июль приближался к середине.

«Меня подвергают фейсконтролю, — решил сыщик. — Определяют, куда отправить? В чистилище или в ад?»

Но спокойный, доброжелательный взгляд хозяина развеял тревожные мысли Владимира: его вовсе не собираются оценивать, выяснять, сильно ли погряз в грехах, не безбожник ли? Похоже, что этот старый человек, с глазами, излучающими доброту и сочувствие, готов понять каждого, кто хочет услышать совета или получить его благословение.

— Вот, значит, какие они, частные сыщики, — продолжал Патриарх. — Непростое дело, Владимир Петрович?

— Да, Ваше Святейшество. Но мне нравится.

— И рисковать приходится?

— Бывает и такое, — улыбнулся Владимир. Он чувствовал, что Патриарх спрашивает его не просто для того, чтобы отдать дань вежливости, что его по какой-то причине заинтересовала профессия Фризе. А вот по какой?

— И стрелять в людей приходилось?

— Приходилось, Ваше Святейшество.

Патриарх сокрушенно качнул головой. Сыщик подумал: сейчас он поинтересуется, не убивал ли я людей? Но Патриарх спросил:

— Каялись в грехах своих? Причащались?

Сыщику показалось, что он спросил с опасением. И одновременно с надеждой.

— Да, Ваше Святейшество.

— И какое же у вас, Владимир Петрович, было самое сложное дело?

— Вы только не смейтесь… — сказал Фризе, почувствовав облегчение, и наконец расслабился. Не мог не расслабиться, ощущая благодать, исходящую от собеседника. — У моей близкой приятельницы, — он осекся и готов был откусить себе язык за вырвавшуюся фразу.

— Не стесняйтесь, Владимир Петрович. Сказано в Священном Писании: нет человека праведного на Земле, который делал бы добро и не грешил бы. Всемогущий Господь допустил грехопадение первых людей, потому что образ и подобие Божие выражается в свободе воли человека. Следует только помнить, что за эту свободу придется держать перед Ним ответ. Умели грешить, сумейте и покаяться.

— Простите, Ваше Святейшество. Так вот, у приятельницы пропал кот. Персидский. Она заявила, что кот сбежал из-за меня. И потребовала срочно его разыскать. Не смог я устоять перед рыдающей девушкой. Но дело завалил.

— Не без умысла? — спросил Патриарх, и в глазах его сверкнули неожиданные веселые искорки. Он улыбнулся. Улыбка, как и взгляд, была у него открытой и ободряющей. — Наверное, этот казус помешал вам сочетаться браком с приятельницей?

Фризе молча развел ладони.

— В университете вы специализировались на уголовном праве? — согнав с лица улыбку, спросил Святейший.

— У меня было два «конька»: уголовное и административное.

Пожилая монахиня внесла в кабинет поднос с чаем, сахарницу, блюдечко с ломтиками лимона и тут же удалилась. Наверное, минуту они сидели молча. Владимир положил в чашку серебряными щипчиками два куска сахара, размешал, стараясь не задеть ложечкой стенки чашки. Патриарх только пригубил чашку.

— Я знаю, с чем вы пришли, Владимир Петрович. Благое деяние вы задумали. Отдать миллиард иностранной валюты, дабы призреть сирых и обездоленных. Святое дело. Я надеюсь, вы проверили: наследодатель заработал этот миллиард законным путем?

— Мне это и в голову не пришло, — растерянно произнес Фризе. — Я знал из рассказов бабушки, что в годы Первой мировой ее дядю, немецкого инженера, выселили из России в Германию. А про то, что он стал в Киле крупным судозаводчиком, узнал в Инюрколлегии. Когда умерли его немецкие наследники.

— Эти наследники продолжали заниматься судостроением?

— Да. Только последний владелец — Франц Малисс-младший перед кончиной продал верфи. Капитал от их продажи и достался мне.

— А почему не вашему папе?

— Мои родители погибли в автомобильной катастрофе много лет назад.

— Понятно. Значит, вы «всевышней волею Зевеса, наследник всех своих родных»? — Патриарх помолчал, продолжая внимательно разглядывать сыщика. — Человек в потоке мирской суеты забывает, что живет неправедно, и ему трудно услышать глас Божий. Только чрезвычайное событие — болезнь, смерть близких, потрясения в обществе — могут снять скорлупу «окамененного нечуствия» с его сердца.

— Да, Ваше Святейшество, я знаком с такой окаменелостью. Только называю ее «броней». Иногда, мне кажется, что она меня спасает. Когда видишь, что такое вокруг твориться…

— А всем не поможешь? — сказал Патриарх и слегка качнул головой. Фризе понял, что Святейший его осуждает.

— Я понимаю, что это плохо. Наверное, чего-то не хватает в характере, чтобы избавиться от этой брони: доброты, сочувствия к людям, силы воли. Или всего этого вместе.

— Веры. — Помолчав несколько секунд, Предстоятель спросил: — Вы историю Иова, конечно, знаете?

Фризе знал ее прекрасно, как и все тексты Библии. Но сейчас он никак не мог понять, какой урок таится в вопросе Патриарха.

— Осознание — первый шаг на пути к Истине. Путь этот предполагает полное изменение собственной души, в буквальном смысле смерть человека старого и рождение нового. Хватит ли у вас сил пройти этот путь?

Фризе молча смотрел в завораживающие глаза Патриарха и не мог найти ответа. «Почему он так говорит? — думал он. — Какой еще путь к истине мне надо пройти? Я пришел с открытым сердцем, принес в дар церкви чек на миллиард евро».

— Пускай не покажутся мои расспросы обидными, Владимир Петрович, но Церкви не безразлично, каким образом нажиты средства дарителя. Печально, что сегодня ложный идеал прошлых лет подменяется другим ложным — «идеалом прагматического житейского материализма». Если стяжание станет единственной заботой людей, они потеряют себя вновь. И тут впору вспомнить слова Бога, сказанные Иезекиилю: «Вот — конец тебе; и пошлю на тебя гнев мой, и буду судить тебя по путям твоим, и возложу на тебя все мерзости твои… Серебро их и золото их не сильно будет спасти их в день ярости Господа. Они не насытят им душ своих и не наполнят утроб своих, ибо оно было поводом к беззаконию их. И в красных нарядах своих они превращали его в гордость…»

Ваш ответ, Владимир Петрович, о «биографии» миллиарда, не дает мне основания сомневаться в том, что он нажит добросовестным образом. Церковь примет дар. Но с одним условием: деньги останутся под вашей рукой. Вы возглавите Комитет по их рациональному расходованию. Я не напрасно расспрашивал о том, с чем вы идете по жизни. Вы справитесь с Божьей помощью. И при нашем содействии. Построите приюты для бездомных детей и калик перехожих. И поможете тем, кто томится в неволе. И поможете себе. Вы ведь человек одинокий.

Владимир собрался возразить, но Святейший остановил его, слегка приподняв большую ухоженную ладонь.

— Одиночество с годами только углубляется. Это я знаю не понаслышке. Вы не пишите книг? — задал Патриарх вопрос.

— Нет, Ваше Святейшество.

— Служение Богу и занятие литературой — единственное оправдание для одиночества. И служение людям может его скрасить. Если вы, Владимир Петрович, возьметесь…

— Ваше Святейшество… — Фризе испугался. — Я не готов… — Он хотел сказать «На такой подвиг», но прикусил язык.

— А вы, что же думали, дорогой Владимир Петрович, отдали на доброе дело полученный с Божьей помощью миллиард, и почили на лаврах? Я догадываюсь, что владеть такими деньгами в наше время и непросто и опасно? Не правда ли? Охотников за ними, наверное, немало нашлось?

— Ох, немало, Ваше Святейшество. А я оказался слабаком. Вот наш ученый Григорий Перельман… Решил гипотезу Пуанкаре… И сразу решил проблему денежной премии в миллион долларов…

— В шестьсот шестьдесят шесть тысяч фунтов стерлингов, — уточнил Патриарх, показав, что он знает историю гениального ученого.

— Вы намекаете на «число зверя»?

— Ну что вы, Владимир Петрович! Цифры, это только цифры. Сколько их не складывай, ни умножай, их все равно будет только девять. Страшен сам зверь, а не его мифическое число. Страшно число зверей, которые гуляют по нашей земле.

Интересно, он не родственник Перельмана, автора старого учебника математики? Я по нему в школе учился.

Молодец, Григорий. А какая гордыня!

Собираясь к Патриарху, Фризе намеревался рассказать ему о том, что не такой уж он бессребреник. Что не раз тревожила его, казавшаяся разумной — и, главное, рациональной — мысль: ну, зачем мне лишние хлопоты? Отдам деньги на благое дело, помогу сирым и убогим и взамен получу душевное спокойствие.

«А ну, как Святейший и меня обвинит в гордыне?» — затревожился Фризе. О гордыне Перельмана у него даже мысли не возникало. Он разделял мнение одного из участников обсуждения в Интернете: «Отказался от денег по-тихому, без помпы…»

Патриарх, словно, прочитал его мысли.

— Не вините себя, Владимир Петрович. Ибо само чувство вины способно привести лишь к унынию. А это грех. Случается и так, что наши слабости оборачиваются нашей силой. Повторяю, Церковь примет ваш дар с благодарностью. Всякое даяние, есть благо, а ваш поступок не просто даяние, а деяние.

— Мне показалось, что самым правильным будет передать средства Церкви, — тихо произнес Владимир. — Я не верю ни правительству, ни Думе. Не верю никаким общественным фондам. А тут еще этот кризис…

Патриарх долго молчал, и Фризе показалось, что по его лицу пробежало легкое облачко неудовольствия. Владимир даже пожалел, что не смог удержаться и нелицеприятно отозвался о власти. Ведь церковные иерархи столько раз демонстрировали ей свою полную лояльность.