Русская елка. История, мифология, литература (4-е издание)

Сюжет «чужая елка»

А другие дети, —
Тоже Божьи пчелки,
Лишь в окно глядели
На чужую елку… И. П-въ. Сереже Пассек

Как в европейской, так и в русской литературе образ Христовой елки, уже рассматривавшийся в связи с мифологией рождественского дерева, оказался тесно связанным с сюжетом о ребенке-сироте, который смотрит в окно на елку в богатом доме. Первым известным произведением, написанным на этот сюжет, стала опубликованная в 1816 году рождественская баллада немецкого поэта Фридриха Рюккерта (1788–1866) «Елка для ребенка на чужбине» («Des fremden Kindes heiliger Christ»), в которой ребенок-сирота бегает по улицам города и заглядывает в освещенные окна богатых домов и видит там украшенные горящими свечами елки[14]. На сердце ребенка становится невыносимо тяжко. Рыдая, он обращается с жалобой к Христу: «У каждого ребенка есть сегодня своя елка, свои свечи, они доставляют ему радость, только у меня, бедного, ее нет». К сироте приближается другой ребенок в белом одеянии и со светочем в руках, который говорит:

Я — Христос, день рождения которого празднуют сегодня, я был некогда ребенком, — таким, как ты. И я не забуду о тебе, даже если все остальные позабыли. <…> Я заставлю твою елку сиять здесь, на открытом воздухе, такими яркими огнями, какими не сияет ни одна там, внутри.

И сиротка вдруг увидел на небе «свою елку», сверкающую звездами, и сердце его забилось, и он почувствовал себя как во сне. Спустившиеся с елки ангелочки увлекают его с собою наверх, к свету. «Так дитя-сирота попадает на елку к Христу и забывает обо всем, что было уготовано ему на земле» [см.: {127}: XXII, 322–323][15]. Баллада Рюккерта получила в Европе широкую известность и породила множество подражаний. На русский язык она переведена не была, однако многие тексты свидетельствуют о ее известности в России уже с 1840‐х годов [см., например: 482: 370–390].

С середины XIX столетия сюжет о «чужой елке» становится одним из самых распространенных. Разглядывание бедным ребенком через окно елки в богатом доме превращается в его обязательный мотив. Этот сентиментальный сюжет разыгрывался в нескольких вариантах. В первом варианте ребенок-сирота, рассматривающий елку через оконное стекло, замерзает и в предсмертном сне видит своих умерших родителей, Христа и Христову елку. Самой известной русскому читателю разработкой этого варианта стал рассказ Достоевского «Мальчик у Христа на елке» (1876). Только что осиротевший шестилетний ребенок бродит по холодному городу и видит в освещенных окнах елку:

А это что? Ух, какое большое стекло, а за стеклом комната, а в комнате дерево до потолка; это елка, а на елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков… глядит мальчик, дивится, уж и смеется, а у него болят уже пальчики и на ножках, а на руках стали совсем красные, уж не сгибаются и больно пошевелить [см.: {127}: XXII, 15].

Со временем этот рассказ Достоевского приобрел репутацию хрестоматийного рождественского текста, его многократно переиздавали в сборниках и в святочных хрестоматиях [см., например: 325; 330; 349; 315]. Несмотря на трагический конец, этому варианту сюжета «чужая елка» свойственна светлая тональность: страдания ребенка на земле сменяются блаженством вечной жизни на небе и воссоединением его с родными. Для произведений, разрабатывающих этот вариант, образцом служили и другие европейские рождественские тексты. Один из них — «Девочка с серными спичками» (1845) Андерсена, хорошо известная русскому читателю со времени ее создания: «Морозным утром за выступом дома нашли девочку: на щеках ее играл румянец, на губах — улыбка, но она была мертва; она замерзла в последний вечер старого года». Одно из стихотворных переложений этой сказки, сделанное Л. Н. Трефолевым в 1873 году, заканчивается тем, что явившаяся при свете горящих спичек бабушка

Малютку на руки взяла,
И в небесах она предстала,
Где нет ни горя, нет ни зла…
И Новый год настал. Малютку
Нашли сидящей у стены.
Все спички, сложенные в грудку,
У ней уж были сожжены. [см.: {458}: 274]

Время действия русских переложений сюжета о «чужой елке» обычно переносится в современную российскую обстановку, обрастая деталями местного быта. Так, например, в рассказе А. Круглова «Заморыш» (1882) деревенский мальчик, служащий в городе «в людях», засматривается на елку в окне богатого дома и в предсмертном сне видит Святки в родной деревне [см.: {209}: 1–2]. О мальчике-сироте, также служащем «в людях», повествует и рассказ Стеценко «Степкина елка» (1888), маленький герой которого в Рождественский сочельник бежит из города домой в деревню, засматривается по дороге на чужую елку и, замерзая, видит во сне родной дом [см.: {436}: 1099–1107]. В рассказе Е. О. Дубровиной «К вечному свету» (1884) такой же деревенский ребенок, тоскуя по родной деревне, идет домой, теряется в лесу и засыпает. Во сне ему чудится елка и поцелуи отца [см.: {128}: 1792–1799; 1832–1837]. В рассказе К. М. Станюковича «Рождественская ночь» (1894) мальчик, просящий рождественским вечером милостыню на улицах сибирского города, долго любуется елкой, стоя под окном богатого дома; дядя-пьяница, забрав у него милостыню, избивает его. Мальчик заболевает и в предсмертном сне видит блестящую елку, лицо умершей матери и ощущает ее горячие поцелуи [см.: {434}: 5–14]. В рассказе В. Я. Светлова «К звездам» (1897) голодный и замерзший больной ребенок видит перед смертью чудные сны [см.: {395}: 1203–1211]. Список таких текстов можно продолжать до бесконечности.

Второй вариант сюжета о «чужой елке» отличается от первого лишь отсутствием мотива предсмертного сна-видения: ребенок любуется елкой в окне богатого дома, замерзает, и утром люди находят его трупик. Такая концовка придавала тексту особенно трагическую окраску: «Мириады звезд смотрели с неба на маленького Боруха, спавшего под снежной пеленой счастливым сном, от которого не просыпаются» [см.: {310}: 3]; «До самого утра глядел в комнату мертвый Фриц» [см.: {498}: 3].

В третьем варианте этого сюжета ребенок не умирает: он с восторгом рассматривает елку в окне, мечтает о такой же елке для себя и бредет дальше по городу. Безукоризненным и вместе с тем испошленным воплощением этого варианта является стихотворение неизвестного автора, напечатанное в 1896 году в газете «Новое время»:

В лохмотьях, продрогший, голодный
Стоял мальчуган под окном —
Виднелась зажженная елка
Ему за вспотевшим стеклом…
Как много красивых игрушек!
Хлопушки и звезды блестят…
Вкруг бегают резвые дети,
Их лица весельем горят.
А сколько орехов, гостинцев!
А как там уютно, светло!
Подарки… Счастливые дети,
Как им хорошо и тепло.
И долго на радость чужую
Глядел он с невольной тоской
И думал, любуясь на елку:
«Хоть раз бы мне праздник такой!» [см.: {421}: 2]

И наконец, еще один, четвертый, вариант сюжета о ребенке и о «чужой елке». В этом случае замерзающего ребенка подбирает прохожий, приводит его к себе домой, кормит, укладывает спать, а иногда — оставляет его у себя навсегда. Концовка текстов, разрабатывающих этот вариант, совпадает с известным «Сироткой» («Вечер был; сверкали звезды…»), где прозябшего и посиневшего малютку «приютила и согрела» старушка. Она накормила его и уложила в кроватку, после чего малютка «улыбнулся, закрыл глазки и уснул спокойным сном» [см.: {332}: 129]. Это стихотворение, написанное в начале 1840‐х годов К. А. Петерсоном (пасынком Ф. И. Тютчева), было подвергнуто народной обработке и стало популярной песней. В рассказе Н. И. Познякова «Без елки» (1902) извозчик, увидев перед окном богатого дома рассматривающего елку маленького мальчика, берет его к себе в семью четвертым ребенком [см.: {343}: 23–31]. Аналогичный сюжет разрабатывается К. С. Баранцевичем в рассказе «Мальчик на улице» (1896) [см.: {25}: 301–321]. В рассказе П. В. Засодимского «В метель и вьюгу» (1905) в первый день Рождества на улицу выходит рабочий, для того чтобы позвать первого встречного ребенка к себе на елку, которую он устроил в память своего умершего маленького брата. Он находит в снегу полузамерзшую девочку, приносит ее домой и, узнав, что она круглая сирота, оставляет у себя навсегда [см.: {156}]. Этот вариант в наибольшей степени соответствовал рождественской идиллии диккенсовского типа.

«Праздник Рождества. Чужая елка» Рисунок И. Галкина (журнал «Нива». 1894. № 52)

Некоторые авторы, стремясь следовать схеме рождественского рассказа со счастливым концом, «обеспечивают» малютку своей елкой. В рассказе К. М. Станюковича «Елка» (1894) маленький петербургский нищий-попрошайка, вернувшись с «работы» в трущобную квартиру, с восторгом рассказывает своему опекуну-майору про елку, которую он видел в окне чужого дома. Майор, вспомнив елки своего детства, уходит из дома, крадет где-то серебряные ложки, продает их и устраивает своему заболевшему приемышу рождественский праздник с елкой. Мальчик изумлен, ему кажется, что елка привиделась ему во сне. Не в меньшем восторге был и сам майор:

Он довольно скоро распил с Матреной Ивановной полштоф и любовно поглядывал на своего товарища и на елочку, осветившую радостным светом их убогую каморку и горемычную жизнь [см.: {434}: 17–32].

Иногда сюжет о «чужой елке» сворачивался в проходной эпизод текста, как, например, в рассказе И. А. Куприна «Чудесный доктор» (1897), где два бедных мальчугана рождественским вечером бегут по улицам Киева, преодолевая соблазн полюбоваться на виднеющиеся в окнах елки:

…сквозь запотевшие окна какого-нибудь дома они видели елку… Но они мужественно гнали от себя прочь соблазнительную мысль: остановиться на несколько секунд и прильнуть глазком к стеклу [см.: {218}: II, 269].

Возникший в городе культ елки привел к тому, что в рождественских текстах темы города, елки и ребенка оказались тесно связанными: в бездушном и бесчеловечном городе елка как бы становилась единственной защитницей. Российская действительность давала этому сюжету множество реальных подтверждений. В очерке «Мальчик с ручкой» 1876 года Ф. М. Достоевский писал:

Перед елкой или в самую елку перед Рождеством я все встречал на улице, на известном углу, одного мальчишку, никак не более как лет семи. В страшный мороз он был одет почти по-летнему, но шея у него была обвязана каким-то старьем, — значит, его все же кто-то снаряжал, посылая [см.: {127}: XXII, 13].

Именно этот случай, по свидетельству писателя, и подтолкнул его написать «Мальчика у Христа на елке». В рассказе К. С. Баранцевича «Мальчик на улице» старик, бродящий в сочельник по главной улице города, при встрече с маленьким нищим думает о нем:

Жалкое отродье городского пролетариата, какой-нибудь незаконнорожденный сынишка прачки или лакея, вечный обитатель душных подвалов и заплесневелых углов!.. [см.: {25}: 309]

Оригинальная версия сюжета «чужой елки» дана М. Е. Салтыковым-Щедриным в очерке «Елка» из «Губернских очерков», о котором уже говорилось ранее. Здесь сам рассказчик, засмотревшись на елку в окне некоего крутогорского негоцианта, вдруг замечает рядом с собой замерзшего («подскакивающего с ноги на ногу») мальчугана, внимание которого также приковано к елке. Мальчик подплясывает «на одном месте, изо всех своих детских сил похлопывая ручонками, закоченевшими на морозе». На первый взгляд, ребенок этот напоминает рассказчику знаменитого малютку: он замерз, он один поздним вечером на улицах пустого города, он с завистью смотрит на чужую елку и мечтает о такой же елке для себя: «Вот кабы этакая-то елка… — задумчиво произнес мой собеседник». И этим его мечтам, подобно мечтам других малюток, также не суждено сбыться: «А дома у вас разве нет елки?» — «Какая елка! У нас и хлеба почти нет…»