Римская империя. Рассказы о повседневной жизни

II

А через несколько дней после этой дикой расправы, на довольно просторной площади, помещавшейся посредине деревни, собрались крестьяне, чтобы обсудить постигшее их несчастие и решить, что же теперь делать. После того, что произошло на господском дворе, обычная жизнь так и не налаживалась: работы были брошены; люди ходили печальные и убитые, все ждали, когда староста созовет наконец мирскую сходку.

Все поголовно вышли на нее. Кричат, спорят, толкутся, а староста и его тоже выбранный миром товарищ – «ходатай» – стоят на возвышении около деревенского алтаря и тщетно призывают разбушевавшуюся толпу к порядку и правильному обсуждению дела: слишком много горечи и озлобления против управителей накопилось у крестьян, и все спешат их высказать. Но главным образом угрозы и проклятия в толпе слышались по адресу кондуктора Аллия Максима, которого крестьяне называли не иначе как своим злодеем и погубителем.

– Будем жаловаться на злодея управляющему, – предлагал один старик, судя по говору, из африканских туземцев, – откроем ему наконец глаза: не может же он не понять, что беззакония Аллия губят не только нас, но могут принести ущерб и всему имению и его великому господину!

Но со всех сторон послышались злобные и насмешливые возражения. Обращаться к управляющему бесполезно. Всем хорошо известно, что их с Аллием Максимом водой не разольешь. И последнее злое дело показало, что здесь управы крестьянам не найти.

– Тогда смерть насильникам! – закричало несколько голосов. – Убьем их, разнесем проклятые сады и бани!

– Это – безумие! – неслись новые голоса. – Вспомним лучше, что мы свободные люди, римские граждане. Поднимемся и уйдем все из этих проклятых мест!

– Уйдем! – с горькой усмешкой встретили в толпе и этот призыв. – Поздно уходить с этой земли, пропитанной потом и кровью наших отцов и дедов. Здесь мы родились, здесь и суждено нам умереть! И куда идти? Где лучше?..

– Уйдем! – злобно говорил еще кто-то. – А кто нас пустит уйти? Или вы забыли, что произошло?

Это напоминание, словно огромная, гнетущая тяжесть, придавило крестьян: все сжались, поникли и притихли. Староста стоял на своем возвышении, сумрачно склонив седеющую голову.

И потом беспомощно и жалобно, как дети, крестьяне окружили своего выборного и, протягивая к нему руки, просили его научить, что же делать. Долго не отзывался староста на эти мольбы, долго стоял неподвижно.

– Что же я вам скажу? – наконец произнес он глухим голосом. – Здесь мы справедливости и управы все равно не найдем. Покориться и сделаться из граждан рабами мы не можем. Остается один выход – тот же, который я уже указывал!

– Староста! Ты разумеешь жалобу в Рим, к нашему божественному хозяину и господину? – печально перебил его «ходатай» Мелибей.

– Но мы послушались тебя один раз, и ты знаешь, что из этого вышло. Управляющий перехватил нашу челобитную, рассвирепел и грозил распять нас, если это еще раз повторится.

– Да! Правильно судит старик Мелибей, – поддержали говорившего в толпе. – Лучше не накликать на себя новой беды. Наш управляющий ни перед чем не остановится. Перевешает нас, как свиней, и ни перед кем отвечать не будет. Сам губернатор не смеет ему слова сказать!

– А зачем попадать ему в лапы? – возражали другие, которым предложение старосты было по душе. – Надо только дело делать с умом. В прошлый раз мы влетели в беду по нашей же неосторожности: поручили составить наше прошение писцу из барской конторы. Думали, что он лучше все это напишет, а он взял да и выдал нас. А теперь мы должны сами все это сделать своими силами. Ведь есть же среди нас грамотные!.

– Верно! верно! – одушевились уже многие. – Поступим так, как предлагает староста. Сейчас же напишем бумагу и отправим ее с верным человеком. А кто не хочет этого, тот наш враг и прислужник собаки-кондуктора.

– И мы просим включить и нас в эту просьбу. Нас уполномочил наш мир присоединиться к вам, – заявили двое крестьян, стоявших все время в стороне. Это были жители соседнего поселка, находившегося также на земле императорского имения.

Выступили и еще выбранные из прочих деревень, которых в имении всего было больше десятка. Крестьяне их жили и работали на тех же условиях, терпели те же утеснения и прижимки со стороны кондуктора, так же не находили никакой поддержки в управляющем и давно ожидали, что предпримет самый многолюдный из поселков. Между деревнями шли оживленные сношения. И всюду прекрасно знали, что в этот день состоится большая решительная сходка.

Заявления были встречены с большой радостью. Решили обратиться к императору от имени всех крестьян, работающих в его Бурунитанской вотчине. Принесли свиток и принадлежности для писания. Нашелся и грамотный человек. Он поместился на подножии алтаря, рядом со старостой, растянув свиток на алтаре, и приготовился записывать то, что ему будут диктовать.

Но староста еще раз обратился к крестьянам с вопросом:

– Все ли вы согласны поступить так? Все ли здесь стоят действительные друзья и товарищи? Нет ли между нами изменника? Пусть он лучше объявится и оставит нас: мы никого не принуждаем быть с нами!

– Мы все – одна душа и одно тело! Мы все с тобой – ты наша голова и наше сердце! – отвечали крестьяне.

– Тогда клянитесь все, перед этим алтарем, воздвигнутым нашими руками, что это так! – строго и торжественно сказал староста.

И все подняли правую руку и, как один человек, возгласили: «Клянемся!»

– Теперь слушайте, – снова заговорил староста, – я буду говорить то, что следует писать в нашей просьбе. Если кому-нибудь не понравится, пусть укажет, как выразить лучше, и мы исправим. Или, может быть, кто-нибудь пожелает что добавить?.. Я начинаю!.. «Обращаются к твоему божественному вниманию твои крестьянишки и убогие твои людишки, родившиеся и выросшие на твоей земле». Согласны?

– Только зачем говорить «твои людишки», словно мы не свободные? – обиженно произнес кто-то в толпе.

– А затем, – отвечал староста, – что господином у нас – сам божественный Цезарь, перед которым и все свободные – только рабы. Это одно, а другое – то, что мы при нашей свободе так беспомощны, так бедны, что податься нам некуда. Мы сидим здесь, как сидели наши отцы, и будем сидеть, и дети наши будут работать здесь же: мы навеки связаны с этим имением, мы его люди.

– Правду говорит Гай Юлий, наш премудрый староста! – одобрили крестьяне. – Просим тебя, продолжай, говори о всем, о всех беззакониях, насилиях и озорствах, которыми истерзали нас наши злодеи!..

Бесконечной, скорбной вереницей потянулись одна за другой жалобы измученных и отчаявшихся крестьян. Записано было все: что управляющий вошел в стачку с кондуктором Аллием Максимом, что они вместе перешли всякие границы дозволенного и что самому императорскому имению угрожает полный разгром; что в течение вот уже многих лет крестьяне не переставали униженно молить этих людей прекратить беззакония и насилия, но добились от этих людей только того, что без всякой вины были подвергнуты арестам, мучениям и даже телесному наказанию; что кондуктор с согласия управляющего произвольно увеличивает размер того, что крестьяне обязаны платить ему, заставляет их работать на себя не только свыше положенного, но столько, что им не остается времени вести свои хозяйства. При этом для принуждения он пользуется услугами военной команды, которую держит управляющий, и т. д. Далее крестьяне обращались с слезной просьбой к императору пожалеть их, несчастных сирот, и допустить их мольбы до его божественного слуха. А просили они только о том, чтобы восстановлен был в силе нарушенный закон, данный императором Гадрианом для государевых имений. В нем точно определены были размеры тех платежей, которыми обязаны были крестьяне, садившиеся на участки земли в имении. Крестьяне и добивались теперь того, чтобы у управляющего было отнято право разрешать кондуктору набавлять платежи. И еще просили крестьяне, чтобы с них не смели требовать барщинной работы больше той, какая была, также на основании высочайшего распоряжения, установлена главным управлением императорскими имуществами. Работа же эта, как это значится и в постоянных правилах, выставленных повсеместно на медных досках, и в циркуляре управляющего, хранящемся в главной конторе, в Карфагене, не должна превышать шести дней в году.

Долго шла эта просьба к императору. На этот раз крестьянам удалось избежать зоркого глаза управляющего. Ночью, когда в барской усадьбе все спало, и только у ворот ее стены прохаживались двое караульщиков, снарядили и проводили с заветной бумагой двоих надежных и расторопных крестьян. Они должны были пробраться в Карфаген, в контору главного управляющего всеми императорскими имениями в Африке – и устроить так, чтобы при случае эту просьбу переслали в Рим.

Долго, много месяцев с нетерпением и волнением ждали крестьяне ответа из Рима, не раз отчаивались в успехе своего ходатайства и снова с робкой надеждой начинали глядеть туда, откуда, по дороге из Карфагена, должен был появиться желанный гонец. И все-таки в конце концов они дождались: пришла бумага от имени самого императора Коммода. Император выражал своим крестьянам милость и благоволение и считал их желания вполне законными. Оброки и барщины не должны превышать тех, какие твердо установлены в прежнем, неотмененном уставе, о чем будут заботиться во исполнение высочайшей воли управляющие имений. Радовались крестьяне и ликовали, осчастливленные заступничеством далекого владыки. Из всех деревень сходились люди на празднества, устроенные в честь этого события. И здесь сообща решили воздвигнуть памятник – каменный алтарь в честь Цезаря Коммода – и на четырех сторонах его начертать текст своего ходатайства и незабвенный ответ императора.

Но праздник кончился. Алтарь с надписью поставлен был на видном месте. Началась опять будничная, трудовая жизнь, в которой крестьяне уверенно и наивно ожидали перемены к лучшему. И постепенно они должны были убедиться, что здесь, в имении прежние их враги и притеснители сильнее далекого императора. Кондуктор и управляющий только злорадно улыбались на радость крестьян, но и пальцем не двинули, чтобы выполнить волю государя. Все осталось по-старому, и простодушные крестьяне, веровавшие в силу закона, все быстрее и неуклоннее превращались из свободных съемщиков в подневольных, закрепощенных людей императорского имения.