Римская империя. Рассказы о повседневной жизни

II. Наместник-хищник (73–71 гг.)

Дерзко действовали мелкие люди, чувствуя за собой сильного человека, любимца всемогущего диктатора. Еще необузданнее были крупные хищники, которые широко развертывали свои грабительские таланты и проявляли ненасытный аппетит к чужому добру.

Особенно способствовало развитию корыстолюбия видное и независимое положение наместника в завоеванной провинции. Даже те немногие, строгие к себе аристократы, которые гнушались прямым грабежом, и то смотрели на провинции как на «дачи римского народа», который должны были обогащать римских граждан. При таком взгляде трудно было человеку с податливой совестью отличить дозволенное от недозволенного. И как только появились римские провинции, так начались и жалобы провинциалов на грабежи и вымогательства. Римский наместник, в сущности, был и верховным судьей в провинции и главнокомандующим: он же надзирал за сбором дани и пошлин. И сборы, и суд были подчинены уставам, которые издавались самими наместниками, но никто не мешал им заменить старые уставы предшественников новыми собственного сочинения. Поэтому в лучшем случае, если наместник был не корыстолюбив, все же надо было делать ему частые «подарки», чтоб снискать его расположение, задабривать щедрыми дарами проезжих знатных римлян, задабривать сенатских посланцев, задабривать новоизбранных консулов. Но если наместник был жаден, то оставалось только жаловаться на него в Рим, судиться с ним по окончании его наместничества. Правда, в Риме существовала судебная комиссия, ведавшая дела о вымогательстве. Но заседали там от времен Гая Гракха до Суллы всадники, которые большею частью сами участвовали в обирании провинциалов: они брали на откуп у государства дань и пошлины с провинции. И если наместник умел угодить откупщикам и не мешал им обирать провинциалов, он мог себя чувствовать спокойным на суде. Когда же Сулла предоставил суд одним сенаторам, то и эта угроза для знатного хищника почти исчезла. К тому же жалобщикам нужно было отыскать смелого и влиятельного знатного сенатора, который бы согласился выступить обвинителем и ходатаем за обобранных и опозоренных провинциалов. Только немногие честолюбцы, желавшие выдвинуться вперед обвинением какого-либо знатного наместника, или редкие честные люди, вроде Катона Старшего, сурово защищавшие целость государственной казны, выступали в таких делах. Немудрено поэтому, если наместники чувствовали себя полновластными правителями в своих областях: вели по своему усмотрению войны, назначали судей, определяли состав городских советов, утверждали жрецов богатых храмов. Иные даже продавали подвластные города соседним царькам за хорошие деньги. Грабеж и хищничество в провинциях дошли до крайних размеров, после того как со смерти Суллы сенаторская знать забрала все правление в свои руки. И выходцы из Сулловой свиты беззастенчиво обирали провинции, покамест не усилилась в Риме народная партия, враждебная сенату, во главе которой в 71 году стали Гней Помпей и М. Лициний Красс. От сената потребовали возвращения народным трибунам прежней власти, урезанной Суллой; горячо нападали на подкупность сенатского суда. Злоба и ненависть к крупным сулланцам накоплялись уже давно, когда выборные от сицилийских городов явились в Рим, чтобы привлечь своего бывшего наместника, сулланца Гая Верреса, к суду за вымогательства.

Гай Веррес очень рано вступил в ряды пестрой рати знатных и незнатных проходимцев, толпившихся с подобострастием около Луция Корнелия Суллы и ждавших от него всяких милостей. Сперва он заявил себя сторонником марианцев, сумел пристроиться квестором к консулу Карбону и получил заведование войсковой казной. Когда же Сулла вернулся в Италию, молодой квестор сразу взвесил все преимущества сулланской партии, захватил войсковую казну и перешел к Сулле; таким образом он избавился от необходимости сдавать подробный отчет в израсходованных деньгах и присвоил себе немалую толику народных денег. При благосклонном покровительстве Суллы он без труда стал делать карьеру. Свои люди в сенате провели его в легаты к Долабелле, одному из ярых сулланцев, который был назначен наместником Киликии. Последний не стеснялся в способах наживы. Веррес не отставал от начальника. Едва лишь приехали они в Сикион (по дороге в М. Азию, где находилась Киликия), как тотчас потребовали от местных городских властей денег. Получив отказ, велели в отместку запереть городского начальника в каморку, где был разложен костер из сырых и зеленых прутьев. Несчастный лишь каким-то чудом не задохся. Проезжая чрез Афины, умудрились похитить большую сумму денег из казны храма самой покровительницы города (богини Афины).

Римлянин с женой. Фреска из Помпей

Следуя моде, оба повсюду собирали прекрасные произведения греческого искусства и считали себя тонкими знатоками статуй и изящной утвари; поэтому проездом через Эгейское море не могли удержаться, чтоб не похитить из храма Аполлона на острове Делосе древних статуй. Ночью тайком их рабы сумели перенести несколько весьма чтимых статуй на корабль. Но буря помешала отъезду, и суеверные похитители поспешили вернуть награбленное. По прибытии в Малую Азию и наместник и легат без зазрения совести обирали и храмы во всех городах и дома робких провинциалов. Горе было человеку, который бы попытался вступиться за свое добро, за честь обиженной дочери или сестры! Если не в Киликии, то в соседней провинции их осуждал по знакомству товарищ Долабеллы и Верреса по сенату. Когда однажды, доведенные до крайнего озлобления бесчинствами Верреса и его свиты жители города Адмисака возмутились и чуть не сожгли Верреса вместе с домом, в котором он поселился, пристрастный судья, соседний наместник, по жалобе Верреса осудил и велел казнить мнимых зачинщиков смуты.

Вскоре Веррес перестал делать разницу между своим и чужим добром: он преспокойно присвоил себе лучший корабль, принадлежавший городу Милету, бывшему в союзе с Римом; долгое время заведовал он наследством малолетних сирот своего умершего сотоварища как опекун, забирая в свою пользу доходы с капитала и растрачивая имущество. Вынужденный наконец отчитываться, представил фальшивый отчет с явными следами подчистки.

Но достаточно было честолюбивому Эмилию Скавру привлечь к суду Долабеллу, после того как кончился срок наместничества, и Веррес в страхе за себя выступил свидетелем со стороны обвинения и усердно содействовал осуждению своего бывшего начальника. Вскоре за тем он начинает искать места претора. Избиратели были засыпаны деньгами; сотни тысяч сестерциев прошли чрез руки специалистов по подкупу, и Веррес был избран претором. Судьба ему улыбнулась: при жеребьевке ему досталась должность городского претора. Теперь его алчность к наживе нашла богатую пищу. Он брал взятки, не стесняясь, за утверждение завещаний; и намекал просителям и даже прямо требовал денег. Приходилось ли брать подряд на ремонт и постройку храма, общественного здания, подрядчики знали хорошо, что прежде всего надо задобрить Верреса взяткой. Самого Верреса повидать было трудно, и бывалые люди скоро смекали, что дельце лучше всегда устроить чрез третьих, близких Верресу лиц. Веррес очень благоволил к красавице-гречанке Хелидоне, и потому ее квартира вечно была полна просителями. И деловитая дама без церемоний определяла сумму денег, которую рассчитывал заработать ее приятель на том или другом подряде.

Но окончилась претура, и Веррес сумел получить пост наместника в Сицилии.

Это была богатая и многолюдная провинция. Более полутораста лет она находилась под римской властью: были здесь и независимые города, пользовавшиеся политической самостоятельностью в разной степени, и, наконец, зависимые от Рима городские общины, платившие дань. Население жило неспокойно и не в ладу между собой. Неоднократно сицилийские рабы поднимались против притеснявших их помещиков, владевших крупными плантациями. Из Испании и Италии переправлялись сюда остатки мятежных шаек. Из той же Италии являлись алчные откупщики. И среди этой пестрой смеси свободных и несвободных общин, раздраженных помещиков и готовых к восстанию рабов, призван был чинить суд и расправу римский наместник. Положение его еще более осложнялось тем, что сообщение с Италией было трудным и опасным: междоусобицы отвлекли внимание римлян от моря, и там водворилось самое бесшабашное разбойничество. Пираты свободно разгуливали по всему Средиземному морю, объединялись в настоящие союзы, имели особые склады, брали правильную дань с торговцев и шкиперов, дерзко подъезжали даже к устью самого Тибра.

Новый наместник по-своему использовал это обстоятельство: он сообразил, что затруднительное сообщение с Римом лишь усилит его власть на богатом острове.

В Сицилию он явился, как всякий наместник, окруженный шумной свитой разнообразного люда, стремившегося к наживе. Первое место, конечно, принадлежало раболепным, готовым ко всем услугам, продажным и льстивым авантюристам греческого и римского происхождения. Тут был и гадатель Волузий, и крикливый глашатай Валерий, и медик Артемидор. Эта свита еще увеличилась туземными прихлебателями, среди которых не последними были нахальные, развратные служители знаменигого храма Венеры на горе Эриксе, к которому наместник весьма благоволил. Иные из этих проходимцев сумели занять выгодные должности по сбору дани, другие получали прибыльное место городского жреца. Но самую видную роль среди всей толпы, суетившейся около правителя Сицилии, играли ловкий, бессовестный и находчивый вольноотпущенник Тимархид и хладнокровный, расчетливый Апроний.

Первый ведал все темные сделки и рискованные предприятия; второй заведовал делами по откупам и сборам даней и пошлин.

Окруженный подобострастной толпой приспешников, уверенный в своих римских друзьях, Веррес зажил невиданно великолепной жизнью, обложивши в свою пользу всех и все в Сицилии данью, наживался и насчет частных лиц и насчет государства. Его казна, несмотря на беспрерывные пиры и увеселения, быстро росла, его собрание драгоценных статуй и художественной утвари походило на громадный музей.

Иногда молва о неслыханных деяниях сицилийского наместника достигала Рима, но многочисленные друзья и отец Верреса умели зажимать рты недовольным и обиженным. Сенат не всегда оставался глух к жалобам, но все ограничивалось одними негодующими разговорами.

Тем временем Гай Веррес жил в роскошных палатах царя Гиерона, не покидая зимой своего богато убранного ложа за столом, который был обильно заставлен отборными яствами для многочисленных гостей хлебосольного и любившего общество наместника.

Весной он отправлялся в объезд своей провинции на носилках, которые несли 8 дюжих носильщиков. С венком на голове, с надушенной коробочкой в руках, он томно возлежал на подушках из драгоценной материи, набитых лепестками мальтийских роз. Прибыв в приморский город, он раскидывал лагерь на прохладном побережье и никогда не утруждал себя подъемом в город, лежавший на высоком утесе. Но наступало лето, и наместник удалялся вместе с сыном отдыхать на роскошную дачу среди сиракузских благоуханных рощ и предавался там самому необузданному веселью.