Узнай меня, любимая

Глава XXVIII. В ожидании

Утром Яромир, в сопровождении своих людей, среди которых я распознала много знакомых лиц, повел меня в церковь. Встречные простолюдины почтенно кланялись, пряча косые усмешки и перешептываясь, а вот ровня – бояре в открытую отвешивали шуточки:

- Что, Ярослав Карпыч, уговорил вдовицу?

- Должно всю ночку уговаривал.

- Так долго ж терпел, где ж до утра-то продержаться.

Яромир помалкивал, обращая на зубоскалов меньше внимания, чем на назойливых мух. Да, в былую пору он бы уже полез за саблей.

Священник, крепкий мужчина средних лет с пышной русой бородой вдвое длинней, чем у моего муженька, встретил нас не ласково. Особенно брезгливо он взирал на меня, погрязшую в плотском грехе бабенку. Яромир напросился на исповедь и, оставив «невесту» и воинов в притворе, пошел беседовать с батюшкой. Назад отец Иоаким вышел заметно подобревшим, пригласил войти в храм, благословил и отпустил с миром. Всем было объявлено о венчании вдовы пани Ковальской с боярином Ярославом Груздем.

Как это восприняла великая княгиня, я не знаю, в свой терем она меня не звала, а я и не хотела туда являться. Первое время я проводила только дома в обществе старушек Феклы и Лукерьи. Пересмотрела вещи мужа, сама, отстранив служанок, подлатала его полушубок. Скоро зима, нельзя чтобы он, князь, драным ходил. А теперь, «женившись» на княгине, он и для местных стал князем, войдя в род более знатной супруги.

Яромир уходил на заре, забегал ненадолго пообедать и приходил поздно вечером. Но и этому я была безумно рада. Мы опять жили настоящей семьей. А еще у нас были ночи.

Постепенно я осмелела и стала выходить на торг, даже сдружилась с некоторыми боярынями и прошлась пару раз по гостям. А за окошком холодало. Речка Сосенка по утрам уже затягивалась тонкой ледяной корочкой, деревья теряли остатки скукоженной листвы, несколько раз срывался снежок, а потом и вовсе накрыл город пушистым покрывалом.

Люди заметно нервничали, все чаще с тревогой поглядывая на юг. На торгу пара лазутчиков, а может просто трусов, принялась мутить народ, призывая бежать, пока не поздно. Подстрекателей быстро выловили и по приказу Яромира тут же прилюдно повесили. Я до этого не видела мужа таким безжалостным, в имении он всегда заступался перед отцом за провинившихся крестьян или слуг, даже если их вина была очевидной, он пожалел даже Баньковых, растоптавших нашу жизнь. Но здесь все было по-другому. Он не мог перед угрозой приступа врага позволить жалость. И я его понимала.

Отряд Яромира состоял из трех десятков воинов, все они были обряжены по-местному и так же смешно старались тянуть слова, скрывая свое происхождение. Я привела двадцать воинов. По всему граду еще было около двух десятков ратников, к ним можно было выставить столько же пахарей, но обученных и вооруженных заметно хуже. В крепости имелось три пушки и с десяток пищалей. Маловато. Старый боярин Проняй пытался договориться с местными охотниками, выступить на стороне княгиня Анастасии. Но угрюмые северяне отнекивались, не говоря ни да, ни нет. Ссориться с Давыдовым градом им не хотелось, но и умирать за чужие интересы тоже.

Ров успели укрепить до того, как земля стала смерзаться непробиваемым ледяным пластом. Крепость затихла, ожидая беды…

Мы ждали этого дня, но, когда набатный колокол принялся мерно отбивать удар за ударом, у каждого в городце надрывно застонало сердце. Вот оно, началось! Оставив старух дома, я вместе с Богданом побежала на торг. Там уже собралась большая толпа. Среди воинов суетливо ходил и мой Яромир.

Забравшись на помост, где еще недавно болтались висельники, старец Проняй вещал последние новости. Напрасно Ярек с самыми дюжими мужиками последние дни пропадал на болотах, расставляя хитроумные ловушки, воеводы Юрьевичей не полезли напролом, а повели войско большим кругом, даже самые гиблые лесоградские топи теперь были им не страшны. Чужаков заметили северяне и прислали весточку предупредить – к утру следует ждать «гостей».

Княгиня Анастасия в скромных одеждах, без манист и перстней, спустилась с теремного крыльца с иконой, благословлять людей на бой. Воины по очереди подходили к ней, кланяясь, крестясь и припадая к иконе. Рядом отец Иоаким исповедовал желающих.

Последними за благословением стали подходить знатнейшие мужи. Так было принято: отправляешь людей на смерть, становишься в очередь крайним. Я видела, как скользили глаза великой княгини в поисках Яромира, как нежно улыбнулась она ему, милостиво кланяясь в ответ на его поклон. И не совестно ей при живом муже да с святой реликвией в руках хвостом вилять. Или мне от ревности все это кажется, вон она и другим боярам кланяется и шепчет напутственные слова. На меня Анастасия не взглянула ни разу, да я не в обиде, мне ее тоже не очень-то видеть хотелось.

А потом Ярек спешно потащил меня домой, на ходу раздавая приказы воинам. Через пару часов все должны занять свои места на забороле. Во дворе Яромир внезапно завернул к колодцу, оглянулся и поманил меня.

- Я запретил рыть подземный ход. Его могут выдать, да и, если люди будут знать, что можно уйти, то будут сражаться хуже. Эта крепость – наша последняя надежда: мы или выстоим, или умрем. Не перебивай, – остановил он готовый сорваться с моих губ словесный поток, – но ты, вороненок, должна остаться жить.

- Но я не хочу жить без тебя…

- Сказал же – не перебивай, – разозлился Яромир, – ты должна остаться жить. Вот смотри, – он обхватил и легко приподнял небольшой бугорок земли, – здесь яма, смотри.

Я склонилась над отверстием, там действительно была небольшая подземная комнатка, совсем крошечная, размерами напоминающая могилу.

- Воздуховод выходит в колодец, – пояснил Яромир, – оттуда же можно брать воду, вон крынка с веревкой, в углу зарыты сухари. Ты сможешь продержаться несколько дней. Начнется бой, смотри на стену, отсюда хорошо все видно. Если увидишь, что кругом только враги и нас нет на стенах, прячься сюда и сиди тихо. В избе в подполе тебя легко найдут, это первое, что проверяют, да и, если изба загорится, можно угореть. Главное сидеть тихо как мышь. Поняла?

- Я не хочу жить без тебя, – заглядываю в его подернутые печалью глаза.

- И еще, Янина, – опять называет меня по имени, сердце недобро сжимается, – когда все стихнет и они уберутся, – он замолчал, глотнул морозного воздуха, и продолжил, – найди мой труп. Сейчас холодно, он не успеет разложиться. Хоронить меня не нужно, это всего лишь тело, души уже не будет.

- Зачем ты это все говоришь? – со слезами прошептала я.

- Ты должна отрезать мне ухо и, если сможешь, клок кожи на месте шрама, заверни в тряпицу со льдом, по ним меня смогут опознать друзья. С собой возьми, какое найдешь, оружие и иди домой. Слышишь?! Ты должна дойти до Дарницы. Это твой долг перед своим народом.

Тошнота подступила ко мне неотвратимой волной, и я, сгорая от стыда и отчаянья, отбежала в угол, опорожнить желудок.

- Прости, - прошептал Яромир, когда я смогла к нему вернуться, заботливо отирая мое лицо снегом.

- Ярочек, останься жив, пожалуйста, останься жив.

- Я останусь жив, я буду стараться. Но ты должна помнить то, что я сказал. И никуда не уходи со двора, даже если все вокруг будет пылать.

В эту короткую ночь мы любили друг друга отчаянно и жадно, как в последний раз. Я очень надеюсь, что все же не в последний. Господи, помоги, чтобы не последний.

Затемно, Яромир, надев ладскую кольчугу и шлем, ушел на стену, а мне осталось гнетущее ожидание.

Утром враг вышел к городцу, но бой не начинался.

- Переговаривают, – прибежал Олесь, – требуют сдаваться.

- Много их? – я тревожно посмотрела на забороло.

- Много, моя пани, много, – покачал он головой, но, заметив мой испуг, тут же поспешил добавить, – но нам-то проще, мы за стеной. Пороху они натащили, да земля мерзлая, подкоп трудновато будет сделать, да и мы следим.

- А у них пушки имеются?

- Имеются, моя пани.

- А крепость деревянная, если бы каменная была, – я нервно сцепила пальцы.

- Она землей внутри набита, не так просто проломить. Да и корзины с песком наготовили, бабы все лето плели, руки в кровь истерли. Это чтобы проломы быстро чем загораживать. Все продумано, пани, не свиньи на убой, повоюем. А меня пан Яромир прислал за вами приглядывать.

- Да что со мной здесь сделается? Пан Богдан, миленький, ты лучше на стену полезай, прикрой моего. Ты ж знаешь, что он дурной, – я молитвенно сложила руки.

- Да нет, пани, господин наш теперь не тот, без надобности на рожон не полезет, – попытался успокоить меня Олесь.

- Все равно иди, там каждый человек на счету.

Он растерялся, глядя то на двор, то на стену.

- Иди, иди, – замахала я.

- Ладно, – вздохнул Олесь, – станет совсем худо, прибегу. Вот вам сабелька. Помните, я вас дорогой подучивал, так не забудьте – как… если что. А лучше запритесь здесь, и никому не отворяйте.

В руку мне легло увесистое оружие. Эта сабля отличалась от той, что я отбивалась от Граськи, та была легкая, почти невесомая, эта тяжестью тянула вниз. «Подучивал». Да можно ли это назвать учением? Я неумело дергала рукоятью и летела туда же, куда и замахивалась, сильно потешая воинов, которые, хоть Олесь и отгонял их, все равно подсматривали из-за кустов. Барынька рубиться учится, как такое пропустить! Я ни разу не смогла даже срубить тонкую ветку березы, не говоря, чтобы сделать полноценный выпад или взмах. Ну, если пану Богдану спокойней, что его боевая сабля будет меня охранять, так тому и быль.

- А как же вы без оружия?

- Найдут чего-нибудь, – отмахнулся Олесь.

Раздался грохот, от которого все внутри сжалось и заложило уши. Это выстрелила наша пушка. Начался штурм.

Олесь, торопливо откланявшись, припустил к стене. Я осталась стоять с саблей в руках.