И.О. Древнего Зла, или мой иномирный отпуск

Отступление 2. О границе света и тени

По ночам в больнице обычно тихо.

Тех, вокруг кого может быть громко, увозили в другое крыло, чтобы не мешать ночными тревогами старожилам вроде нас. Иногда они возвращались, но чаще…

Все мы знали, чем для большинства из нас дело кончится. И наши родители. И врачи тоже.

Помню, это знание висело в воздухе, и до сих пор иногда это ощущение ко мне возвращается.

Иногда меня раздражает, что мой личный мир снов принимает именно это обличье. Снова и снова я возвращаюсь сюда, и ничего не могу с этим поделать. Понятно, что потом можно воспользоваться любой из дверей, чтобы перейти в другой сон или даже, совсем ненадолго, мир, но всё же…

Всё же меня злит неизбежность возвращения.

Как там говаривал лорд Баел? “Отличительная особенность персонального ада — неизбежность возвращения. Все дороги будут вести туда”, если я правильно помню цитату.

Знаю, что, как любое другое разумное существо, я сам строю свою тюрьму; знаю, что мне по должности положено научиться с ней справляться. И наставники из Вершин, и странствующий мастер Долон, и леди Ренита сошлись бы в одном: с теми силами и вопросами, в игру с которыми я вовлечён, у меня нет права на такого рода слабости. По идее, я уже не должен иметь никаких…

Но вот он я, пророк-фальшивка, мамкин мироспаситель. Самому смешно… Но проблема только в том, что, кроме меня, кандидатов на эту должность нет.

— Никакая ты не фальшивка, не придумывай, — услышал я высокий и ломкий голос, знакомый до последней ноты. — Если уж ты фальшивка, то я вообще не знаю, кто тогда настоящий.

Я повернулся к ней.

Знаю, что для неё в том мире уже прошло много лет, а может, даже тысячелетий — хотя едва ли этот опыт можно сравнить хоть с чем-то, понятным человеку. Возможно, это немного похоже на те годы, которые я провёл во сне, играясь в мастера Лина: опыт вроде и есть, но в то же время не совсем.

Знаю, что она больше не выглядит, как человек, и не несёт в себе слабостей натуры человеческой. Знаю, что, если как-то описывать её, то она — переплетение золотистых нитей, сияющих мягким светом.

И всё же, в моих снах она всегда является такой, какой я её видел в последний раз: тощей девчонкой лет четырнадцати от роду, с глубокими тенями под глазами, пергаментной кожей и болезненной улыбкой. Серая больничная пижама завершает образ.

Никогда не понимал, почему больничную фирменную одежду делают такой. Чтобы измождённые люди казались ещё измождённее? Чтобы светло-серые пижамы терялись на фоне грязно-белых стен? В чём тайный смысл этоого дизайна, кто бы мне объяснил?

— Ты сам придаёшь мне форму, — сказала она, — твоё сознание всего лишь пытается как-то систематизировать меня, свести до привычной тебе материи. Так это обычно и бывает во время общения с существами вроде меня, сам знаешь. Но это не отменяет того, что мы находимся внутри твоего пространства. Хочешь дать мне другое лицо — дай. Хочешь избавиться от белого и серого — добавь цвета. Что ты думаешь об оранжевых пижамах? Или, например, ярко-жёлтых?

— Это проще сказать, чем сделать… Для меня. Я всё ещё это не контролирую.

— Возможно. Но на деле мне кажется, что ты скорее не можешь преодолеть рубеж осознания того, что ты всё уже контролируешь. Ничего, тут нет причин для печали. Это придёт позже.

— Если у меня будет какое-то позже… Я едва ли имею право на слабости. Не сейчас.

— Не придумывай, все имеют право на слабости.

Я пожал плечами.

— Думаю, у той же леди Рениты нет таких проблем.

Она рассмеялась.

— Это мило, что ты думаешь о ней так часто! Но у всех есть слбоости, и она не является исключением. Просто тебя и прекрасную Королеву Пауков разделяет тысячелетие опыта плюс-минус. Знаю, тебя это злит, но факт остаётся фактом.

Вот ведь.

— В первую очередь я думаю не о ней. Ладно. О ней тоже, но в целом я просто…

— Ты боишься, — вздохнула она. — Боишься не справиться.

— Боюсь, конечно! Речь идёт о судьбе мира, который я же сам подвёл к краю, а не о какой-то мелочи! Людей, жизни которых я сломал, друга, которого отправил на верную смерть, его детей… Ты всё знаешь. Это только моя вина. Я был доверчивым идиотом, неспоособным посмотреть вокруг себя, и теперь множество разумных могут зплатить за мою глупость непомерную цену.

Она покачала головой.

— Тебе придётся справляться с этой виной, рано или поздно. Как и мне.

— Знаю. Так или иначе… Прошу почтенную Хранительницу мира дать мне совет и подсказать, что я должен делать дальше.

Она улыбнулась мне, легко и мягко.

— Ты уже отлично справляешься, мастер Лин.

Иногда меня безумно раздражает эта её манера вести дела.

— Справляюсь? Решающая битва впереди, а у нас всё висит на волоске и может рухнуть в любой момент!

— Такова сущность жизни. Всё всегда висит на волоске, может рухнуть в любой момент. Если у тебя всё иначе, то тут одно из двух: ты либо чего-то не знаешь, либо и не живёшь вовсе.

Я вздохнул.

Разумеется, она права.

Все без исключения наставники Вершин согласились бы с её утверждениями… Да что уж, все они принесли бы любую личную жертву, чтобы иметь возможность вот так вот говорить с ней.

Но вместо них, подлинных мудрецов пятиста и более лет от роду, тут прохлаждаюсь я. И…

Её ладонь мягко легла мне на плечо.

— Мастер Лин, ты очень быстро вырос. Иногда это хорошо, но иногда, быть может, не очень.

— Я не совсем понимаю, о чём ты.

— О том, что весь мир лежит нынче на твоих плечах, и ты начинаешь прогибаться под его весом. Ты нынче смотришь воокруг глазами скучного взрослого, а не восторженного ребёнка…

Я пожал теми самыми плечами, на которых лежит мир, и честно признал:

— Может и начинаю. Я, знаешь ли, уже наделал детских ошибок, за которые другие заплатили огромную цену. И мне же теперь это исправлять. Так что…

Её тёплые руки осторожно погладили меня по голове.

— Не со мной тебе говорить о детских ошибках, знаешь? — заметила она мягко. — Я была ребёнком, когда создала этот мир. Глупым, запутавшимся, испуганным и одиноким. Во мне было много страха и ещё больше заблуждений… Когда я начала понимать, что натворила, но ещё не вошла в силу, то чувствовала много горечи, и вины, и страха… А потом я стала хранительницей этого мира, и многие вещи оказались проще, чем мне виделось с человеческой перспективы.

Она взяла меня за руку и легонько сжала. У неё была очень красивая улыбка.

У неё были очень юные и одновременно очень старые глаза.

— Да, я могла бы, возможно, винить себя за то, что принесла так много страданий и сомнений в мною же созданный мир. Но каждый мир разделяет страдания и радости, сомнения и страхи своего творца, не так ли? Я хотела написать о том, как победить Короля Голодных — и, как в дурных историях о не вовремя упомянутом имени, сама же пригласила его в свой мир. Это сейчас я знаю, что таково свойство подлинного страха: ты приглашаешь его, даже если бежишь от него…

— Страх не имеет лица, — я вспомнил тихий шёпот, наполняющий пещеры, и прикосновение прохладной, освежающей, завораживающей тьмы.

Самое прекрасное существо, которое я когда-либо видел… Как она может быть такой же, как Король Голодных? Или это всё же чары?

Хранительница тихо рассмеялась.

— Это мило: наблюдать за тобой, когда ты думаешь о ней. Ты весь светишься.

Что мне на это ответить?

— Ещё одна слабость, которую я себе не могу позволить. Леди Ренита слишком важна для судьбы этого мира и слишком хитра, чтобы я имел право на разные глупости… И всё же, почему Короли Кошмаров так отличаются друг от друга? Как это возможно?

— Потому что страх неоднороден? — улыбнулась она. — То, что ты называешь леди Ренитой, является воплощённым в человеческой форме страхом перед неведомым. Ужас на пороге инициации, боязнь человека, принимающего судьбоносное решение, мурашки, пробегающие по коже путешественника, впервые ступившего на опасную дорогу… Если хочешь, леди Ренита — это страх перед переменами и судьбой. Признаёт ли она это по поводу себя или нет. Так что да, несмотря на свою формальную роль Кошмара, леди Ренита в своём подлинном обличье действительно одно из самых прекрасных существ, которое кто-то вроде тебя может встретить.

— То есть, она всё же не человек? — я подозревал, но всё же надеялся…

— Человек… То есть, была человеком. Когда-то. Исключительно могущественный Ключ, который взяла в оборот одна из основополагающих сил бытия. И вот мы здесь… Но при этом во многих важных смыслах, включая силы и слабости, леди Ренита осталась очень даже человеком. Та сила, что проходит через неё… Ну, с этим разговор иной.

— Королей Кошмаров двенадцать…

— Верно.

— Двенадцать Королей — двенадцать видов страха… Королева Ворон?

— Страх смерти.

— Король Шутов?

— Страх перед самим собой.

Я помолчал.

Можно, конечно, было бы и дальше играть в “назови следующего Короля” игру, но мы оба знали, о ком я хочу спросить.

— Король Голодных?

— Страх ради страха, — ответила она тихо. — Тот, что сжирает заживо, как пламя свечу. Тот, что заставляет отнимать свои и чужие жизни. Главный враг таких, как ты и я.

…

Мы некоторое время помолчали.

Уже прошло столько лет, а разговаривать о Короле всё ещё муторно… Страшно, если называть вещи своими именами.

Тогда, в нашей первой-прошлой-почти-совсем-забытой жизни, нам казалось, что мы придумали его. Тень из кошмаров, присутствующая, но невидимая, вечно жадная до силы и чужого света, подстерегающая на самой границе… Иногда нам казалось, что Король ходит по коридору больницы, пока мы прячемся в кладовке, и звук его шагов разносился по белоснежной пустоте. Казалось, откроешь дверь — окажешься в объятиях Короля.

Казалось — откроешь дверь, и…

Оглядываясь назад — нет, не казалось.

— Мы были достаточно интересны, чтобы стать его личной добычей, — заметила она мягко. — Достаточно могущественны, чтобы знать о нём, и достаточно везучи, чтобы избежать его рук… Но с тобой, как мне кажется, всё даже сложнее. Ты был для него особенным. Редким деликатесом, выскользнувшим из рук.

Я прикрыл глаза.

Впереди был бесконечный больничный коридор. Позади…

Я давно уже усвоил, что на пути становления маг вроде меня должен проходить сквозь испытания, сталкиваться с искушениями и карами. Знаю, за некоторыми сквозь все эти ступени следуют свои личные демоны. Кто-то, говорят, на определённом этапе умудряется даже с ними подружится…

Но то, что следует за мной, никогда не станет моим другом.

Даже если порой Король Голодных и улыбается мне.

В минуты слабости, в минуты перехода он всегда там, на границе яви и сна.

Он всегда улыбается.

А я…

— А ты справишься, — сказала она мягко. — Но мой тебе совет: поговори с леди Ренитой о страхе.

Я отвернулся.

— Я не знаю, насколько могу доверять ей.

Хранительница мягко улыбнулась.

— Но мы уже доверились ей, не так ли? И с той горы, с которой смотрю я, она может быть нашей самой большой удачей.

Хотел бы я знать…

— Я не знаю, — сказал я честно. — Она хочет выжить, несомненно, но в остальном… Я не имею право ей верить. Я не имею права верить никому. Моя предыдущая смерть была хорошим уроком в этом смысле.