Очень древнее Зло

Глава 47 О том, что принцессой быть непросто

«И многие скажут, что ни к чему девицам лишние науки? Да и вовсе не способен слабый женский разум постичь высокое искусство математики, не говоря уже об алхимии либо же философии. Однако скажу я так. Минули в прошлое темные времена, а потому люди образованные ищут себе и жен таких же, способных оказать мужу всякую помощь и поддержку. И это не говоря уже о том, что и ведение дома, и уход за оным, яко и за собою же, потребуют от современной дамы знаний…»

«Рассуждения о важности образования для успешной семейной жизни».

Мудрославу не учили совершать подвиги.

Разве вовсе можно подумать, что виросская царевна древнего рода, в тереме воспитанная, полезет их совершать-то? Для того люди есть специальные.

Где они?

Где-то там… остались. Пока еще. И недолго им, как и Мудрославе… вот если бы она читала книги… или бесполезно? Вряд ли в книгах писали о том, что делать, если тьма поглощает мир.

Взяться за руки.

Отбросить сомнения. Не получится? Возможно. Даже скорее всего не получится… и надо встать. Потная ладонь ладхемки почти выскальзывает, но та сама стискивает пальцы.

Кровь.

Еще кровь нужна.

— В прошлый раз у нас получилось не очень…

— Потому что… потому что опыта не было, — выдохнула Мудрослава. Мир менялся. Точнее раскалывался. Будто… будто не мир, а яйцо огромное, скорлупа которого трещину дала.

Именно.

— Сперва ты, Лет, отпускаешь всех, до кого дотянешься. Ты, Ари… постарайся вытащить нашего Повелителя. Все-таки он неплохой, если подумать… но его! Больше не оживляй никого без спроса, ладно?

— Я не специально.

— Брун, ты должна открыть путь.

— Куда?

— В мир демонов. Демоны уйдут домой… и тогда Яр, ты поставишь щиты.

— А ты?

— А я руководить буду! Мудро! — рявкнула Мудрослава. И подумала, что с Думой это всегда срабатывало. И сейчас не подвело.

Сила… сила откликнулась, стоило потянуться к ней. И привычно заструилась через руки… ладони.

И тихо выдохнула Летиция…

…их было много, тех, кто чуял её присутствие, молил, просил, требовал. Плакал. Скулил. Тянулся и почти дотягивался, потому как граница мира стерлась.

Почти.

И души обретали плоть.

Они… потянулись к Летиции.

Мужчины в белоснежных одеяниях. На головах некоторых возлежали золотые венки, и это тоже что-то значило.

— Уходите, — сказала Летиция, принимая силу. И дар раскрылся. На самом деле все просто. Она… ей достаточно пожелать. И она пожелала.

Покоя.

Всем им.

И тем, кто виновен, и тем, кто нет. И тем, кто был частью древнего мира и древнего же зла. Пусть уходят. Пусть возвращаются. Они не обрадовались, но воля Летиции была сильнее их гнева.

Дольше всех держался мужчина в коротком наряде, измаранном кровью. Он держал клинок в руке и улыбался. Почему-то показалось, что виновато.

Показалось.

И тьма, лишившись игрушек, пришла в движение.

— Круг! — рев Командора почти выбил из настроения. — Смыкаем и держим…

…тьма… тьма ведь была давно здесь. И почти обжилась. И даже привыкла к миру. Изменила его под себя… а потому вслед за душами встали мертвецы.

Ариция видела их.

Ощущала.

Пустые оболочки, которые наполнялись тьмой. И обретали некое подобие памяти. Жизни. Это было… отвратительно.

— Ари!

От окрика она вздрогнула, и сила, совокупная, данная ей, пришла в движение. Слева блеснула сталь, рассекая огромную фигуру надвое. Раздался рык и…

Сталь не поможет.

Это не живые существа, а мертвые стали не боятся. Зато…

— Прости, — сказала она, пусть даже и не услышали. А потом взяла силу и… если ей дано возвращать жизнь, то сумеет она и обратное. Надо лишь сосредоточиться.

Надо…

— Ари…

— Погоди, — она облизала пересохшие губы.

Разделить.

Ограничить. Иначе может получиться… не на тьму, но на плоть. Смерть — часть жизни, и новая жизнь. А потому… потому прах к праху.

И темные фигуры рассыпаются. Одна за другой, одна… только где-то там плачет кто-то, надрывно и горько. И от этих слез болит голова.

— Нельзя, — пальцы грязного мальчишки, как-то очутившегося в круге, держат крепко. — Это ловушка. Путь… надо отыскать правильный и… и я знаю. Дай мне.

Сила переливается. Тело — лишь сосуд. И очертания его стираются, плывут.

Теттенике? Удивляться уже не выходит. Но хорошо, что жива… хорошо…

…Теттенике видела пути.

Множество.

В степи дороги рисует ветер. По сухим травам. По теням. По… но можно выбрать, если уметь слушать песню ветра.

Её учили.

Это неправильно, потому что женщины не выбирают. Женщины следуют за мужчиной. Хранят шатер и детей, чтобы тот, кто уходит, мог вернуться.

А её учили.

Брат.

Он жив, и это радует, пусть даже не узнает её теперь… не важно. Главное, там, в степи, есть дороги. А здесь? Перед ней не сотни — тысячи. Переплетение золотых нитей и… и Теттенике видит, что нужно сделать.

Нити слишком тонкие. И ни одна не выдержит.

В одиночку.

А вот если связать… взять вот эту и… они все равно с тем рыжим держатся за руки. Может, это еще и не повод, но выхода нет. А двойная нить всегда прочнее одиночной.

Вот так.

И еще те две… и те… и нитей становится меньше. Одни Теттенике обрывает безжалостно, потому что в новом рисунке им нет места. Другие сплетает. Связывает. Заставляет слиться воедино.

Потому что…

Пальцы ухватили одну из последних. Надо же, а ей казалось, что он уже умер. Но нить есть и значит, ничего не решено? Или… ей нужно выбрать?

Она не может.

Она… она не имеет права! Или… она ведь уже обрывала нити. А эта тонка… и не будет ли лучше для всех, если и она оборвется?

Ведь демон…

Демон так долго был, что не мог не изменить человека… и он может вернуться. Наверное. Или нет? Или… нить в пальцах почти истаяла. И даже если её просто оставить, она исчезнет.

Сама по себе.

Никакой вины. Никаких сожалений. И Теттенике мотнула головой, решительно потянувшись к нити.

…Мудрослава слышала плач.

И дернулась было, но осталась на месте. Нельзя разрывать круг. Не сейчас, пока внутри кипит сила. Но ведь можно иначе. Дотянуться… разумом до разума.

— Ты где? — шепчет она. И тьма повторяет вопрос на все лады. Всхлипывая, лепеча, совершенно по-детски. Но Мудрослава не слушает.

Дотягивается.

До того, кто прячется там, или здесь, совсем рядом. Тьма стерла границы и, кажется, они уже давно где-то там, за пределами мира, если вокруг нет ничего, кроме этой тьмы.

— Иди сюда, — она касается кого-то…

Слабого?

Сильного? Злого? Обиженного? Иного. Именно, совершенно иного. Другими словами и не объяснить этих вот ощущений. Но плач смолкает.

Демон?

Демоны умеют плакать.

— Иди… — просит она. И протягивает нить. — Ты потерялся? Потерялся… давно… страшно? Мне тоже страшно.

Она могла бы подчинить.

Наверное.

Или хотя бы попробовать. Завладеть разумом. Заставить… сделать что-то. Отказаться от мира. Сейчас, когда у нее вся сила дара, она бы смогла. Но вместо этого Мудрослава создала полог спокойствия. И притянула разум внутрь.

Во тьму.

Вот так.

Одно. Другое и…

— Брун, твоя очередь…

Брунгильда закрыла глаза. Как отыскать нужный путь? Чтобы из мира в мир? В море есть звезды. И течения. И само море рисует дороги шепотом волн, главное, уметь слушать.

А здесь?

Мир… треснул. Похоже, что как яйцо куриное, и если так, то он обречен. И Брунгильда… и не будет так, как в том сне, о котором вспоминалось с тоской и нежностью. Если бы остаться…

Не осталось.

Мир.

Демонов.

Что она вообще знает о нем? Ничего. Тогда нужно спросить ту, которая должна знать.

Она больше не похожа на человека. Вот совершенно. Тьма. И другая в её руках. Два клубка, две тени, переплетшиеся друг с другом.

— Какой он? — собственный голос звучит издалека, он — эхо, которое тьма подхватывает, повторяя на все лады. Не со зла. Просто… такая вот она.

Игривая.

— Мир, — уточняет Брунгильда, осознав, что вопрос её может быть не понят. — Какой он, ваш мир?

— Не знаю… не помню…

— Я помню, — отзывается другой, мертвый голос. — Точнее не совсем я… и я не помнила, но он кипит. Небо красное. Очень красное. Солнце злое. И когда оно восходит, то прячутся все…

Дорога в кромешной тьме, что пролегла между мирами?

И вправду, что может быть проще…

К солнцу, столь яростному, что плавит камни и заставляет кипеть железо. Ей ли, Брунгильде, не рассказывали сказки о таких вот железных реках да горах алмазных, что упираются в кипящее облаками небо.

— Дожди случаются. Их приносят ветра, и тогда даже пески прогибаются под тяжестью ударов…

Демоница сидела, держа на коленях голову того, кто был мертв.

Брунгильда знает.

Ей случалось видеть мертвецов. Но сейчас не время для жалости, да и сочувствие будет лишним. Нет, она… просто откроет дорогу.

Туда, где солнце белое, а небеса алые. Где рассветы пахнут свежепролитой кровью, где выживает сильнейший…

И тьма дрогнула, раскрывая объятья.

И кто-то рядом, совсем рядом, вздохнул. Даже, кажется, сказал что-то…

— Прорыв, — это слово Брунгильда различила. И даже, кажется, поняла, что оно значит. То, что у нее не получится удержаться на краю. Что скорлупа разбита и не только здесь. Что два мира связали, кровью, болью, плотью и силой. И что теперь эта сила застыла, готовая хлынуть на них.

И… и что мир и вправду погибнет.

Не из-за демонов. Из-за слишком самоуверенных людей, которые решили, что у них что-то да получится. Вот ведь…

Бестолочь.

— Закрывай! — крик пробился сквозь рев песчаной бури, что поднималась по-над темной пустыней. И стеклянно поблескивали где-то вдали вершины гор. — Брун…

— Я не могу!

Сила… силы было много. А потом не стало. Она ушла, поглощенная тьмой межмирья, став платой за открытие врат.

А чем платить, чтобы они закрылись?

По спине пополз пот.

— Яр!

— Что?

— Щит ставь!

— Я не умею!

— Научись!

— Когда?

— Послезавтра! — рявкнула Мудрослава. — Или ты щитом эту дырку перекроешь, или… буря поднималась. Кружилась. И опадала пеплом да пламенем. Она вздымала волны песка, одну за другой. И те обрушивались, летели, но пока не долетали.

— Щит…

В какой-то момент он возник. Яркий. Переливающийся всеми цветами радуги.

— Ох… охренеть! — выдавил государь всей Вироссы.

И Вироссу стало немного жаль. Нельзя же так безответственно к героическим деяниям относиться. Брунгильда бы сказала вслух.

Если бы могла говорить.

Но она не могла. А потому просто смотрела сквозь затягивающееся льдом, остывающее окно щита. И когда все закончилось…

Когда все…

Закончилось ли?

Буря налетела внезапно. И приближение её Аш-Нассер ощутила слишком поздно. Она только и успела, что зарыться поглубже в остывающий песок и сжаться, обернуть себя крыльями.

Не поможет.

Вот первый удар ветра сорвал песчаное одеяло, чтобы им же ударить, наотмашь, проламывая энергетический кокон. А песок, такой жесткий, прошелся по крыльям, сдирая кожу.

Аш-Нассер закричала.

Но крик её утонул в реве ветра. Она прижалась к каменной подложке, кляня себя за леность. Надо было уходить на ночевку к пещерам. Но показалось, что далеко.