Очень древнее Зло

Глава 22 О том, что некоторые тайны имеют обыкновение выходить на свет божий

«В любой из наук важна последовательность. И тот, кто ищет знаний, не может разом обрести все. Ему предстоит долгий путь от малого к великому, ибо так заповедано богами»

Лекция о сути науки и пути познания, читанная почтеннейшим магистром Алозиусом студиозусам первого года обучения.

Кости Брунгильда вынесла. Не то, чтобы этакое соседство кого-то смущала, скорее уж как-то… неудобно было перед покойницей, что ли.

Мудрослава коснулась простыней, и те рассыпались прахом.

— Сундуки открой, — рядом появилась полупрозрачная тень. — Сундуки были зачарованы на нетленность. Правда, давно уже, но мало ли.

— Спасибо.

Мудрослава крепко сомневалась, что в сундуках этих сохранилось хоть что-то, все-таки любые чары свой предел имеют, но подошла к ближайшему.

— Здесь ткани, — Эония не собиралась исчезать. — Лучше тот. Там наряды.

Сундуки были узкими и с покатыми крышками, покрытыми резьбой. Медные накладки потемнели, как и серебро, украшавшее сундук, а вот дерево со временем обрело насыщенный вишневый оттенок.

— Это каменный дуб, — произнесла вторая тень. — Когда-то весьма ценился. Он и сам по себе крепкий, и силу способен принять. А потому его часто использовали, особенно в сочетании с серебром и кровью.

Мудрослава с трудом удержалась, чтобы не одернуть руку.

Крышка поддалась не сразу. То ли приржавели все же петли от времени, то ли заросло все грязью, но Мудрослава не справилась бы.

— Погоди, — Брунгильда отодвинула в сторону. И крышку подняла легко.

Пахнуло лавандой. И запах этот показался отвратительно резким.

— Надо же… и вправду, — пробормотала Брунгильда.

— Это из шерсти, — Эония вздохнула и мечтательно прищурилась. — Из мягчайшей шерсти горных коз. Они легкие и теплые… бери вот эту, голубую, тебе к лицу будет.

Мудрослава осторожно коснулась ткани. Не отпускало чувство, что та вот-вот рассыплется. Но нет. Мягкая… и легкая… таких она в жизни не видела.

— А как это носят-то? — поинтересовалась Брунгильда, поднимая за плечики платье, больше похожее на нижнюю рубаху.

— Обыкновенно. Берут и надевают. Сюда просовываешь голову, а туда — руки…

— Нет, это я поняла, но… — Мудрослава поняла, что краснеет. Это… это ж она почти голою будет. — Оно же… оно же тонкое совсем!

И представить себя в этаком непотребстве…

— Это туника, наверх можно еще столу, но если не замужем, то и не обязательно… вон там, дальше. Вы смешно одеваетесь. Как варвары.

— Я… — Брунгильда протянула рубаху ладхемской принцессе. — Пожалуй, что и так останусь. В своем.

И ладонью по штанам провела.

— Я… — Летиция покраснела густо-густо, верно, представив себя вот… в этом. — Пожалуй… тоже.

— Не дури, — покачала головой островитянка. — Твое платье только на лохмотья годится. А мужская одежда тут есть?

Нашлась и мужская, пусть и в другой комнате. Вот только с виду она мало от женской отличалась.

— Я… — Яр пощупал плотную ткань и вздохнул, верно, не слишком готовый к преображению. — А как они в этом вот… как вы в этом вот… воевали?

И платье к себе приложил. Хмыкнул и поглядел на сундуки.

Те стояли в другой части дома, но от виденных прежде отличались мало.

— Империя жила в мире, — наставительно произнес призрак. — Давно уже… говорят, что во времена далекие её построили на крови и мечах, что тогда-то каждый вольный человек умел обращаться с оружием, но то — история. Перед падением Империя была велика. И если случались войны, то где-то на границах. Да и… воевали солдаты.

А они вряд ли носили платье в пол.

Ладно, не в пол, мужское было чуть ниже колен.

— А…

— А солдаты принадлежали Совету. И Императору. Они создавали их, как и многое иное, на чем держалось величие Империи.

И когда не стало Императора с Советом, то и величие куда-то ушло.

Точнее…

Костей в доме хватало. И Мудрослава осторожно обходила их, отчего-то опасаясь тревожить. Она чувствовала смерть, как и тех, кто оставил жизнь, но не сумел уйти.

Некромантам приходилось сложнее.

— Так что, если вы и найдете доспех, то во дворце. А там… там есть, кому вас встретить.

— Понятно, — проворчал Яр.

— Переодевайтесь, молодой человек, — вот теперь в голосе призрака явно звучала насмешка. — Я, конечно, не знаток варварских обычаев, но в мои времена женскую одежду носили или фигляры, или извращенцы.

— Сам ты… извращенец, — огрызнулся Яр.

— Мужчина? — робко поинтересовалась Летиция Ладхемская и прищурилась. Нехорошо так прищурилась.

— От же… — Брунгильда перекинула секиру на другое плечо. А мертвый виверн Ариции плюхнулся на зад и уставился круглыми глазищами, в которых тоже читался вопрос.

Не вовремя.

До чего же не вовремя.

И…

— Это… не то, о чем вы подумали, — поспешил заверить Яр, поднимая тунику, которая за тысячелетия не рассыпалась прахом, но лишь слегка утратила исконной кипенной белизны.

Ну, про белизну Мудрослава наверняка не знала, но догадывалась, что вот этих пятен и заломов раньше не было.

— Мужчина, — как-то обреченно произнесла Летиция. — Она… она… и вправду?

— Вправду, — призналась Мудрослава и закрыла глаза.

В конце концов, это должно было когда-нибудь случится. Так почему не сейчас.

— Мужчина… надо же… мы должны были догадаться.

— Как?!

— Таких страшных женщин просто не бывает!

— Я не страшная! Не страшный! То есть… — попытался было возразить Яр. — И вообще бывают!

— А зачем? — осторожно уточнила Брунгильда. — И вправду… извращенец?

— Нет!

— Любовник! — возвестила Ариция Ладхемская с немалой радостью. И даже в ладоши хлопнула. — Помнишь, папенькина фаворитка, которая в позапозапрошлом году была, такая… ну, беленькая вся… она тоже в мужское платье переодевалась, чтобы в походе сопровождать. А он в женское!

— Я не…

— Он не любовник, — Мудрослава открыла глаза. Сначала левый. Потом и правый.

Яр так и стоял, прижимая к себе чужое платье.

— Да, да! — Летиция хлопнула в ладоши. — И матушка еще возмущалась, говорила, что у нее совсем ни стыда, ни совести! Чтобы женщине и в мужское платье… но с другой стороны, наверное, удобно.

И поглядела на Яра.

Сестрица её тоже поглядела, этак, оценивающе.

— А помнишь, нам рассказывали про деяния этого… Тах… Тас… Великого?

— Тархиния Великого?

— Точно! Он еще балы устраивал, и мужчины переодевались в женщин…

— Какие утонченно извращенные увеселения, — почти восхитился призрак. — В мое время мужчины переодевались в гладиаторов. Или еще в варваров.

— Сами вы… — Яр обиделся. — Я просто сбежать хотел, вот и…

— Куда?

— От кого?

— Зачем?

Когда они говорили одновременно, у Мудрославы начинала болеть голова.

— Это мой брат, — сказала она, слегка поморщившись. — Он… государь Вироссы и прочее, прочее…

Молчали принцессы недолго.

— Не похож, — сказала Летиция Ладхемская. — Мне портрет показывали. Посол ваш. Он такой вот… кругломордый.

— На портрете, — зачем-то уточнила Ариция Ладхемская. — И глаза пучит.

— Ага.

— Это для солидности, — Яр вздохнул. — Государь должен солидно выглядеть, а не все это вот…

И коленку почесал.

Голую.

Все вежливо отвернулись, потому как одно дело, если коленки девица непонятная скребет, и другое — коль государь. Да еще всей Вироссы.

— Вы на свои тоже мало похожи. Особенно теперь.

— Это да… — Летиция коснулась лица. — Белила там остались.

— И румяна…

— Мушки.

— Краска для лица.

— Парики.

Яр закатил глаза.

— И все-таки, — подала голос Брунгильда. — Я не понимаю, зачем?! Ну, только если он не извращенец…

— Я не…

— Он просто влюбился, — перебила Летиция Ладхемская. — Как в романе… я читала один роман, и там прекрасный юный наследник влюбился в портрет неизвестной девы. А его хотели женить силой.

Яра передернуло. Из сочувствия к несчастному?

— К-как я его понимаю.

— И он бежал, переодевшись в одежды собственного пажа. А потом долго скитался, испытывая всякие тяготы. И еще к разбойникам попал. Она же его спасла… и они потом в конце поженились. Счастливо.

— Если поженились, то это совсем даже не счастливо, — возразил Яр. — Что? Я вот… пока избегал счастья.

— От счастья не убежишь, — Летиция Ладхемская вздохнула. — Значит, не любовь?

— Чернокнижник, — призналась Мудрослава. — Да и в целом… он хоть государь, а…

— Дурноватый? — предположила Ариция. — У нас такой же… наследник… только еще совсем молодой. И матушка уверена, что он дурость перерастет. Со временем.

На щеках Яра выступили красные пятна.

— Дурость — не сопли. С возрастом не проходит, — Брунгильда секиру сняла и в пол уперла.

— Приключения любит, — Мудрослава наконец нашла правильные слова. — А тут вот… и с невестами познакомиться. Потенциальными. Поближе. Ему ведь тоже жена нужна.

Судя по сопению, братец не был согласен, что жена ему так уж нужна. Скорее наоборот.

— Расскажешь, — постановила Брунгильда, с трудом подавивши зевок. — А теперь разобраться бы со всем вот… и с одеждою. И поспать, раз уж ночь на дворе. А то…

— И поесть бы…

Летиция снова вздохнула. А за нею и Ариция, и… у Мудрославы же просто заурчало в животе, выразительно так.

— Может… на кухне чего осталось?

— За тысячелетия?

— Ткани же сохранились, — Летиция кивнула на тунику, которую Яр до сих пор держал в руках. — А на кухне тоже сундуки будут. Должны быть. И… мед вот может годами храниться, только затвердеет. Еще зерно, и орехи.

С каждым словом в животе урчало все сильнее.

— Ты… переодевайся, — сказала Мудрослава брату и подхватила ладхемку под локоть. — И мы пойдем. Сперва переодеваться, потом на кухню, а там… там нам расскажут, что за круг и вообще…

Ричард не думал, что получится уснуть, но стоило закрыть глаза, и он провалился в зыбкий сон, полный теней.

Мама…

Мама перед зеркалом. И смотрит, смотрит. Его не замечает. Она застыла, будто не живая, и расческа выпала их руки, а пальцы некрасиво скрючились. Но вот она отворачивается от зеркала и взгляд её пугающий задерживается на Ричарде.

Губы растягиваются в улыбке, но это не мамина улыбка.

— Иди сюда, дорогой, — она раскрывает руки. — Обними меня.

Он делает шаг. Назад.

— Вредный мальчишка, — улыбка становится шире. И это не мама. Это… — Хочешь поиграть? Давай. Но я тебя все равно найду.

И Ричард бежит… бежит и падает в очередную муть.

Он барахтается в ней. И…

Огонь.

Огонь яркий и теплый. А ему почти постоянно холодно. Жаль, что огонь далеко. Надо бы подвинутся ближе, но сил нет. Совсем. И когда тот, кто уже не жив, поднимает Ричарда, он тоже не сопротивляется. Но тот, кто уже не жив, пересаживает ближе к огню. И на плечи падает тяжелая шкура. От шкуры плохо пахнет, но она собирает жалкие крохи тепла, которые остались у Ричарда.

— Так-то будет лучше. Ничего, малыш. Скоро ты совсем поправишься, и мы с тобой вернемся. Ты точно.

— Я… — его голос слаб, слабее ветра, который воет где-то снаружи. — Не хочу.

А тот, кто не жив, замирает. И Ричард чувствует его хорошо, почти также хорошо, как тьму, что живет в углах пещеры.