Один человек и один город

Часть 3.17

Во всей Санта-Озе, как я подозревал, имелось только три места, куда могла отправиться малолетняя колдунья в расстроенных чувствах. К себе, в собор — под теплое крылышко падре, и к чернокожей мамбо. Дома девчонки не обнаружилось, церковь она вряд ли стала бы сейчас посвящать в свои откровения, значит, оставался только один вариант. И он оправдался: когда я постучал по дверному косяку, за порогом возникла Лил.

— Зачем пришел? Не хочу тебя видеть.

И ни малейших угрызений совести? Или мне вчерашние события все-таки приснились?

— Да вот, утром проснулся и почувствовал себя одиноко.

Хлопнула ресницами.

— Я тебя обидел, раз ушла? Ты скажи, чем. А то, может, сразу мириться начнем?

Шатнулась назад:

— Эй-эй-эй, ты чего?

— Я тут все думал, думал… Ты права. Лучшей пары мне в городе не найти, так зачем время зря терять?

— Ты же не пьяный был вчера. Ну, если только совсем немного… Не помнишь, о чем говорили? Ни словечка?

Облегчения в её голосе точно не было. Удивление, разочарование, ещё какая-то ерунда, но ни капли того, что я предполагал услышать. Другая бы на её месте радовалась. По крайней мере, сделала бы вид, будто ничего и не произошло. А Лил продолжала напирать:

— Ты пришел, ещё сказал, что встреча не состоялась… Та, с сенатором. Или не удалась, я так и поняла толком. Помнишь?

— Да, насчет встречи правильно.

— А потом? Я ещё на полу сидела и ты меня поднять хотел. Я тогда много всякого сказала.

А ведь она в отчаянии. Интересно, почему? Боится, что придется все начинать сначала? Что сил не хватит повторить все то же самое, но мне в лицо и при свете дня?

— Да бог с ним, говорила или нет. Мы друг другу чего только не сказали! Давай, забудем? Отпустим все в прошлое, а? И рука об руку двинемся в совместное радостное буду…

— Не трогай меня!

Сползла по стене и сжалась в комок.

— Пожалуйста, не трогай…

— Тебе что, страшно? Такая могущественная колдунья и не может за себя постоять?

— Я могу. Но только не… Только не против тебя.

Хм. Ночью настроения были более воинственные. А впрочем, она не врет. Даже вчера, когда угрожала, все равно ничего не сотворила. Потому что чувствовала себя виноватой? Да и сейчас всего лишь умоляет, не приказывает.

— Пожалуйста…

— Франсуа Дюпон, конечно, совсем не ангел, но детей не обижал никогда.

— А я не ребенок! — первым делом огрызнулась, но тут же сообразила: — Значит, ты все-таки…

— Вчерашний разговор? Да, помню. Только не очень-то понимаю.

Вернее, могу понять. Теперь уже могу, учитывая кучу свежей информации. Не хочу. Стыдно признавать свои страхи, и все же, если допущу, хоть на несколько минут, что все, прозвучавшее в канун прошлой ночи — вполне себе объективная реальность…

— Ты пришел меня убить?

— Нет, как я уже сказал. Может, и нужно было бы.

— Я не боюсь смерти.

Так, постепенно возвращается к норме. В смысле, становится собой. Надеюсь, что это скорее хорошо, чем плохо.

— Можно было бы попробовать. Как в сказках пишут? Если убьешь ведьму, её чары рассеиваются. Верно?

Вжалась в стену ещё сильнее.

— Но это в сказках. А у меня есть только одна попытка, и если я тебя убью и ничего не изменится…

— Кто говорит в моем доме о смерти?

В сумерках безоконного коридора лицо мамбо было не разглядеть: только широкую улыбку.

— Тот, кто имеет на это право?

Получив передышку и ощутив какую-никакую, а поддержку, Лил тут же метнулась и спряталась за просторным балахоном Мари ла Кру. Но не убежала.

— Я пришел говорить о жизни, сеньора.

— Неужто? Алые следы Пьетро[13] смываются очень трудно. И слишком долго.

— Он в самом деле имеет право, — буркнули из белых складок.

— Хоть люди и любят твердить, что все в этом мире продается и покупается, деньги — лишь символ. Знак фальшивого обмена. А по-настоящему ценные вещи меняют только друг на друга: так всегда происходит с жизнью и смертью. Но они не могут составить пару, девочка. Ни при каких условиях. Обменяться можно жизнями, либо смертями и не иначе… Кому же из вас что нужно?

Лил не ответила. Пришлось наклониться и отдернуть тканевую занавесь, чтобы взглянуть на сосредоточенное и почему-то совсем не испуганное лицо.

— Ты сломала мою жизнь. Признаешь это?

Гордое сопение.

— Да и черт с ней, все равно ничего хорошего не получалось. Не могло уже получиться. Перед собственной совестью отвечай, если захочешь, мне все равно. Но вот другое… Ты изуродовала человека. Ни в чем не виноватого. Этот грех посерьезней, верно?

— Он хотел тебе навредить, так что ещё надо посмотреть насчет вины.

— Я не про водителя. Есть и кое-кто ещё. Кое-кто, лежащий в моем доме.

— Тоже моих рук дело?

— А чьих же? Он был рядом со мной в тот вечер. Не помнишь?

— Может и был. Я злилась и кроме тебя ни на кого больше не смотрела.

Ну хоть честно призналась. Бешенство имеет привычку застилать глаза, это точно.

— Тогда поверь на слово.

— И чего?

— Не собираешься починить хотя бы часть того, что сломала?

Хмурый взгляд исподлобья. Хорошо, поговорим иначе.

— Знакомая вещица?

— Как ты мог?! Это же… это…

Вскочила на ноги. Дотянуться до записной книжки в моей поднятой руке все равно не смогла бы, но состроила угрожающую рожицу.

— Отдай!

— Знаешь, что в ней написано?

— Неважно!

Чтобы такая любопытная егоза и куда-то не подглядела? Не верю.

— Ты её хоть раз открывала?

— Это мамино. Отдай!

— А ты вообще… читать умеешь?

Насупилась.

— Я разбираю буквы. Когда они ровные.

Печатные то есть?

— А тут они все друг за друга цепляются так, что не отличить, где какая…

Ну вот и как с ней разговаривать? С одной стороны, хочется влепить затрещину. С другой — пожалеть. Только мне не нужно сейчас ни первое, ни второе.

— Ты её читал?

Нет, только не это! Сейчас ещё пересказать попросит.

— Сеньора, понимаю, что вопрос глупый, но все-таки спрошу. Вы говорили, что в моего друга вселился какой-то из ваших духов, лоа. И вы же говорили, что в свое время он уйдет прочь.

— Таковы правила. Но в чем вопрос?

— А нельзя ли ему… Нельзя ли его немного поторопить? Напомнить, что пора бы и честь знать?

— Хозяин перекрестка ходит сам по себе и не слушает приказы.

— Но слышит просьбы, верно?

Мамбо кивнула.

— Лил сделала так, что он пришел. Это была её просьба. Но сразу после этого забыла, о чем просила, и может статься, что этот ваш хозяин попросту не знает, исполнил ли он то, о чем просили или нет. Поэтому и не уходит. А если узнает?

— Духи видят все. Но ты прав в главном: на этот мир они смотрят через наши сердца.

— Значит, если Лил обратится к нему напрямую и расскажет все, как есть…

— Он выслушает.

— И послушается?

— Если разговор выйдет честный.

— Поняла? Вот прямо сейчас пойдешь и скажешь все, что надо, чтобы…

— И тебе тоже отмолчаться не удастся, — ласково заметила Мари. — Ты же был первой причиной всему, я правильно поняла?

Что ж, если надо поговорить, поговорим. Мне скрывать нечего, а уж бояться — тем более.

— Нужно собрать несколько вещей, дети, а потом я к вам присоединюсь. Уже в доме, если позволите.

— Идем!

Лил дернула рукой, вырывая локоть из моих пальцев:

— Книжку отдай!

— Да пожалуйста.

Прижала к груди, прикрыла краем очередной дырявой шали. Десятка два шагов молчала, потом поинтересовалась:

— Злишься?

— На что?

— На меня.

На неграмотного ребенка, который с детства жил, как бог на душу положит?

— Ты стерла у мира память обо мне.

— Но я-то помню.

Это успокаивает. За неимением всего остального.

— Может, объяснишь, зачем?

— Потому что тоже разозлилась.

— Я сделал тебе что-то плохое тогда, в тот вечер?

— Ну-у-у…

— Не слышу ответа.

— Не тогда. Вообще.

— Каким образом? Я даже не знал о твоем существовании.

— Вот! Не знал… Этим все сказано!

Может и сказано, но звучит запутанной шифровкой.

— Ты всегда был на службах в соборе. Каждый раз. И всегда там, высоко-высоко, а нас туда не пускали.

Разве? Мне казалось, проход на галереи открыт для всех, просто никто не хочет карабкаться по крутой лестнице.

— Сразу было понятно, что ты особенный, можешь то, чего другие не осилят.

Примитивное представление. Хотя для Лил вполне естественное.

— Падре сказал, что ты — сын сенатора.

И солгал. В моем понимании. Да и фактически — тоже. А вот сам Мигель вряд ли видел разницу между мной и Генри.

— Ты был ближе всех к нему. К главному человеку в городе. И он послушал бы все, что ты говоришь.

Ещё одна ошибка. Наивная, но, как теперь выясняется, смертельно опасная.

— Нужно было только подойти к тебе, рассказать…

Та же тактика, что и у Эсты? Впрочем, она сработала бы. С сенатором совершенно точно: Джозеф, действительно, всегда внимательно слушал просителей. Когда они приходили, конечно — сам в народ отправлялся нечасто. Со мной же…

— Ты выбрала не лучший момент для разговора. Я тогда… Немного расстроился.

— Но ты говорил, о чем думал. И когда я это поняла, все вокруг и внутри заполыхало. Стало больно. Так больно, что нельзя было больше ничего почувствовать.

Состояние аффекта. Оно же — колдовской транс. Оно же — причина возникновения аномалии, излучающей непонятные волны.

— А потом ты убежала.

— Мне стало страшно. Я не помнила, что случилось, не помнила, почему оказалась в том саду, среди богатых людей. Меня бы обязательно забрали в полицию, если бы поймали.

И отправили бы в какое-нибудь исправительное заведение. Посадили в клетку.

— Ты боишься оказаться запертой?

— А ты? Не боишься потерять свободу?

А она у меня была когда-нибудь? Ни шагу в сторону от протокола. Ненавидишь, к примеру, церковные службы? Все равно обязан присутствовать. Презираешь добрую половину знакомых? Будешь мило улыбаться и кивать, как болванчик. Имидж, репутация, хорошие манеры — эта клетка не просторнее стальной или каменной. Даже если сам закрыл за собой замок. Зато теперь у меня этой самой свободы… Хоть залейся.

— Как-то не думал. Не было повода.

Фыркнула. То ли осуждающе, то ли разочарованно.

— Я не хотела навредить твоему другу.

Пожалуй. Мишенью он точно не был.

— Ты совсем его не помнишь?

— Ну, парень и парень, — пожала плечами. — Стоял рядом с тобой, говорил какие-то глупости.

Не помнит, точно. Хэнк никогда не опускался до глупостей. Вот и в тот вечер все его советы были исключительно разумны и полезны. И конечно, я не последовал ни одному из них. Как обычно.

— Ты вернешь его.

— Как? Я не знаю, что с ним случилось.

— Твоя воспитательница говорит, что это дух. Какой-то Папа вселился в тело.

— Если Папа, то он сам выбирает, что делать. Я тут ни причем.

Ну да, если говорить о лоа, все так и есть. А если вспомнить о «молли»? К сожалению, нет не то, что пользы, а даже смысла пытаться объяснять возможную физику необходимого процесса. Не поймет. Не те термины. В той же среде, что близка Лил, я плаваю, как топор. Остается надеяться, что хватит и намеков.

— Ты открыла для него путь. Показала, куда надо идти, где ему будет хорошо.

— Хорошо? — снова фыркнула. — Это же лоа, ему не бывает…