Во имя твое, Восния

Подскочив в полночь в Криге, я совершенно не подумал, что вышел на дорогу практически голым. Стараниями друга у меня появилось все, что нужно в долгий путь.

– Даже флягу взял, – растерянно заметил я. – Рут, ты… в общем, держи.

Я протянул ему золотую монету. Ерунда, а не компенсация. От того, кто почти поверил, что проснется без коня и поклажи, обчищенным до сапог.

Рут нахмурился:

– Я про серебро говорил.

– У меня нет ничего мельче, – соврал я.

– Скажи это погромче и еще раз, – усмехнулся Рут, покосившись в сторону селян. Но плату принял.

Из села я выехал еще более виноватым, чем до него. Я обернулся с тревогой.

– Так драки не было?

– Свезло, – пожал плечами Рут. – Но ты не привыкай, рано.

Я заметил, что он кое-как убрал кровь с одежды. А точнее – замазал. На ее месте появилась дорожная грязь.

Дорога уходила за холм, земля дышала осенью. Перемены, увядание, холод. Я не видел конца пути. И поздний завтрак не лез в горло.

Рут дожевывал свежий хлеб и грозился поводьями во второй руке:

– Разминемся перед Остожкой, я поеду на восток…

Спать под открытым небом еще пять дней? Или ночевать, где постелят, ожидая весточки от людей Симона? После Остожки – в гордом одиночестве. Как я и прибыл в Воснию. Каким я, видимо, здесь и погибну.

– Да-да, конечно, – я неловко посмеялся. – Здраво. Со мной тебе точно ничего дельного не светит.

Рут ничего не ответил, только с аппетитом уплетал хлеб. Зачем соглашаться, подшучивать, если и так все понятно?

Я оценил нашу дружбу в один золотой. И ехал себе, как ни в чем не бывало…

– Послушай, я не могу это так оставить, – я подогнал Карего ближе, чтобы Рут меня точно услышал.

Подумать только: я был уверен, что именно Рут не проживет и недели, сопьется и сгинет на улицах Крига. Пока что, умирал я один – от недосыпа, мук совести и плохой дороги.

Было бы лучше, если бы я перестал портить чужую жизнь. Кто бы знал, отчего у меня все выходит не по уму.

– Я не заслужил твоего прощения, знаю. – Восния и меня заразила своей алчностью. – И все равно хочу его получить. Глупость последняя, да? – я опустил голову. – Правда, мне очень жаль, что так вышло.

– Опять каешься. Чем поможет? – отмахнулся Рут и отпил из фляги. – От извинений толку не больше, чем от тощей бабы… или дохлой козы.

Скакуны прошли мимо деревенской ограды. За ней пасли облезлый скот. Я возмутился:

– Не скажи. Есть такие подонки, что не извинятся и за сущую мелочь. До самой смерти! – Вроде моего отца или старшего брата. Я добавил со злостью: – Вот уж на кого я точно равняться не хочу.

– Спокойно состарюсь без чужих покаяний. – Хмыкнул Рут, прикончил хлеб. – А вот без золота, как и все – загнусь молодым.

Мы ехали молча до следующего поворота, как дорога изогнулась и из сельской грязи показался щебень тракта. Я пытался себе представить, что изменится, если Вард со своими шестерками прибудет ко мне извиняться. Кто вернет мне три года жизни и гордость?

Смех, да и только. По моей вине друг лишился крова. И что я ему предложил? Парочку, пусть и искренних, сожалений? Три года назад Рут, вовсе меня не зная, предложил несколько кружек, свой плащ и ужин.

Я потер лоб кулаком.

– Ты прав, Рут. Я жуткий болван, самонадеянный придурок… – я покачнулся в седле, пытаясь привыкнуть к долгой дороге, – но уж точно не последняя сволочь. Пока есть у меня хоть какие-то деньги, я не дам тебе пропасть, слышишь?

– Сомнительно звучит от болвана и придурка, – поддел меня Рут, взболтал флягу.

Я расквитался:

– Для пьянчуги – самое то!

Рут хмыкнул и, наконец, улыбнулся.

– Что, в содержанки назначишь?

Приятель не верил, что в моей голове порой попадались идеи получше. Я торжественно поднял ладонь. Вспомнил чужую речь у академии Стэкхола и с горем пополам ее воспроизвел:

– Отныне, Рут Агванг, за особые заслуги перед домом Тахари и, – Рут засмеялся, ещё не дослушав, – да погоди ты, уймись, – я сам боролся со смехом, – назначаю тебя оруженосцем, первым по…

Рут принял позу, подбоченившись в седле:

– А чего бы не бароном, а?

– Это потом.

– Телохранитель звучит лучше, – уже серьёзнее сказал Рут и гордо задрал подбородок.

– У меня нет таких денег!

Рут поковырялся в дальнем зубе, задумчиво посмотрел в сторону Крига. Я покорно молчал. Пытался прикинуть, потяну ли оплату хотя бы за половину года. Сыпать обещаниями – мой особый, неисправимый дар.

– Так ты чего, всерьез? – огорошил меня приятель, покосившись с сомнением.

Я выглядел не лучше. Сомнения – мой новый друг после побега из Крига в полночь.

– Я пойму, если ты, э-э, откажешься. – Я развел руками и стал оправдываться. – От меня и правда бед больше, чем пользы…

Рут похлопал себя по колену, вытряхивая хлебные крошки, и оскалился:

– От всех друзей сплошные беды, это я тебе сразу сказал. – Он поднял указательный палец. – Но, с другой стороны… я-то не болван от щедрот бежать! С тебя выпивка, жратва, ночлег и девчонки, – заявил он тоном, не терпящим возражений.

Я старался выдохнуть как можно тише.

– А с меня чего потребуешь? – Рут покосился из-под сильно отросшего клока волос. Зачесал его пятерней назад.

Похоже, и за цирюльню платить тоже мне. Я растерялся.

– Ну, оружие носить? Мелкие поручения какие-нибудь, – чем больше я говорил, тем больше Рут сомневался. – Честно сказать, у меня не было своего оруженосца.

Только гувернер, прислуга, банщицы, швея, лучший в мире наставник. И ни за одного из них я не платил. Рут продолжил отряхиваться и приводить себя в порядок.

– Будто у меня был, во имя всех матушек на земле, – закатил он глаза. – Ты учти: я жадный, но не бессмертный. Если надумаешь очередной побег, изволь уведомить как положено. Или там, как решишь поцапаться с новым воротилой…

– Пока мы не разобрались со старым?

– Тю! Забудь до самой смерти. Никогда и никаких воротил в приятелях или врагах, – он пригрозил мне кулаком, как мальчишке. – Без меня.

Рут не знал, что я спорил для вида. Тут-то я его и поймал:

– Это и в моих интересах. Так что, по рукам?

Приятель внимательно оглядел меня с ног до головы, будто мы только повстречались. Сказал:

– И милордом я тебя тоже обзывать не стану, не обессудь.

Я осторожно протянул правую ладонь, чтобы не свалиться с мерина:

– Лишнее. Этого дерьма у меня и так будет предостаточно. – Мой уверенный вид сразу же растаял, стоило Руту поднять бровь. Я добавил осторожнее. – Ну, через пару лет…

– Ловлю на слове!

Мы пожали друг другу руки, и я влип в очередные долги.

Нет, все таки я совершенно не умел прощаться.

***

Под Остожкой, через несколько дней

Рут осушил первую кружку и ударил ей по столу. А затем сказал с важным видом:

– Скакунов стоит продать. До того, как войдем в Оксол.

– Это еще зачем? – я наслаждался сливянкой и думать не желал о плохом.

После мыльни и крепкого сна любой день покажется чуточку лучше. Прелести городской жизни. Рут положил ноги на бочку, которую поставили вместо третьего стула. И безжалостно спорил:

– Главные приметы. Если оружие можно спрятать, а плащи мы сменили, то скакуны…

Я цокнул языком и поднял глаза к потолку. Больше долгой дороги меня притомили наставления и пустая тревога.

– Прошлый раз ты говорил, что будет драка в Приречье!

– Было дело. – Закивал Рут. – Я почти подрался с пекарем.

– Да? – я округлил глаза. – Ты ничего об этом не…

– …У него и жена – такая пышка!

Я тяжко вздохнул и потер лоб. Продолжил нападать:

– А совсем недавно обещал, что нас зарежут на подходах к Остожке. – Я обвел кружкой питейную. – Неплохо для страшной смерти, не находишь?

Рут мог бы взять корону на турнире занудства:

– Смейся сколько хочешь и пока можешь. Скакунов нужно продать.

Я спорил, повысив голос:

– Да мало ли на свете белых меринов?!

– И бледномордых гостей из-за моря с керчеттами, – Рут чуть откинулся на спинку стула, улыбаясь.

Я сжал кулаки. Воснии было мало просто отнять у меня три года жизни. Этой суке нужно забрать все, обобрать до последней нитки…

Меня толкнули плечом, и я чуть не упал со скамьи.

– Ты откель такой взялси? – нависла надо мной воснийская туша.

– Ой-ой, – только и успел сказать Рут и убрать ноги с бочки.

Я резко выдохнул и схватился за ворот ублюдка. Вытянул к столу, добавил по затылку. Хрясь! Чужая голова разбила кружку. Дзынь! Посыпались приборы на пол.

– Ну, с-сука! Бей лишку! – заорало за моей спиной.

Одним ударом я отпнул скамью назад. Когда обернулся, въехал локтем в очередное вислое брюхо.

– Кху!

Враг согнулся. Ребром ладони я ударил по уху, отскочил. По месту, где я стоял, ударили стулом. Ножки погнулись, ржавый гвоздь выскочил из сидения. Меня толкнули слева. Железо полетело мне в лицо, – хрясь! – и уехало ниже. Враг упал, обнимаясь со спинкой мебели. За ним стоял Рут с разбитым кувшином.

– Хватай!..

На секунду мы встретились взглядом. Глаза приятеля распахнулись в страхе. Я резко пригнулся, вслепую ударил локтем за собой. Бум! Дубинка выпала из чьих-то рук и покатилась по полу. Я развернулся. Тумаков желали двое: заплывший урод и рябой дохляк.

Позади послышалась ругань и крик – Рут тоже вступил в бой.

Как на турнире, я подсек грузного воснийца ногой, уронил его на землю. Тут же ему подсобил рябой приятель, размахивая руками, как баба.

Я бросился к полу – вдох. Поднырнул под ударом, схватил дубинку – выдох. Оказался за спиной, пнул лежачего по ребрам. Рябой повернулся, скаля зубы. Я выбил их ему одним хорошим ударом.

– Тук-стук, – поскакали резцы по доскам.

– Пфу-ха-а! – вскрикнул, захрипел, а потом и заскулил восниец.

Пока он падал на колени, пытаясь удержать зубы во рту, я попятился в центр таверны. Заплывший урод поднялся. Зря.

Другим фразам их матушки не учили:

– Ты, м-мать, откеда такой…

«Взялся», – хотел бы продолжить урод, но я врезался в него, выбил воздух. Враг поднял руки для защиты. Я схватил его ведущую – правую.

Два удара по касательной обожгли мне щеку – раз, – и челюсть слева – два.

– Хруп! – щелкнул сустав в чужой руке.

– А-и-и-и! – завизжала грузная туша.

Я толкнул врага в угол и выплюнул:

– Уж точно не из Воснии!

Заплывший урод пытался бормотать, и, кажется, уже не сопротивлялся. Меня окликнули со спины:

– Лэйн, эй…

Потом. Эта мразь все еще стояла на ногах. И не думала извиняться.

– Ыг-х-х! – слезы текли из его здоровенного носа.

Я вжал его в стену левой, расписывая лицо правым кулаком. Хрясь. Бум! Хруш. Так хрустело гнилое дерево, когда чужой затылок впивался в доски. Я бил, пока толстые руки не повисли плетьми. Бил до тех пор, пока кровь не стала стекать на жирную шею.

– Лэйн! – крикнул Рут.

– Да все-все, – выдохнул я, позволив врагу сползти по стене. Я знал, как калечить людей – урод еще дышал.

Обернувшись, я надеялся на нового врага. Поднял кулаки выше для защиты, сдул волосы с лица. Сами растрепались, или кто-то схватил за них? Не вспомнишь.

Углы плыли, голова кружилась. Забегаловка почти опустела. Лишь скрипела раскрытая уличная дверь. И подвывали местные хамы.

– Скатертью дорожка! – прикрикнул Рут. – Поплачьтесь вашим матушкам!

Кажется, ему подбили скулу и челюсть. Худший на свете друг – Лэйн Тахари.