Во имя твое, Восния

– А теперь о живых вспомнили, – буркнул кто-то с третьего ряда.

Грустные широкие брови Энима сдвинулись, когда он развернул новый свиток. Гвардейцы оттеснили толпу на пару шагов. Стефан топнул ногой, отчего помост скрипнул.

– Тишина! Ти-иха-а!

Сопение бойцов и шорох бумаги – краткий миг тишины.

– Лэйн Тахари! – громко объявил Эним и растерянно посмотрел на толпу.

Я вздрогнул.

«Первым? Не слишком ли…»

– Есть такой?! – гаркнул Стефан, высматривая наш ряд. Кажется, он специально меня не замечал.

– Нельзя ли побыстрее? – взвыл писарь за спиной Энима, словно у него чернила вот-вот высохнут.

На негнущихся ногах я вышел вперед. Блеск сотен глаз, шепот и беснующийся на ветру штандарт. Шаги по брусчатке, которую мы заливали кровью на прошлой неделе. Брусчатка, на которой лежали тела, и в которую втыкались стрелы…

Я выдохнул и ускорил шаг. Не помнил, как оказался у помоста, и как преклонил колено. Эним Годари грустно улыбнулся, посмотрев на меня свысока. Опустив подбородок к груди, я видел лишь его вытянутую тень с неправдоподобно короткими руками. Зашуршала ткань и к первой тени прибилась вторая – Стефан.

– За верную службу и храбрость, – тень графа взяла в руки нечто похожее на сверток. – Я, Эним Годари…

«О какой награде шла речь?»

Я покосился на толпу слева. Шайка Кромвеля стояла в первом ряду, и казалось, вот-вот они бросятся с кулаками на графа, меня или гвардейцев. Нетерпение читалось на их лицах, словно мы стояли у отхожего места второй час.

– … благодарю от всего сердца и награждаю… – сверток снова зашуршал. На брусчатку рядом со мной упали полы плаща. Вдоль загиба шла толстая дорогая крашеная нить. Точь-в-точь такая же, как у Стефана, Маркеля и Эдельберта. Дальше я не расслышал ни слова: в голове образовалась пустота.

Сотня в подчинении. Жалование, а может и тихий угол в казарме. Бумаги и свитки, распоряжения, взятки, праздные смотры, парады…

Сытая жизнь. Только протяни руку, да возьми. Вот он, чертов плащ, здесь. Совсем рядом. Честная награда: выстраданная, заслуженная потом и кровью.

Я грустно улыбнулся. За спинами гвардейцев высилась крыша кузни. А за ней, между первой и второй трубой, торчали обломки стены. В свою очередь, за обломками красовались выступы на донжоне. Там, где все еще висел Бато, или то, что от него осталось на жаре. Удивительно, сколь крепко держатся человеческие кости, особенно на хребте и у шеи…

Господин Бато. Памятник человеческой умеренности.

– Прошу меня извинить, но я не могу принять вашу благодарность, господин. – Я опустил взгляд еще ниже. – Пока есть люди, достойные ее куда больше. – В горле запершило. – Достойнейшие люди.

Эним Годари неуверенно потоптался на месте. Он все еще держал плащ в руках – тень с большой ношей.

– Кхм, – похоже, в горле запершило не у меня одного. – Могу ли я узнать, о ком вы, э-э?

На площади начали судачить. Я незаметно покосился на толпу у кузни, где стоял Кромвель. Действительно: достойнейших, или хотя бы достойных, я не видел.

– Господин Урфус, без сомнений. Господин Маркель и господи Стефан, их вклад в…

Эним очень деликатно хохотнул.

– Право слово, не могу же я наградить их сотней дважды?

Толпа заволновалась еще больше. Кто-то дерзко выкрикнул:

– Неча прибедняться! Коли господин говорит…

Кто-то осадил спорщика, и я выпалил.

– Господин Кромвель, – воздух в легких закончился, как и вся правда во мне, – привел подмогу к холму, когда мы и не надеялись на победу…

Пока я лгал, я представлял себе лицо Энима Годари. Как улыбка превращается в гримасу отвращения. Если после такого мне хоть кто-нибудь даст рекомендацию, возьмет к себе на службу – о, это будет чудо!

Носки сапог Энима зашевелились. Он разминал пальцы ног, пока я унижался и сочинял небылицы.

– … таким образом, я, ваш покорный слуга, без известного рода и надела, не имею никакого права…

– Да понял я, понял, – вздохнул Эним. И добавил тише. – Что за люди…

Когда мне позволили встать, я поблагодарил Энима за проявленную щедрость, его благоразумное правление вторым Восходом, и блестящий поход на земли Волока. Убираясь прочь, я в последний раз позволил себе глянуть на Кромвеля. Тот изобразил искреннее изумление и пал ниц, приговаривая что-то о великой чести и неожиданной награде. Грязь под ногами казалась куда симпатичнее этих людей. Я остановился в первом ряду, ибо не мог просто уйти – церемония только началась.

«Достойнейшие».

Рута, по счастью, нигде не было. Наверняка отсыпается после пьянки. Слушать еще и его упреки у меня не осталось никаких сил.

Плащ, украшенный золотистой нитью у горловины, обнял чужие плечи.

– Нет таких слов, которыми я мог бы… я… Передать свою…

Кромвель пустил слезу весьма эффектно, стоит признать. Даже бросился лобызать руку господина, но его тут же оттеснили гвардейцы.

Судьба уберегла меня от упреков Рута, но не пощадила в другом.

– Тебе что, яйца прищемили? – Эдельберт протиснулся через ряд зевак, встал рядом и даже не посмотрел на меня. Он говорил тихо, шевелил половиной рта, явно опасаясь, что нас увидят в беседе.

– Можно и так сказать.

– Кромвель, значит, – вздохнул Эдельберт. – А я-то все думал, чего он крутился возле меня, как голодный пес…

Я поднял бровь. Такие «голодные псы» очень хорошо знают, кому стоит облизывать руки. А кого – давить, угрожая виселицей.

– Это было два года назад, – бастард пригладил усы. – Многое изменилось.

«Не то слово».

Я стоял и молчал. Смотрел на чужой праздник: ряды солдат в начищенных доспехах показывали мечи, улыбчивые гвардейцы держали флаги, четыре лощеных музыканта шумели трехстрункой и дули в свирель. Стоя на параде, можно подумать, будто так же оно бывает и на войне. Улыбки, все обнимаются, братаются, играет музыка, звучат слова благодарности. А потом обе стороны, не толкаясь и не мешая друг другу, вместе идут менять болотный флаг на серый, или, скажем, на желтый…

– Тебе не обидно? – шепотом спросил бастард. Он косился на шеренгу гвардейцев.

Я позволил себе ухмыльнуться:

– Оказаться в петле куда обиднее.

Впрочем, возможно, лучшее, что могло случиться с человеком в Воснии – быстрая и безболезненная смерть.

Церемония казалась бесконечной. Эним Годари смотрел на толпу поверх длинного свитка, где, по всей видимости, перечислялись награды.

– Благородный сир Стефан, первый сотник господина Эйва…

Звучали знакомые имена. Звучали и те, которые я впервые слышал и не хотел знать. Вручались награды: золото, доспехи, оружие, скакуны, звания. Все проходило мимо меня. Мой час славы закончился, едва начавшись.

«Два года».

Чуть наклонившись, я отряхнул колено от грязи. Унижение ради еще большего унижения. Не таким раскладам учил меня Удо, не об этом писал Финиам, старый хитрый мертвец.

– Да славится господин Годари и весь его род, – вытирая слезы, к нам пристроился солдат, получивший новую обувь.

Награды и впрямь были щедрыми. Часть из них явно забрали из подвалов Бато. Я заскучал после десятого имени: солдаты выходили на поклон, расшаркивались, с трепетом благодарили, кто как умел. Особо ретивых теснили прочь от графа.

– Ну, вроде бы все, – сказал бастард.

– … И сотник Эдельберт Грэхопер, – с именем граф справился, а на фамилию ему сил не хватило, – награждается…

Бастард привстал на цыпочки и издал какой-то жалобный свист, вдохнув через зубы.

– … в управители трех кварталов Волока, от южного до…

Толпа уставилась на бастарда: в глазах блестела зависть, странная радость, удивление, даже неверие. Возможно, я смотрел на него с тем же изумлением.

– Я здесь! – выкрикнул Эдельберт, а потом густо покраснел и стал поправлять плащ. – Э-э, минуточку…

Будущий управитель трех кварталов. Места надежнее и сытнее не придумать. Заправляющий почти половиной города. Человек, через руки которого проходят все сделки, каждая вторая монета в Волоке. Земли, дома, каналы…

Эдельберт не вышел из толпы, а, скорее, выпорхнул навстречу своей удаче.

– Не может быть, – сипло сказал он, пачкая колено в грязи, – но я же… ох…

Я осторожно подался назад, исчез в рядах. Кажется, Кромвель проводил меня взглядом, кутаясь в новенький плащ. Оказавшись у заново отстроенной лестницы на внешнюю стену, я услышал, что церемония закончилась. Я ничего не пропустил.

Тело висельника, бывшего господина замка, все так же висело над двором. Памятник человеческой умеренности? Нет. Просто мертвец, которому не повезло еще больше, чем мне.

– А вот теперь и правда обидно, – я посмотрел на опустевший холм и поле. – Обиднее, дьявол, некуда.