Во имя твое, Восния

– Одежду уже поделили, я так вижу? – капрал лениво кивнул. Воснийцам всего мало. – В таком случае никак не пойму, почему их сразу не вешают голыми.

Капрал обернулся в мою сторону с совершенно оскорбленным лицом:

– Да вы что! Вы что, – покачал он головой и подтянул пояс под выдающимся брюхом. – Мы же не звери.

Парень в петле унялся и затих. Следующие, еще живые, уже не пытались протестовать, спрашивать, торговаться. Двое бормотали молитву, стоя на коленях и смотрели на образ, будто Мать двойного солнца слышала их. Еще один всхлипывал и подвывал, как больной пес. Один грязно ругался, его били, но он продолжал.

– Подлецы, – удар, – гнилье, – еще удары, – парфифцы!

Убираясь прочь от молельни, я услышал, как его крики оборвались. Похоже, забили ногами. Хоть кто-то избежал петли.

Повешения начались с самого утра. Пока одни корпели у стен и ворот, растаскивали павших, другие развлекались, притворяясь, что заняты делом. Честным судом.

И, конечно, всегда найдутся те, кому и притворяться не надо. Пьяницы. Бывшую казарму уже приспособили под питейную – там раздавали запасы награбленного вина.

– Ха-ха, миленькое дело! Вы послушайте…

Где выпивка, там и мой приятель. Рута сложно не заметить в толпе: он уже похорошел и громко врал, опираясь на угол здания.

– А я ему и говорю, ну-ка, подымай руки-то, чтоб я видел, – он сделал паузу, – а у парня-то их и нет!

Несколько солдат завизжали от смеха, даже захрипели, веселясь. Один смеялся так, словно пытался скрыть, что он плачет.

– Ладно, руки! – вклинился сосед Рута. – Я вам сейчас тако-ое покажу, – странное шуршание и снова дикий хохот.

Я прошел мимо, стараясь не попадаться на глаза.

Донжон предстал передо мной вместе со своим бывшим владельцем. Бато висел над нетронутой стеной замка, у парадного входа. Висел на хорошей надежной веревке.

«Жаль».

Его вешали в ночь, без свидетелей и суда. Не просили выкуп и не позволили встретить последний рассвет. А я так и не получил ни одного внятного ответа.

Возможно, за пару минут до смерти старик сожалел, что так и не приказал своим лучникам выстрелить раньше. Возможно, он надеялся, что я буду настаивать на мирном решении, когда останутся только стены во внутренний двор. Но он упирался до последнего, и вот к чему это все привело.

Бато защищал свой дом и свои земли до последнего вдоха. Я стоял в тени, отбрасываемой его телом. Именно так и выглядит победа.

На фресках в Изломе победители были изображены чистыми, улыбчивыми, горделивыми. Обязательно верхом на гарцующем коне. И зубы, что у коней, что у консулов, неизменно сверкали белизной.

Я стоял возле тел поверженных врагов, сутулился от боли и усталости. Морщился от запаха горелых волос и плоти. Вот она, победа. Вместо триумфа – тошнота и усталость. Возможно, только так себя и чувствуют палачи.

Тяжелая рука опустилась на плечо. Запахло паршивым вином. Приятель толкнул меня, пытаясь найти опору – ноги держали его крайне плохо.

– Ты потерялся, др-ружище? – спросил он. – Мы вон там пьем…

– Я видел.

Мы помолчали. Рут посмотрел на мертвеца, вытер нос рукавом, пошатнулся.

– Значит, н-не пойдешь?

– Не пойду.

Соображал он крайне туго. Возможно, Рут ждал, пока я передумаю и отправлюсь с ним. Не дождался.

– Ну, тогда… э-э… за т-твою мечту! – он поднял кувшин с дармовой выпивкой, расплескал ее вокруг, облился сам, и в два счета прикончил запасы. – А я, пожалуй, туда… т-того…

Я проводил Рута взглядом: как он встретился со стеной, пригрозил ей пустым кувшином. Потом, зачем-то, поставил его крайне осторожно на брусчатку, и исчез за кузней.

Скрипела веревка, и ветер, гнавший запах паленого мяса, покачивал тело моего врага. Скорее всего, Бато не умел играть в конкор. А если бы и научился, был бы в этом крайне плох. Да и ответов у него было не больше, чем у меня самого.

Может, мой отец вовсе и не был таким ублюдком. Может, у него и не было никакого выбора – остров пылал, в каждом подвале плелись интриги, а живой король только и делал, что жрал в три горла и даже не думал о роспуске гвардии, новом пакте, мире в своих владениях.

Может, моему отцу тоже пришлось бодаться с упрямым старым дураком, который за деревьями не видел леса.

Вот только совершенно не ясно, как после всего этого, Буджун Тахари сохранил здоровый аппетит.

***

На шестой день после победы

С утра ворота замка раскрылись под торжественную музыку. Если таковой можно назвать несколько духовых и рев десяти солдатских глоток.

– Добро пожаловать, добрейшего дня! – надрывались капралы, и, кажется сам Маркель.

Я высунулся из небольшого окна во внутренний двор и увидел кавалерию. Белые жеребцы в расшитых попонах, выцветшие на солнце флаги, и начищенные кирасы. Всадники неспешно двигались от первых ворот ко вторым: узкий двор, разбитая брусчатка и обломки первой казармы все равно не позволяли перейти на рысцу. Прибыло человек пятьдесят – вероятно, мы лицезрели всю кавалерию второго Восхода.

– Негусто, – хмыкнул я, вспоминая парады на острове.

В самом сердце кавалькады, поднимая узкую ладонь в приветствии, ехал господин Годари. Впрочем, если бы нас решили надуть, я бы не заметил подмены. В Оксоле я слышал о нем много раз, но великие господа не встречаются с мечниками без наделов. С тем же успехом на его месте мог сидеть банкир или очередной ставленник.

– Слава господину Годари! Слава Восходам! – надрывался Стефан, и его лицо почти не дергалось в этот миг. Должно быть, задачи сложнее в походе он не встречал.

Господин как-то нелепо улыбался: похоже, он мало спал в пути. Рассеянный взгляд блуждал по изувеченным укреплениям, словно говорил нам: «И ради этого я тащился сюда?»

Рядом с ним, с еще более мрачными лицами, ехала свита: парочка дворян, разодетых совсем не по-походному, и личная охрана – десяток гвардейцев, каждый из которых не уступал Варду в комплекции.

У вторых ворот солдаты разом бросились прислуживать и помогать господам.

Брешь в стене почти заделали. С починкой так спешили, что можно быть уверенным: через пару недель несколько камней рухнут и покатятся вниз по холму, в ров… Может, разобьют кому-нибудь голову.

«Но это все уже совершенно не мои заботы». – я потянулся и почувствовал легкость.

Лето ушло, за ним собирались и перелетные птицы. Последние теплые дни, последняя ласка от привередливого воснийского солнца. Больше никаких стычек, мертвецов, стрел и залогов. Меня ждет надел, честная награда и благодарность за два года службы. Собственный дом, может, несколько слуг. И огромная кадка с горячей водой, из которой я не буду вылезать часами, едва наступит зима.

Стулья с шелком, конечно, подождут. Для начала бы соорудить простую мебель. Впрочем, мало ли наделов с обжитыми домами? Может, мне даже предоставят выбор?

Я улыбался прохожим, спускаясь по узкой лестнице казармы. Впервые я точно знал, что все закончится, как должно. На сбережения я спокойно проживу эту зиму. С места не сдвинусь: залягу у камина и предамся праздности. Может, возьму пару учеников для заработка, не больше. Никаких усилий, больной спины и синяков. В крайнем случае, если захочется, отправлюсь погонять гвардейцев по манежу, чтобы не зазнавались…

Может, когда-нибудь, и встречать меня будут так же, как господина Годари. Соорудят навес возле небольшого сада, на случай дождя. Вытащат все скамьи и столы во двор, накроют столешницу расшитой скатертью, напекут гусей и одного поросенка.

«Поросенка-то они откуда достали?» – я вежливо улыбался и кланялся, когда свита проходила мимо.

– Присаживайтесь! – настаивал Стефан. – Прошу вас…

– Мы не голодны, – брезгливо отвечала какая-то женщина.

– Гуси, с пылу с жару! – не сдавался сотник, приставая к следующему гостю.

– А утки здесь все перевелись? – ворчал невысокий восниец с мокрым лбом.– Может, у вас еще и перепелок нет?

Я спрятал ухмылку. Когда-то я отказывался от завтрака из-за того, что к нему не подавали ореховое печенье…

Удивительно, как меняет людей жизнь.

– Господин Лэйн! – окликнул меня кто-то из гостей. – Наслышан!

Я медленно повернулся, стараясь не зевнуть. Мне тут же протянули ладонь для рукопожатия.

– Ах, как же я рад, что мы свиделись! – с подозрительной радостью говорил дворянин в вычурной шляпе. – Как вы, не было ли затруднений?

Я медленно пожал протянутую руку, посмотрел на собеседника. Рассеянно-усталые глаза в сети преждевременных морщин, и мягкое лицо с дряблыми щеками. Хорошо одет: воротник с посеребренной нитью, дорогая вышивка вьется вдоль плеч, и уходит ниже, под плащ…

О, дьявол. Я тут же склонил голову и опустился на колено:

– Прошу извинить, я не…

– Да стойте, да что же вы! – слабая рука тут же потащила меня обратно. – Вы же из дома Тахари, какие уж тут этикеты…

Кажется, я и сам стал забывать, из какой я семьи, и на что вообще могу рассчитывать в этом краю. Господин Годари вблизи казался еще более хрупким и болезным. А может, я совершенно не ожидал, что глава второго Восхода подойдет ко мне без охраны и походного доспеха.

«Да еще и эта проклятая шляпа!»

– Спасибо, – глупо ответил я и осторожно поднялся на ноги.

– А дела-то налаживаются! Вы знаете, я и подумать не мог, что так оно и выйдет, – сказал Годари почти шепотом, опасливо покосившись себе за плечо. – Складно сработали. Наслышан! – все время повторял он одно и то же слово. – Двадцать лет мы тут бодались, сами знаете, – он неловко хохотнул, совершенно не умея держать одну мысль в голове, и тем более, о ней рассказывать.

Я растерял все слова. Господин Годари, – если это и правда он! – неуверенно топтался на месте, явно старался меня похвалить и завязать разговор, будто мы на равных, будто…

– Благодарю, э-э…

– Господин Эним! – требовательно окликнул Хенгист. Рядом с ним стояли другие дворяне и с неодобрением косились то ли на меня, то ли на Годари.

Я на всякий случай поклонился и примолк. Больше ко мне господин Годари не возвращался – вся процессия отправилась в донжон, и Хенгист громко считал, потрясая свертком в руках. Я проводил их взглядом, и так и стоял, не в силах поверить в свое счастье.

Эним Годари назвал имя моей семьи и первым протянул руку.

«Вот так и выглядит признание, верно?»

– Эй, парень. Какое-то дело у тебя? – глянул исподлобья гвардеец. От него несло потом, конюшней и грязью. С такими людьми лучше не спорить.

– Уже ухожу, – я пожал плечами.

Больше не нужно было ни за что сражаться. Странное, местами дикое чувство. Так же ощущался вкус хорошей еды после месяца нищеты. Так же чувствуется и мягкая ткань новой рубахи, взамен задубевшего от стирок рванья. Или праздничные песни в городе после предсмертных воплей при штурме…

Я шел по внутреннему двору, где кипела жизнь: плотники терзали дерево, кузнецы растопили обе печи, у конюшни соорудили торговый навес, и там уже зазывали попробовать заячьи спинки, груши в меду и местное пойло.

– Налейте полную, – я протянул серебряк.

Не нужна была компания к выпивке, громкие тосты или выдержанный терпкий вкус старого вина. Яблочная наливка и уединенный угол в галерее с видом на поле. Более чем достаточно.