Во имя твое, Восния

– Угх, – заголосило оттуда.

Я выронил керчетту, быстро вытащил кинжал, познакомил его с черепом защитника и провернул в ране. Упал вместе с ним и дождался, пока тело перестанет биться на полу.

Весь коридор превратился в месиво из сцепившихся, борющихся тел – бились вплотную, вблизи, где не подлезет копье и клинок. Солдаты рычали, молотили друг друга щитами, кулаками, пинали в пах, под колено, по стопе. Словом, делали все то, что делают люди, полные ненависти.

Я дышал, скалясь. Поднялся с пола. Клинок снова незаметно оказался в руке, мы стали одним целым. Куда я – туда и керчетта. Или наоборот?

– Твари! – выпалил какой-то бугай в стеганке. Он появился из-за угла, где, по всей видимости, и была лестница. Защитников становилось все меньше, а доспехи у них – все хуже. Этот вышел без шлема.

– Хоть портки на войну не забыл, – крикнул я и пошел на него, наступая на солдат. Может, на своих же. Без разницы.

Бугай покосился на меня с предельным омерзением, словно увидел каторжника, висельника, самого дьявола, нагим в подсохшей корке из крови младенцев.

– Тебя не учили, что на войне нужен шлем, приятель? – крикнул я.

Он растерянно шагнул назад, то ли готовясь к бою, то ли собираясь удрать.

– Что? – спросил он, будто позабыл, для чего мы здесь, и что ждет тех, кто зазевается в драке.

– А знаешь, чему учили меня? – ускорив шаг, я полоснул керчеттой по ноге солдата, который теснил ловкача. Тот взвыл и припал на колено. Я не стал его добивать. Керчетта выбрала другую цель. – Знаешь?

Бугай ухватился за булаву, слишком короткую для его роста. Почти детское оружие.

Я преодолел три последних шага так быстро как мог.

– Меня учили убивать!

Булава неловко нацелилась в мою голову. Меч обвел врага, заставив уклониться влево. Там-то я и полоснул его с хорошего замаха, укоротив стеганку на один рукав.

– Оа-а-а! – заревел он, выпучив глаза, обхватив ладонью болтающуюся руку.

– … учили лучше, чем тебя!

Слева в меня врезалось чье-то тело. Я ударил, не глядя. Услышал крик: знакомый голос. Задел своего?

«Да плевать!»

Следующий враг стоял передо мной, нерешительно прикрываясь потрепанным щитом. Я раскрошил его оборону в три прицельных удара, сбил коленом его стойку, толкнул правую ногу. И разрезал лицо, удлинив улыбку.

– Ав-ва! – как младенец завыл защитник.

Меч все еще был слишком чистым, слишком быстро обсыхал. Я окрасил его в черно-бордовые цвета. Так лучше.

– Нет! – визжал кто-то позади. – Не-ет!

– Да! – прорычал я, двинув рукоятью по чужому виску.

Свои, чужие. Воснийцы. Худшие люди на земле, которым всего мало!

Мелкая кучка солдат снова объявилась из-за угла – я увидел край винтовой лестницы. Два солдата размахивали топорами, отступая, мешая стрелкам. Ввязались в бой, надеясь выжить. Наглые, жадные ублюдки. Взялся за рукоять – готовься умереть!

– За что вы напали на нас?! – простонал парень, держась рукой за вспоротый живот. На его губах розовела пена. По виску стекала кровь. – За что…

Керчетта ответила без слов. Оставила засечку между шеей, позвонками и ухом. Хлынула черная, грязная кровь.

– За все, что вы отняли у меня! – прорычал я.

Ухмылка сама появилась на лице. Я тяжело вдыхал через оскаленные зубы и теснил следующего врага.

За его спиной упал лучник, беспомощно отвесив челюсть – стрела вошла ему под глаз, толкнула в стену. С верхнего этажа спускались новые защитники.

Больше, больше! Как же долго я этого ждал!

– Поща… – начал защитник с топором и заревел, как только керчетта нырнула под его ребра. Застряла, сцепившись с костями. – А-а-аг-лрх!

Он вцепился мне в ногу, которой я пытался снять его с клинка. Выдохнув, я вспомнил, что защитник опустил топор на пол и поднимал руки.

– З-за чт-т… – сплюнул он, дернулся в корчах и затих. Клинок наконец-то выскочил на свободу.

«За то, кем я был вынужден стать!»

Воздух обжигал горло, в шлеме стало совсем жарко. Я повернул голову налево – никого, а затем – направо. Подмога где-то задерживалась. Защитники нападали на нас, или пытались удрать от драки на верхнем этаже?

Увлекшись боем, я не заметил, как перестали стрелять. Оглянувшись, я понял, в чем дело. Стрелков не осталось – то ли удрали, то ли…

Нет, лежат рядом с арбалетами. Наши. Чужие.

– Помогхи-т-те! Кха, – захлебывающийся звук за спиной. Ему вторили стоны и вой.

– Ага, – я растерянно моргнул, вспомнив о том, что на войне бывает полезно не только отнимать жизни, но и сохранять. Особенно, если речь идет о союзниках.

Перед глазами все плыло. За каждым углом, в тени, или посреди коридора мог объявиться враг. Я склонился над стонущим бойцом Урфуса. Такое не перевяжешь – слишком поздно: две колотые раны на животе.

Щелк!

А вот теперь выстрелил и арбалет. Я обернулся – за моей спиной подыхал очередной защитник в одной стеганке. Пытался подобраться сзади, дотянуться клинком до моего затылка. Я шагнул к нему и ударил сапогом в лицо.

– Вам стоило сдаться. – Кашель и хрип. – Но никто не слушает добрых советов в этом краю, а? – защитник жмурился и шевелил окровавленными губами, корчась на досках пола. Из его груди торчал болт. – А теперь ты умрешь.

– Сир?

Я вдохнул, поднял забрало и поморщился. Запах пропоротых кишок, старой мочи и сырого камня. Грязное логово старого осла.

– Сир…

Вопрос почти заглох в воплях раненых. Я посмотрел на бедолагу, который зажимал безнадежно пробитое брюхо и подвывал, выпучив глаза. Рядом с ним что-то шевельнулось. Кончик копья вошел ему под ребра. Солдат вскрикнул, запрокинул голову, булькнул и затих.

Ловкач поймал мой задумчивый взгляд и пояснил:

– Немного милосердия, сир, – он дернул плечами.

Но задумался я не по этой причине. Из стоячих нас осталось четверо. И третьего солдата я так и не признал.

Что-то в нем казалось знакомым. Наемник Барна? Как он к нам прибился? Я быстро убрал керчетту, пока выдалась передышка, и придержал забрало левой рукой, чтобы промочить горло.

– Ничего себе, как вы их ловко, – бормотал ловкач, – признаться, я всякое видел, и на манеже, и…

Я не слушал его. Трое, не считая меня – малое число. Пожалуй, надо вернуться за подмогой.

– Эй, ты, – я крикнул на солдата в хорошем доспехе, – позови ребят у лестницы, мы подержим коридор.

«Если в замке вообще кто-нибудь остался…» – я посчитал, сколько мертвецов мы положили.

Но солдат никуда не спешил. Он двигался медленно, будто устал, пьян или совершенно не выспался. А еще он зачем-то принялся снимать шлем, неловко елозя пальцами по горловине – никак не мог найти ремень.

Я сделал еще глоток и сказал громче:

– Ты оглох? Нам нужна подмо…

Солдат все-таки управился со шлемом, и слова застряли в горле.

– Ф-фу, до чего же неудобная штука, право слово, – Рут выдохнул и пригладил волосы со лба на затылок. – Ни спрятаться, ни подкрасться, ни отлить по-человечески…

Я стиснул зубы. Пьяница, каторжник, безнадежный тупица!

– Ты… – я чуть не поперхнулся, завинтил крышку у фляги. – Ты какого дьявола здесь забыл? Я сказал тебе…

– Ах, ты сказал, – Рут ощерился так, что мне захотелось разбить арбалет об его пустую голову. – Я, кажется, в этом шлеме не всегда слышу, чего мне говорят…

– Э-э, сир?

Я огрызнулся, резко повернувшись к ловкачу:

– Сколько раз тебе говорить, что я ненавижу, когда…

И увидел солдат в конце коридора. Без плащей, но в хорошо начищенных доспехах. Ярко-алые нашивки на рукаве и у горловины. Гвардейцы Бато.

– Хер с небес, они не кончаются, – вздохнул Рут и щелкнул механизмом.

Все-таки, он и правда может стрелять с пробитой ладонью. Чудеса! Враги ринулись навстречу. Крупный защитник с щербатым лицом оскалился и закричал:

– В землю их!

Семеро к четырем. Кажется, я начал уставать.

– Ты, глухой тетерев, пьяная собака, – зарычал я, перекрыл коридор на одну треть своим телом, защищая Рута. – Я сказал тебе отвалить и…

За восемь быстрых широких шагов меня настигли двое.

– Обходи, обходи, – кричал один из них, приказывая солдатам за спиной. Я встретил его удар щитом. Поймал еще один.

«Из всех гребаных коридоров нам повезло застрять в самом людном! Вчетвером!»

Керчетта прошмыгнула под рукоятью чужого меча, прошлась по запястью врага. Он еще кричал, когда я уронил его на землю, и спешно отступил к бойницам. Его место тут же занял сосед с топором. Вместо глаза у солдата зияла темная дыра. Ветеран и чертов счастливчик.

– Дьявол, – я захрипел, когда тяжелый топор опустился на щит и потянул в сторону. Левая рука тяжелела.

Больше отступать нельзя, нельзя подпускать их к стрелкам. К стрелку. К чертовому упрямцу Руту…

– Я сказал тебе, – лезвие топора ушло влево, обод моего щита разбил губы солдата, – свалить на хер от этих холмов! – я кричал так громко, чтобы Рут хоть что-то услышал под моим шлемом.

Одноглазый скалил коричневые зубы, пот заливал его лицо. Он прижимал меня к стене, теснил и старался зацепить ногу…

– Миленькое дело! Даже если ты и спятил с этим замком, – арбалетный болт вошел гвардейцу в брюхо. Тот взмахнул руками, пошатнулся и плюхнулся на задницу, подвывая. Рут продолжил: – какой же я тебе приятель, коли брошу подыхать?

Я тут же бросился на гвардейца, который подобрался к ловкачу. Рассек ему ногу под коленом с обратной стороны.

– Мне не нужна помощь! – рявкнул я. Отвел еще один удар, отбил сапогом чужую стопу, проскочил за спину врага, увернулся от выпада, толкнул раненного и вернулся назад, вогнав клинок под чужие ребра. Хлясь! Керчетта царапнула кости и дрогнула. Я уже вернулся к Руту, тряхнув рукой – вязкая дрянь затекла под обшлаг. – Я не просил о ней! О твоей херовой помощи…

– Сзади! – гаркнул Рут и я обернулся.

Копье угодило в плечо, и кольчуга приняла удар. Сцепив зубы от боли, я ушел влево, и защитник качнулся вперед. Удар щитом оттолкнул древко в сторону, керчетта подбила запястье.

– Я знаю, твою мать! – сказал я Руту, и расквасил вражеский нос щитом.

– Бху, – взвыл защитник и я докончил дело, вогнав клинок ему под челюсть.

– Ах, ну раз не просил, – посмеялись за моей спиной, – я умываю руки. Постою тут, погляжу…

Со стороны лестницы снова загремели кольчуги.

– Сир!

– Не сейчас!

Я пошел навстречу врагам, не оборачиваясь. Сразу три гвардейца, хоть и потрепанные боем, появились между стен. Свет из бойниц обводил их яростно-усталые и залитые кровью лица.

– Закончим тварей, – приказал тот, что явно числился у них командиром.

Керчетта ждала, тяжелея в руке. Мы с ней не полагались на помощь. Меня учили убивать, быть самым страшным кошмаром в любом лесу, на любом поле.

– Подойдите поближе, – тихо сказал я, жадно вдыхая.

– Чего? – защитник с дубиной устало поднял ее над головой, замахнувшись.

– … так легче вас убивать, – прошептал я и ушел влево, ближе к его соседу.

В щит воткнулось копье, и застряло в полотне. Я раскрылся, подставил брюхо, прислонился к соседнему врагу, мешая ему замахнуться, и занялся копейщиком.

Ближняя дистанция, средняя, дальняя – я знал, как убивать людей в любой из них!

А Рут все не умолкал:

– Вы его убивайте-убивайте, я с места не сдвинусь. Идет, ребята?

– Захлопни пасть, – прорычал я, разбив рукоятью губы солдата с топором, и так же быстро отскочил, – и не отвлекай меня!