Во имя твое, Восния

А потом что-то с силой ударило по виску, и я обмяк.

– Вы в порядке?..

Темнота, вспышки света. Расплывчатый силуэт солдата с кинжалом в ладони.

– Ах, ты!..

Конюх злился больше всех. Хрясь! Пришла боль в ребрах, в животе, в груди. Я смотрел, как опускается чужой сапог. И поднимается вновь.

– Кха, – я схватил ртом воздух, даже не пытаясь разогнуться.

Еще удар. Есть два типа людей…И первый уже перевернул меня ногой со спины на живот, а затем наступил на голову, вдавив в землю. Я уперся щекой, чтобы хоть немного видеть врагов. Мой кинжал уже оказался заткнут за чужой пояс.

– Хоро-ош, – протянул солдат, судя по голосу все так же скалясь, будто я развеселил его, потешил…

Стопа переместилась с затылка на щеку. Дышать, когда чужая нога давит на лицо, погрузив ноздри в мягкую грязь, получалось только ртом.

На руках торопливо собрали узел. Нога заледенела, начала отниматься. Я не сопротивлялся.

– Затянул? Крепко?

– Д-да…

А потом земля отдалилась, меня повернули лицом к небу. Солдат уселся на мне, схватил за воротник и притянул выше. С чужой ладони сочилась теплая кровь.

– Знаешь, – заговорил он и от дыхания страшно разило выпивкой, – в Эритании я любил потрепаться с такими, как ты. – Его большие глаза прищурились, сделавшись узко-длинными, как у дремавшей змеи. – Мы говорили очень и очень долго. Пока в них не заканчивалась жизнь, да? Сечешь?

Я стиснул зубы и на всякий случай покивал. Солдат оглянулся на конюха – мальчишку трясло от одного вида крови! – а затем, с явной неохотой слез с меня. Поглядел на пробитую ладонь и даже не поморщился от боли. А потом схватил меня за волосы уже здоровой рукой и вытянул на ноги. В два шага оказался за спиной и прорычал почти на ухо:

– Тебе свезло, что я уже давно не скучаю по тем временам, – он больно ударил по спине, явно оставив кровавый отпечаток. – Двигай.

– Но моя нога…

– Тогда ползи.

Когда я повернул голову, солдат снова дружелюбно улыбался. И наконец-то стал перевязывать руку.

***

«Ни одна битва не проиграна, пока ты жив», – говорил Пит. Интересно, жив ли он сам, когда дело так плохо? Среди пленных, которых проводили мимо, я не увидел хорошо знакомых лиц.

По дороге меня били проходящие солдаты. Не сильно, не насмерть, не чтобы покалечить. Забавы ради, или из мести. Восходы даже этого не умели как следует.

Бьют, чтобы не встал. Бьют, чтобы показать силу. Эту вероломную шлюху явно мало били! Надеюсь, моим ребятам хватило ума раскроить ей череп, когда на нас напали из засады.

В лагере началась тихая жизнь. Восходы грузили мертвецов на телеги и вывозили их на поляну, чтобы Вирм хорошенько посмотрел на старых друзей. Мертвецов оказалось куда больше, чем раненых. Меня тащили туда, где не было других пленных.

«Узнали? Нет, быть не может».

Мой конвой остановился.

У бревна рядом с уже разведенным костром, стояли враги. Вернее сказать, один сидел, а остальные работали или стояли без дела. Мое лицо исказила боль. Я стиснул зубы, еще надеясь, что меня не признали. Обмен пленными – старая практика. Никому не нужно слишком много трупов, так? Дело за малым – только немного подождать, не выдать себя.

– Командир, тут, э-э, – протянул конюх.

Солдаты расступились. Я узнал двух прислужек Годари. Один – Эдельберт, конченный ублюдок, который не способен даже высечь своих крестьян, потому и ползает в грязи уже который год. В ней же и помрет. Из всех присутствующих, ублюдок носил высшее звание, а расхаживал с такой тревогой, будто ничем отродясь не управлял. Впрочем, так оно и было. Бесполезно пыжиться, коли все знают, что ты бастард.

– Что еще? – надменно спросил этот червяк.

Вторым – единственным, кто позволил себе сидеть в присутствии врага! – был Тахари. Хер знает, каким ветром его занесло в наши земли. Я всю голову сломал, пока пытался это выяснить: наемник ли, чей-то ставленник? Кари, эта простоволосая дура, с пеной у рта доказывала мне, что Тахари не поладил с семьей. Это ж какой дурой надо быть – в такое поверить? А может, дело и не в ней. Может, на острове все – искусные лжецы.

На его доспехе не было крови, как и других следов битвы.

«Держись подальше от боя!» – говорил папаша. Эти трусы бы славно спелись.

– Похоже, важная шишка, – солдат, которого я пытался убить, поковырялся в ухе. – Измазался в грязи, скинул дорогие сапоги и прополз до стоянки. Пытался удрать.

Восходы оживились. Их пристального внимания я не хотел бы и за десять сотен золотых. Лицо бастарда перекосило.

– Ну-ка… Мать честная! Это он, точно он, – Эдельберт задрал подбородок, пытаясь казаться лучше, чем он есть. – Командир Хайвик. Сотня Голов его звали…

– Явно не за ум, – усмехнулся Тахари, даже не посмотрев на меня.

– За головы врагов на палках, – уточнил солдат, который меня привел. Солдат с обманчиво доброй улыбкой.

Затем он подошел к костру, прислонил задницу к столу и присосался к фляге. Тахари покосился на него, но ничего не сказал. Только задумчиво прикоснулся к перчатке на левой ладони и потер ее, нахмурившись.

Я держал беспокойное лицо, как новобранец, делая вид, что ни черта не понимаю. По подбородку скатилась капля пота.

«Солгать? Предложить сделку? Давить на жалость?»

– Милсдари, я не понимаю, что…

Слева прилетел удар и в глазах сплясали звезды.

– Мразота, – прошипел какой-то капрал, – ты…

Его тут же увели прочь, стоило только Тахари окликнуть солдат. Головокружение прошло быстро.

– Ближе. Дайте мне на него посмотреть, – ухмыльнулся чужеземец, так и не подняв задницы с бревна.

– М-милсдарь, – зашепелявил я, выпучив глаза, – вы скажите, чего надысь, я и…

Меня подтащили ближе. Поставили на коленях перед костром.

Тахари поднял лицо, полное удивления, посмотрел на солдат, которые меня держали. И произнес:

– Я же сказал: ближе.

Восходы не сразу поняли, чего он хотел. Я просипел:

– Э-э, милсдарь, не…

– Ближе. – Резко сказал чужеземец. – Скажем, еще на два шага, – он посмотрел в костер, и пламя заплясало в его зеленых глазах.

– А-а! – протянул солдат слева.

– А-гха-а! – закричал я, когда меня толкнули коленями на раскаленные угли.

Сначала задымились портки, кожу обожгло, зашипел жир и кровь.

– Аи-и-и! – крик перешел в визг.

Я задергался, разворошил дрова, укусил правого солдата и меня снова избили ногами. Земля попала в глаза, я сжался у бревна. Сжался в опаленных портках, сияя голыми ожогами. Скулил, подтягивал ноги к животу.

– Ых-хы…

Ублюдок. Паршивая сволочь! Скотина!

– Больше всего я не люблю две вещи, – Тахари взболтал флягу и посмотрел мне в глаза. – Бесполезных людей и поганую ложь.

Я вымученно улыбнулся, хотя наверняка это больше походило на оскал. Улыбаться с заплаканным грязным лицом, лежа в обгоревшей одежде перед каким-то бастардом, и…

– Дайте-ка мне хорошую палку, – Тахари протянул руку, и через мгновение в ней оказалось сломанное древко копья. – Ладно, – нахмурился он, – тоже пойдет. Для такой пустой головы сгодится.

«Головы?»

Два типа людей. Зубы застучали. Я поднялся, встал на обгоревшие колени и наклонился к земле в самом унизительном поклоне.

– Что угодно, только н-не…

«На сотой голове завершится твоя слава», – нагадала мне ведьма с болот. После того, как я поставил девять десятков, я перестал их считать.

Тахари поморщился, ткнул древко в землю и так и не убрал с него руку в дорогой перчатке. Покачал древко на месте, явно раздумывая. Солдаты шептались. Кто-то сплюнул мне на спину.

– Я буду полезным, я не совру, – слова подбирались без особой тщательности, так: первые, любые, что подвернулись. Чем больше слов, тем лучше. Какое-нибудь да сработает. Сработает же, да?

Опустив голову к земле, я никак не мог выдохнуть запах паленой кожи и жира. Мой запах. Голос Тахари звучал прохладно и сухо. Голос разумного человека, с которым можно договориться?..

– Попробуй, Хайвик. Попробуй. – Спокойно произнес он. Бастард с опаской уставился на чужеземца, будто ходил перед ним в подчинении. – Расскажи-ка мне, что же ваши парни забыли тут, так далеко от дома?