Во имя твое, Восния

– Дай-ка подумать. Три сотни, если без копья…

– И содержание! – весело добавил бастард.

– От тридцати в год, – закивал сержант.

– А ведь если урожаи плохи, так и все сорок, да? Помнишь, как три весны назад было?

Удо как-то докладывался о расходах отца, но я и представить себе не мог, сколь дорого обходится один кавалерист. Я сказал еще тише:

– За корону турнира я получил двадцать.

До финала набиралась десятка по мелочи. Даже если бы я носился, как полоумный от турнира к турниру и везде брал корону, я бы состарился и выбыл с состязаний до того, как заработал четыре сотни.

Сержант снова протер лицо – платок был весь мокрый! – и сочувственно сказал:

– Такое честным трудом не заработаешь.

– Особенно копошась в земле! – хохотнул его сосед, явно так и не разобравшись в моей родословной по Изломовским ножнам.

Я стоял, смотря на кавалеристов снизу-вверх. Где-то на уровне чужой задницы в седле. Всем ростом ниже, чем заканчивались уши их породистых скакунов.

Не кони – медведи. Золото.

Четыре долбаных сотни.

***

Столешница еле держалась на пне. Вернее сказать, то была крышка от ящика, но я привык обходиться малым. Крохотный костер по правую руку угасал – совсем скоро мне придется свернуться. Но пока…

Замок, донжон, рвы и дикие поля. Два «суверена», а под ними больше дюжины «маршалов». Плохой урожай, безземельные крестьяне, долг. Я переместил карту «суверена» в самый верх очереди.

Заскрипело дерево. Ко мне подсели, я и не услышал шагов. Так мягко по земле ступали только двое из нашего лагеря. И то, один двигался тихо исключительно на трезвую голову, а вторая… второй я был совершенно не рад.

– Эй, дохляк, ты свое отработал?

Я вздохнул и потер переносицу. Кажется, столешница была чем-то перемазана: я увидел грязь на замотанных пальцах. Везде приходилось обходиться малым. Я вытер руку об грязную штанину, а рукавом облагородил нос. Славный походный этикет, матушка бы мною гордилась.

Руш пихнула меня локтем.

– Молчишь? – тупицы Воснии не любили слушать ответы, но постоянно сыпали вопросами. – Таким обиженкам не место под флагом, знаешь?

Естественно, тупицы считали, что им известно все.

– Я просто-напросто занят. Такое случается. – Особенно это легко понять, когда люди уходят подальше от лагеря, в тишину.

Зачем я передвинул «суверена» выше? Дьявол.

Поверх карт объявилась чужая раскрытая ладонь. В ней лежал катышек какой-то темно-коричневой травы.

– Взбодрись, – Руш подвинулась ближе, почти коснувшись моего плеча. От нее тянуло грязным телом и листьями осоки. – У покойников рожа и то веселее.

Я запутался в том, чего хотел больше – отпихнуть эту оторву, или прислониться. Все-таки, она и правда была хороша… с ножами. Потому я встретился с ней взглядом и обошелся словами:

– Если улыбнусь, оставишь меня в покое?

– Ха! – она затолкала комок за щеку. – Правильно, что отказался. Тебе бы все равно не досталось задаром. Только переводить добро.

Я не обижался.

– Такого дерьма мне и с доплатой не надо.

Еще не хватало уподобиться шестеркам Варда. Я хорошо помнил, как они теряли человеческий облик, хватаясь за стены, издавая гортанные звуки. Отвратительное, но безвредное зрелище. Хуже всего – пьяное буйство. Я опасливо покосился на соседку:

– Кстати, что это вообще?

– Искрица. Растет тут, на могильниках! – Руш наклонилась и заглянула в глаза. – Что, испугался?

Я пожал плечами.

– Почти все растет на чьих-то могилах.

– А это что за дерьмо? – спросила она, ткнув пальцем в карты.

Расклад со всех сторон выглядел паршиво. Я выступал против Воснии, и чертовка драла меня без пощады: в трех следующих конах и до победного.

– Конкор. Финка. Игра, в которой…

– Постой, зря это я. Даже знать не хочу, – Руш начала качать ногой. Я придержал столешницу на всякий случай. – Давай про могилы дальше. Или Излом…

Я разложил следующий кон. За себя и за врага. Молчал и не отвлекался от дела. Руш все еще сопела недалеко от моего уха. Уж не знаю по поводу настроения, но наглости искрица точно прибавляла.

– Тебя что-о, керехова чума подкосила? Или… как там правильно: недуг?

«Суверен» ни черта не менял в раскладе. Зря я на него положился. Чего-то не хватало. Или кого-то.

Я ответил, не отрывая взгляда от карт:

– Недуг – это ходить по земле врага с дурью во рту.

– Уж лучше дурь за десной, чем дурь в башке, – оторва махнула в сторону расклада.

«Суверен» – сильнейшая карта на поле. Я дорожил ей, позабыв все уроки Удо. «Суверен» не гарантирует победы. Потому что игра Финиама не про грубую силу.

Я убрал лишние карты с досок. Сравнил. Улыбнулся.

– Конкор – удивительная игра, – сказал я, скорее для себя, чем для пьяной оторвы. – В ней нет места удаче. – Славно, учитывая, что эта чертовка ненавидела меня еще больше, чем Восния. – И только в конкоре, даже потеряв все, в финал можно выйти победителем.

Я отмотал расклад на пять конов назад. Руш совсем разомлела и закинула руку мне на плечо, будто я был простой подпоркой. Я не стал брыкаться.

– Кстати, ты проиграла свою десятку.

Руш то ли хрюкнула, то ли подавилась комочком травы. Навалилась на плечо еще сильнее:

– Это с чего бы, дохляк?

– Мне больше некуда бежать.