Во имя твое, Восния

Пока все шло гладко – нас не заметили. По дороге вели коней.

«Пять, семь, девять…»

Помимо коней, в колонне фыркали волы. Вот из-за поворота показались и козы. И стоило бы обрадоваться всей этой скотине, да только ее вели вооруженные люди.

Я нервно сглотнул. Разбойников, ополчения или солдат оказалось больше, чем мы полагали. И что делать, если их окажется слишком много, не придумал бы и Саманья. Ничего, кроме побега, разумеется.

«Смерть от голода или смерть в неравном бою?» – я сжал рукоять керчетты.

– Говорил же, – донесся до нас разговор передней тройки бойцов, – не хер яйцы мять.

– Ну, говорил, – соглашался грузный силуэт впереди колонны. Тени от факела падали так, что я не видел лиц.

Его собеседник снова взвился, размахивая рукой, в которой держал поводья.

– И был прав! Куды теперь нам: шо в яму, шо в пропасть. На кого мы пашем, а, Хвор?

– Ну, был прав, – прохладно ответил собеседник.

Я услышал знакомый звук. Рут уже нацелился арбалетом во врагов. И плавно повел им в воздухе, рисуя черту по ходу движения. Первым он выбрал низкого паренька с луком.

– … сталбыть, ни себе, ни милордам. Куда годится? – причитал тот же голос, но уже дальше. Колонна растянулась от самого поворота до нашей ловушки.

Рут так и не стрелял. Я и сам ждал, прислушиваясь. Первая стрела, первый крик, первая смерть – лучший сигнал. Нетерпелось только Амилу – и то, я мог бы поспорить, что ему хотелось рвануть прочь, а не в гущу битвы.

Я насчитал семерых стрелков только на ближнем отрезке дороги. Что, если хотя бы двое из наших промахнутся? Как много даст нам покров ночи?

Надо было выпросить у сержанта больше людей.

– Факелы к земле, – рявкнул кто-то из колонны. – Тут!..

Ряды врага засуетились.

– Засада? – то ли спрашивал, то ли утверждал паренек у упряжи. – Заса…х-х!

Наши выстрелили разом. Падали факелы из рук, а вместе с ними – мертвые тела.

– Засада, мать ее!

– Кто?!

Я ринулся к дороге, выбрав ближайшего лучника. И думал, как, должно быть, глупо, кричать такие вещи в ночи. Впрочем, что бы я кричал, оказавшись в западне? Может, еще большую нелепость.

– С-су… – начал ближний стрелок, распахнув глаза. Он только что отпустил тетиву.

Наши взгляды встретились. Я прикрывал щитом тело и оружие. А когда керчетта высунулась вперед, ее не успели заметить. Клинок вошел в стеганку, как булавка в жука.

– Ах-хр-рх…

С пробитым легким люди не кричали – так, хрипели. И уж точно не могли стрелять. Я вытащил клинок из тела, сбросив лучника в корчах к ногам. Отступил вправо, разминулся с дубинкой.

– Гасите, гасите!

Хлысть! Стрела вошла в кого-то за моей спиной и стало совсем темно. Факел упал на землю, слева закричал человек. Глаза не сразу привыкли к мраку.

Вся земля блестела от крови.

– Бен, отступай! Слышишь, Бен!

– М-мать!

– Ну, сучий ты по… кх-кха…

Я озирался по сторонам, не отличая наших от чужих. А когда отличил, стало поздно. В трех метрах от меня зарядили лук. Кончик стрелы выбрал мою сторону.

И плохая стрела пробивала плохой щит. Особенно, если стрелять с пятнадцати шагов и из такого славного лука…

– Свои, свои! – закричал я, подняв руку с мечом.

Враг замешкался на долю секунды – чуть отвел лук в сторону. Посмотрел на мои ножны, навел стрелу обратно. За его затылком пронеслась тень – хрясь! – стрела полетела в меня. Я дернулся влево.

Снаряд разминулся с моим плечом на самую малость. Тело лучника упало на землю. Я обернулся: древко с оперением торчало из ели. И тут же на меня напали с правого бока.

– Пошли прочь! – брызнула слюна мне на шлем.

Ободом щита я увел выпад. Снова стемнело – какой-то идиот размахивал факелом и что-то кричал.

– С наших… – ревел враг, а я не видел его лица.

Железо выбило искру – керчетта столкнулась с топором. Волна боли прошла по запястью. Снова стало светлее. Я отскочил влево.

– …земель! – рявкнуло перекошенное от злобы лицо какого-то воснийца.

– Лэйн!

Я прикрылся щитом, отступая. Рука еле поднималась. Не только от боли – я смертельно устал.

– Здесь! – крикнул я в темноту, сам не зная, призвал беду или помощь.

Со стороны леса снова замерцал огонь. Я увидел приятеля с Керехом.

– Держи его так, я прицелюсь! – крикнул Рут. Я замешкался – будь в его арбалете хотя бы одна стрела, он бы уже…

Враг отскочил от меня, обернулся. Нелепо нырнул в сторону, уклоняясь от снаряда. Снаряда, которого не было.

– Ах ты мра… – взял он курс на моего приятеля.

Я пропорол врага мечом со спины. Дзынь! Мою руку толкнуло в сторону – враг отмахнулся топором. Он развернулся ко мне так ловко, будто не заметил клинка в потрохах. Керчетта чуть не выскользнула из пальцев, и я споткнулся, пытаясь зайти за спину врага, удержать меч.

– А-а-арх! – надрывался умирающий. И подыхал слишком долго, а боролся – слишком резво.

Я повернул меч в его ране, отчего крик перешел в страшный вой. Мы крутились у края дороги, словно псы в драке. Я пытался вытащить меч и боялся разжать пальцы, а ублюдок лягался, молотил обухом наугад, оставляя мне синяки и ушибы.

На манеже все было куда проще.

– Про-очь, – орал удивительно стойкий восниец, – Гха-а! Ур-рою!

Враг кричал так громко, что я не услышал шагов за моей спиной. Что-то брызнуло мне на затылок. Я отпустил керчетту, и враг наконец-то рухнул на четвереньки. Обернувшись, я увидел еще одного: по счастью, уже мертвого. Его прикончил Керех. Кажется, молчун даже не вспотел: только стоял на обочине, весь забрызганный кровью, как мясник. И улыбался. И смотрел на меня добрыми блестящими глазами.

А потом все снова пропало. Чертова темень. Кровь. Мне за шиворот попала чужая кровь?

– Шевелись, дохляк! – меня отпихнули в сторону.

Я подошел к керчетте и ухватил ее за рукоять. Враг, нанизанный на клинок, все еще трепыхался, бормотал что-то в воснийскую грязь:

– Мать…солн…

Когда я управился с мечом, молитва оборвалась.

– Лови, лови проныру! – орали откуда-то слева.

– Уходит! Брать живыми…

– Кого?

– Да кого угодно!

В этой темени еще продолжали стрелять. Я вжался спиной между деревьев, уставши хуже вола. Так и стоял, тяжело дыша, пока наши перекрикивались в темноте, кого-то загоняли.

Хаос. Как вообще кем-то можно управлять в битве? Я не слышал и самого себя.

Черные кроны, серое небо, паутина туч. Пятна, всполохи огня вдали, тлеющий факел на дороге и мокрый мешок. Нет, чье-то тело. Много тел.

Перед глазами плыло. Голод и воснийские холода и правда сделали из меня дохляка и неженку.

– Дьявол, – прошептал я, пытаясь перевести дух.

Один за другим на дороге появлялись огни. В оранжевом мерцании я узнавал солдатские лица. Все наши.

– Победили? – спросил я еле слышно. Не удивительно, что никто не отвечал.

На дороге у телеги мучился старик. Он упрямо держал свои потроха, показавшиеся из брюха, будто надеялся, что заберет их с собой на тот свет. И что-то мычал. Или это был вол справа от него?..

– Кто зарубил козу, болваны?

– Это не мы!

– Мать твоя – не твоя, брехун паршивый!

Кажется, снова началась драка.

Я сполз по деревьям, приземлившись на задницу. Чуть вытянул ноги. Вытер керчетту об штаны. С трудом попал клинком в ножны.

Кто-то спросил меня грубо-гнусавым голосом:

– Живой?

– Вроде бы, – я подумал, что пришлось бы ответить иначе, отпрыгни я вправо, к стреле. Впрочем, отвечать бы, скорее всего, не пришлось.

– Живой-живой, не зарься на меч. Ну, пошел прочь! – Руш объявилась с фланга.

Затем встала передо мной и зачем-то вытянула руку. Я опустил взгляд и прищурился. В длинных пальцах оторвы болтался ремешок походной сумки. Та была открыта и из нее торчала самая настоящая, небрежно порезанная, крестьянская солонина.

– Говорила же: война – щедрая сука, – оскалилась Руш.

Вот уж кто точно времени не терял. Я даже не поблагодарил. Вытащил столько, сколько смог прихватить свободной рукой. Умял, не запивая. Чуть не поперхнулся.

Руш довольно улыбалась и громко чавкала, никогда не зная манер. Никогда не придавая им значения. В этот час она казалась мне самым мудрым человеком во всей чертовой Воснии.

***

Привал возле захваченного лагеря

– Ну ты вообще, – не находил слов то ли Васко, то ли Пульрих. Его глаза блестели от вина.

Керех никогда не находил слов, но смотрел в мою сторону очень почтительно. Во всполохах костра весь отряд выглядел дружелюбнее. А может, мы и правда подобрели после того, как объели телегу.

Я и сам улыбался.

– Ну, даешь! – похлопывал меня по плечу второй из братьев. – Кто бы подумал…

Именно из-за того, что в походе никто думать и не начинал, я грелся в лучах славы.

– А я им говорил, что ты смышленый парень! – распалялся Рут, приступив к выпивке раньше всех. – Просто всему нужно время, так?

Из всего отряда недовольной оставалась только воснийская оторва. Наверное оттого, что по обычаю не пила, а жевала искрицу. Искрица, вроде как, кончилась. Другой причины ее недовольству я не видел.

– Темное это дело. С чего бы сержанту тебя слушаться? – вместо похвалы, Руш устроила мне допрос.

Будто бы все ждала и надеялась, что я вдруг признаюсь: вся идея принадлежит Тувиру, или каким-нибудь рыцарям, а может и самому королю. А я, подонок такой, присвоил себе все лавры. Я усмехнулся и сказал так нагло, как дозволяло вино в крови:

– Почему бы не послушать дельный совет, – я поднял кружку и переглянулся с другом. – Только дурак никого не слышит, кроме себя.

Оторва только хмурилась и поворачивала ножик в правой руке, иногда перекидывая его в левую и обратно. Ее терпение лопнуло, стоило только Гвону озвучить тост в мою честь. Кружки снова опустели, и Руш подсела ближе.

– Как прознал, где искать добро?

– Пф! Сначала нужно было убедиться, что оно вообще есть. – Я потер рукав, стряхивая грязь.

Лица братьев озадачились. Я продолжил, отпив еще награбленного вина.

– А если и есть, то сможем ли мы до него добраться. Искать бы не имело смысла, окажись припасы в городе или в замке. – Лицо Буна явно морщилось от мозговых потуг. – Но, окажись оно так, местные бы не пережили зиму. Так я и вышел на след. – Я повел рукой к лесу и отряд проследил за жестом. – Хранить их должны были недалеко от дороги, это раз. И недалеко от деревень.

Гвон уже утратил дар к внятной речи и молча поднял кулак. Возможно, это означало триумф. Или угрозу. Впрочем, исполнить последнее он бы все равно не смог.

– Украли бы. Во имя всех солнц, точно говорю, – проворчал Коваль.

– У себя не украдешь.

Чем больше я рассказывал, тем меньше они понимали.

Я зажмурился, полностью посвятив себя новому глотку. И крестьянское молодое вино – то еще блаженство, когда голодал столько недель. Ягодное, кисло-сладкое. Видит небо – я настрадался за него сполна. Руш шмыгнула носом и поторопила:

– Ну, и? Дальше.

– Ты слишком спешишь, – я наслаждался вниманием. – Бато оказался блестящим хитрецом. Кто же доверит излишки тем, кто собственными руками эту еду и собрал?..

Я потянулся к Руту за еще одной кружкой вина. Как и полагалось первым пьяницам отряда, капрал с моим приятелем расселись рядом с бочкой.

– Ну? – протянула Руш, снова перекинув ножик.

После третьего неторопливого глотка, я обвел отряд взглядом. Даже мой приятель – человек хитрый и опытный! – молчал и ждал рассказ. Я расправил плечи и сказал: