Во имя твое, Восния

IX. Хуже кузнечика

Предместья Волока

– Чавк-чавк-чавк, – откликалась дорога после ливня.

Я то и дело прикидывал, как долго выдержит моя обувь такие подвиги. Сапоги братьев промокали к концу дня насквозь, а Рут то и дело штопал голенище. Штопал с пугающим жизнелюбием и даже удачно шутил, попадая иглой в пальцы. Я не имел права жаловаться.

Мои ноги берегла бычья кожа, по цене – дороже всего походного набора. Под слоем воснийской грязи спряталось боковое тиснение и герб мастера. Сам маршал не побрезговал бы такие носить. Впрочем, какая теперь разница? Грязь уравняла наш отряд: не отличишь, у кого снаряжение лучше. Теперь я не только был аристократом без земель, но и выглядел как чернь.

Еще немного и примусь думать как простолюдин. В последние дни, едва мы добрались до первых сел, в голове крутились одни и те же мысли.

Какого дьявола я тут забыл?

– Чавк-чавк, – недоумевала грязь на пару со мной.

Вдали клубился дым печей. Село без имени. Одно из трех, которые нам приказали проведать. Я обернулся. За нами шла еще десятка воинов: ребята Митыги – команда увальней, для которых нам вечно приходилось чинить телеги. Взамен, по словам капрала, увальни обязались нас защищать. В последнем я сомневался – от детей с дубинами защита была нужна разве что Гвону, и то из-за вечного подпития.

Амил сгорбился под весом сумки, как распоследний старик. И запричитал:

– Как зовут этот край?

Руш пояснила со смертельной прямотой.

– Дырка в заднице. Справа, – она махнула на запад, – ягодица Долов, а там – ягодица Восходов. А мы вот тут. В самой жо…

– А-а-а-а!

Молодая девица в дырявом шерстяном плаще и разных сапогах с трудом распрямила спину. Она собирала сено вдали от домов. Из ее открытого рта так и лился крик. Лился, пока не кончился воздух в легких.

А потом она развернулась к деревне, бросила грабли и неуклюже побежала прочь.

– Нам не рады, – вздохнул Рут, сложил ладони лодочкой у рта и на удивление громко крикнул, – мы пришли с миром!

Девица даже не обернулась. Из домов начали вываливаться другие жители.

Рут обернулся к нам и спросил, ухмыляясь:

– Мы же с миром, так?

Коваль вытащил топор с самым невинным видом. Будто на всякий случай, или вовсе собрался помочь селянам с дровами.

– Это уж как пойдет, – добавил один из братьев, переглянувшись с Ковалем.

Я посчитал селян: получилось больше, чем наша десятка с отрядом Митыги. И селяне все еще продолжали высыпать на дорогу.

Рут вытер пот со лба и свистнул Кереху – настал их черед меняться местами у повозки. Утрата кобылы с каждым днем казалась все тяжелее: обозы не легчали, дороги не становились лучше. А еще мы за пару дней доели все мясо, которое удалось срезать в лесу до возвращения налетчиков. Я жалел, что в первый день воротил нос от конины. Быть может, сегодня я бы не был так голоден.

Мы встали у ограды села. Низенькая, кривая – защитит разве что от пьяницы ночью, и то ненадолго. Бун ощерился, проверяя тетиву.

– Нам шовшем не рады.

Пожалуй, то была исключительно наша вина. Вид пустых повозок и толпы с дубинами расстроит любое село. Гвон пронзительно зевнул. Я впервые видел его в работе – капрал соизволил нести на себе щит.

Рут приподнял шлем, зачесал грязные волосы на затылок. Теперь-то они слипались в один ком, и лежали как надо. У всех. Я вздохнул:

– Так мы с миром или нет?

Фляга Рута давно опустела, это я понял по тяжелому вздоху за плечом.

– Отчего ж не с миром, – капрал позвал нас ладонью за собой, в самый центр села. – Уговор на поставочку был? Был. Так уж у меня в бумагах сказано. А бумаги – это сурьезно. Не коров доить!

Я не стал говорить о том, что капрал наверняка позабыл, как различать буквы.

– Чего вам? – самый рослый из селян вышел вперед, сжимая кулаки. За ним прятались две женщины и молодняк.

Нас настигли ребята Митыги, двое уже держали дубинки в руках. Капрал дружелюбно помахал дрожащей рукой и заговорил:

– От имени господина Годари, прибыли исполнять высокую волю, так что извольте, э-э, – слова явно вылетели у него из головы, – всяко ему причитающееся, равно как и всем Восходам…

Кто-то из селян взвыл. Следом заплакали дети, и на них зашикали.

– Дак приходили! – заверещала женщина, – на той жеж неделе, все унесли…

Капрал спохватился, похлопал себя по походной сумке.

– Ага, вот она, родная! – Гвон прочистил горло и развернул лист подмокшей бумаги. – За сим, я, маршал второго Восхода, уполномо…

По играющим желвакам на лице главы можно было понять, что нужного эффекта документ не произвел.

– Я не умею читать.

За моей спиной зашумела кольчуга.

– Ой беда-а, – сплюнул в траву один из парней Митыги и шагнул вперед.

Гвон замахал рукой на чужой отряд. Уже резче. Плохой признак: первые ростки гнева. Похоже, драки не избежать. Я насчитал около семи детей в возрасте до десяти лет. И очень много женщин.

– Так, так. Сейчас же энто, конец сбора на полях, как мне видится? – капрал оглянулся.

Глава села кивнул.

– Верно.

После налета у переправы я постоянно посматривал вдаль в поисках лучников. Хорошо еще, что у селян не бывало арбалетов. Тогда я отделался порезом на пальцах и парочкой синяков. А мог бы по глупости остаться у телеги, подарить отбросам Воснии сапоги, бригантину, керчетты…

– … Где припасы?! – гаркнул капрал, и селянки помчались к домам, хватая детей.

Выдержке главы села можно было только позавидовать:

– С десять дней назад отдали излишки.

– Все? – недоверчиво прищурился Гвон.

– Все.

Кто-то шумно сплюнул за моей спиной, громче и противнее, чем сплевывали в логове у Симона.

– Видит, значится, Мать двойного солнца, я хотел решить дельце миром, – глаза капрала не выражали никакого сострадания. Только вечное подпитие.

– Нет, постойте! – развел руки глава села, но было поздно.

Ребята Митыги, как муравьи, расползлись по ближайшим домам. Капрал обернулся к нам и коротко распорядился:

– Ну что, родня, собирайте.

Охотнее всего зашевелились братья и Руш. Через пару минут в нашей телеге уже лежали гуси и куры со сломанными шеями.

– Ни одного порося, – посетовал братец с низин. Я никогда не научусь их различать.

Амил жадно глядел в повозку, и я разделял его чувства.

– А вы чего, примерзли? Надо бы хлев проведать, – отослал нас капрал.

Я позвал с собой Рута. До хлева мы шли в угрюмом молчании. Я – из-за того, что все никак не мог понять, какого дьявола тут забыл, а Рут… скорее всего из-за пустой фляги. Созерцание хлева радости нам не прибавило.

Под ногами сбился совсем старый навоз – почти не осталось запаха. Похоже, весь скот увели еще в начале осени. Сено осталось, а кого им кормить – не ясно. Я постучал ногой по старой пустой кормушке у стены. Грязь с сапог обсыпалась, да только ненадолго.

– И как они переживут зиму?

Рут поглядел на меня и покачал головой. Я так и не понял, что бы это значило: «не переживут» или «молчи, приятель». Возможно, все сразу.

Повозки не наполнились в наше отсутствие. Руш что-то убежденно рассказывала Кереху. Гвон утирал губы рукой, оставив нас всех гадать: откуда берется выпивка.

– Ну-с?

– Ничего, – сознался я.

– Клянусь двумя солнцами, энтого я не желал. Не по душе мне зло, – сказал Гвон и повел нас в один из домов.

Первый дом оказался пустым. Братья даже проверили доски в полу – не припрятали ли за ними люк в подвал. Во втором доме мы изрядно покрылись пылью и сделались еще голоднее.

– Не желал я зла, попомните энто слово, – процедил капрал.

Так мы и оказались в третьем доме. На сей раз вместе с его хозяевами: тощей воснийкой и долговязым пареньком, за которым пряталась троица отпрысков.

Я осмотрел полки и пустые столы. И боролся с недобрым предчувствием. За спиной спорили, повышая голос:

– Где припасы?

– Все перед вами. Все, что есть!

Заплакал какой-то ребенок. Я вернулся в холл с пустыми руками.

– Ничего, как всегда, – пожал я плечами.

«Обирать тощих крестьян – это твоя добрая слава?» – пока я пытался найти ответы на голодную голову, обстановка накалилась.

В холле завязалась короткая потасовка. Люди с оружием как всегда побеждали безоружных: глава села прислонился к стене, потирая ушибленную щеку. Но на этом дело не кончилось. В руках солдата заныл ребенок лет пяти.

– Сейчас освежим вашу память-то, да, – гаркнул солдат Митыги и замахнулся.

Плохие предчувствия в Воснии всегда оказывались пророческими. Шлеп! Ребенок упал на доски и страшно завыл. Его тут же поставили на ноги. И замахнулись еще раз.

Я заметил, что ребенок и так битый – старые синяки покрывали половину тела. Часть из них была мне знакома на личном опыте – следы от ударов сапогом.

– Их уже били с неделю назад, – заметил я. – Что нового они скажут, если все отдали?..

Рута под крышей не было, и потому меня никто не остановил. Впрочем, ребят Митыги никакие слова тоже не останавливали.

– Где добро? – прорычал увалень Митыги.

Удар. Вой. Шлепок.

– Где?

– Сказано же, увезли, – отвечала худая женщина, с усталостью глядя на побои. Похоже, картина ей была привычна. – Хоть все здесь переверните – нового не вырастет…

Гвон упрашивал, будто это его колотили в стенах родного дома:

– Дайте же мне хоть что-нибудь, ну? Куды свезли ваши припасы? Кто?

– Сейчас все припомнят. Все полезненькое, – весело сказал солдат Митыги, перекрикивая воющего мальчишку.

Удар, шлепок. Вой. Глава села сложил руки на груди и сутулился.

– Бумаги-то были при них? Эмблемки на щитах, плащи с вышивкой? – Гвон снова вытер уголки рта, умудрившись незаметно приложиться к выпивке.

Женщина с той же усталостью помотала головой:

– Плащи как плащи. Без флагов явилися.

– А бумаги?..

– Говорю же, читать не научен, – вклинился глава. – На словах – от господина Бато, так и назвались…

Гвон замотал головой и добавил.

– Ну дак внешне, внешне-то! Каковы на вид?

– Точь-в-точь вы!

Сзади кто-то пробормотал:

– …только рожи добрее.

Шлепок, удар. Тихий скулеж. Всхлипывания.

Я потерял нить разговора. Еще раз оглядел чужой дом. Это такие-то дома можно найти в Воснии, чтобы всякий смельчак при дубине пачкал твой порог и брал, что ему вздумается?..

Что я, черт дери, здесь вообще делаю?

Я отошел в сторону, проскользнул на улицу к охране повозки. Облокотился на борт, чувствуя тупую усталость и голод. Рядом на корточках сидел Амил и разминал кисти тонких рук, будто важнее дела в жизни и не найти.

– Слушай, Амил, – я посмотрел на разграбленные дома. – Скажи, зачем ты пришел под флаг?

Кажется, глаза эританца увлажнились.

– Думаете, мне здесь не место? – всхлипнул он и поднялся.

«Похоже, здесь место только отъявленным мерзавцам», – чуть не ляпнул я, но вовремя примолк. За спиной послышались тихие шаги.

– Наконец-то дотумкал! – вклинилась Руш и снова что-то гоняла языком под губой.

– Нет, – я отвернулся от оторвы, – я правда хочу знать. Нам ведь всем не платят жалования, так?

Руш не собиралась умолкать:

– Всем, кроме капрала.

– Я, э-э, – помялся Амил, – в нашем хлеву крыша обвалилась, и отца моего…

Нет, все-таки парень точно расплачется. Я уточнил: