Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны

3.1. «Вот сегодня я жил»: дневники Ивана Шишлина

Иван Васильевич Шишлин (1906–1949)[404], молодой и амбициозный оперуполномоченный ОГПУ, прибывший в Свердловск с Поволжья, оказался в отряде, отправленном в Березово. Первая часть дневника описывает «заброску» отряда. Она именуется «Дневник экспедиции на Дальний Север» и содержит ежедневные записи с 9 по 18 декабря 1933 года. Вторая часть «Дневник оперативной работы о/группы» объемнее и заканчивается 2 марта 1934 года. На момент отъезда в Березово[405] Шишлину 27 лет, в органах ОГПУ он уже три года и жаждет проявить себя в деле. Дневниковые записи Шишлина дают нам возможность представить, в какой мере субъектная позиция автора дневника была сформирована доминирующим дискурсом и обстоятельствами событий той «экспедиции».

«Дневник Экспедиции на Дальний Север» отражает завораживающую Шишлина динамику движения: фиксируется суточный километраж пути, отмечается использованный транспорт и его состояние, а также поломки в пути и качество обедов. Чудновский и отряд Булатова (оперуполномоченные Елизаров и Шишлин, четыре стрелка-пулеметчика, ст. командир Скляров и несколько пулеметчиков) едут поездом в Тюмень, оттуда в Тобольск (на автобусе и легковой машине), далее лошадьми в Остяко-Вогульск (нынешний Ханты-Мансийск). Иногда Шишлин успевает делать небольшие зарисовки мест, через которые идет дорога: «В Нахрачах икона Илья пророк на тройке гусем — подделка под местные условия природы» (12.12.1933)[406]. Шишлин не получил никакого образования (что видно и по степени грамотности письма), но в своих записях энергичен, бодр, по-своему любознателен. Возможности техники действительно вызывают его огромный интерес (вспомним устойчивые мотивы очерков Бударина, касающиеся технического прогресса). Однако для Шишлина разнообразие опыта передвижения — это способ лучше узнать себя, свои скрытые прежде стороны: «Как прекрасна и однообразна тундра с воздуха. Смех на<д> бойцами [ — ] не терпят воздушной качки, рвет их пожелтели что курята перед печкой, но ничего — это для них „крещение“. Всетки что за железный организм на меня абсолютно никакого впечатления и в воздухе полное спокойство и хладнокровие» (31.01.1934).

Вторая часть заметок — «Дневник оперативной работы о/группы» — включает в себя подробные (почти) ежедневные записи «агентурных мероприятий», начиная с 19 декабря, когда отряд получает «первую информацию ПП [полномочного представительства ОГПУ] о событиях в Казыме». В это время становится известно о поддержке ненцев остяками (хантами) и о «разговорах о подготовке самоедской войны» (19.12.1933). Последнюю далее он часто именует «волынкой», одновременно вкладывая в это и уничижительный, и конспиративный смысл[407]. Язык «Дневника оперативной работы о/группы» далек от просветительски-очистительных установок героев Бударина: частотны глаголы «разложить» и «обработать», «выявить засоренность чуждым элементом». В ежедневном режиме вербуются новые агенты, выявляется система родовых авторитетов. Шишлин проводит встречи со всеми доступными «кулаками-шаманами», а также изучает «к-р настроенных и лойяльников», составляя по каждому «план работы» для внесения раскола в ряды повстанцев. Приводятся клички и краткие характеристики «маршрутников» (спецосведомителей, собирающих информацию в ходе следования по определенному пути): «Свой», «Тундра», «Северный», «Нумто»[408], «Наблюдатель», «Шпилька», «Вотинов» и «Балин». Таким образом, язык повседневных рабочих записей оперуполномоченного слабо соотносится с картиной романтизации и героизации чекистов.

«…Не до скуки, работы по горло». Шишлин назначен старшим опергруппы из четверых уполномоченных разных отделов ПП Окротдела и Березовского райотдела ОГПУ. Он прибывает в сопровождении переводчика 23 декабря 1933 года на культбазу. Агенты приносят сведения и по поводу готовности сосьвинских поддержать казымцев, и по поводу «причастности к этому русских к-р элементов» (24.12.1933)[409]. Отдельно проверяется, насколько АСО (административно-сосланные) сочувствуют требованиям местных. По характеру и количеству поступающих Шишлину сведений можно понять, что агентурная сеть работала достаточно широко. Это позволяло ОГПУ быть довольно информированными и влиять на ситуацию.

В конце декабря агент Тундра сообщает о положении русских заложников: «Русские развязаны, содержатся и питаются удовлетвор<ительно>. Находятся под усил<енной> охраной Шнейдер обморозила руки[410]. Двое захвач<енных> вместе с ними активистов туземцев до сего времени содержатся связанными» (там же). По-видимому, деятельность спецагентов «разложения» приносила свои плоды, по крайней мере Шишлин активно дает задания и констатирует изменения настроений[411]. Сам он мобилен и постоянно занят: изучает хантыйский с преподавателем, летает на «Анюте» в Березово, «ищет по крохам» бензин для полетов. Конец января во многих отношениях становится переломным: записи ручкой сменяются карандашными, о гибели заложников еще неизвестно.

«Дурак не взял карточки Лидушки…» 26 января Шишлин получает телеграмму от жены Лидии, где та сообщает, что здорова, беспокоится о нем и едет в отпуск в Сарапул (на родину). В этом месте записи теряют пунктуационную расчлененность, орфографическая грамотность резко падает, скорее всего, Шишлин пишет в состоянии опьянения. Это тот поток чувств и слов, где личное неразделимо с идейным и общественным[412]. «Ох Лидка. Ведь это тобой написано в горячке, без разсудка неужели я не знаю твоего состояния здоровья и вообще. Ты зла на меня и я тебе охотно верю, готов во всем помочь, но… Личное надо в сторону. Я коммунист-чекист общее дело ты знаешь у меня всегда выше личного ведь мы делаем великое дело. Наш долг и задача укротить авторитет, дать почувствовать силу Советской власти и в тундре среди туземцев-диких, таких же как здешняя природа[413]. Вот им то и надо открыть глаза, вырвать их из под влияния шаман а ты этого моя любимая не понимаеш и не поймеш видимо пока я не вернусь. Разбить твою горячность я не всостоянии сейчас нас разделяют 2500 километров но все же дам телеграмму быть может поймет меня что и здесь она не забыта мной» (26.01.1934). Утренняя запись Шишлина спокойнее, однако показательно содержит большее количество отсылок к «миру культуры»: «Дурак не взял карточки Лидушки что-то взгрустнулось. Посмотрел бы, мысленно сказал пару слов. Эх а как бы послушал „Галкиной“ [Галина — сестра Лидии, жены Шишлина] гитары и потанцевал „Фокстрот“. Всего только месяц 7 дней а я уже начинаю скучать немного» (27.01.1934).

Через несколько дней «благодаря» задержке из‐за «бардака» Шишлин получает большое письмо от Лидии с вложенной фотокарточкой. И вновь появляется тот же характерный сниженный «интимно-лирический стиль»: «Не ожидал — фельдъегерь привез большое письмо от Лидушки. Рад что получил но за содержание его недоволен. Эх Лидка не дура ли ты вериш всяким не былицам ну черта ли со мной зделается а ты беспокоишся наводиш справки. Да живя со мной ты не видиш жизни треплеш свое без того подорванное здоровье, востановить которое моя цель и обязанность но пока успеха не вижу. Но… что не делается, все к лучшему скоро будем вместе и ты будешь спокойна. Безпредельно рад за присланную карточку но (неразборчиво) письмом пользуясь случаем даю телеграмму и отвечу почтой» (29.01.1934).

В дневнике все чаще появляются раздраженные ноты, критические высказывания в адрес сослуживцев, местного партаппарата, начальства: «Сегодня обеспечить посылку трех человек в район Полноват — Кондинск — Саранпауль ведь и тут гады недовольны советской властью. Плохо, когда люди с партбилетом творят антипартийные дела, играют на руку шаманам, не видят дальше своего носа — недовольство туземцев результат слабой работы и политической нечуткости парторганизации, результат работы под лозунгом: „На Севере все сойдет“» (27.01.1934). «Хотели лететь на поиски Нум-то ждали бензин, дождались но полет сорван. Сволочи с аэропорта прислали вместо бензина две бочки керосина. И тут гады мешают, срывают дело все ни чисто проверим» (01.02.1934).

Нарастает усталость, но формируется и понимание происходящего. К озеру Нумто стягиваются силы — «отряд в 30 штыков», — однако «на земле» все оказывается сложнее, чем в «легкокрылом биплане» Бударина: «Бардак какой то а не операция. Обещают не дают сиди и жди» (29.01.1934). «Сегодня пробыл 5½ часов в воздухе, все исколесил по тундре но… Результата то нет. Нумто не обнаружено» (31.01.1934).

«…Настроение у всех скорей бы в бой, расчитаться за все и обратно». Операция, приведшая к развязке (бою и обнаружению трупов заложников), начинается 2 февраля с вылета на Нумто из Березова через культбазу. Шишлин вполне разделяет боевое настроение «ребят из отряда»: «Мы рады а ребята из отряда еще больше засиделись ждут нас, настроение у всех скорей бы в бой, расчитаться за все и обратно» (02.02.1934). Радуясь способностям своего организма выдерживать разнообразные нагрузки, Шишлин переходит к описанию взятых с аэроплана заложников из местных: впрочем, создается впечатление, что «случайные» захваты не так часты: «В 1 час 15 м. Вылетели в разведку. Удачно в 70 кил<ометрах> Юго восточнее Нумто захватили Артемьева Павла — сволочь давно разыскиваемую»[414] (Там же).

3 февраля, когда становится известно, что заложники-коммунисты задушены, происходит перелом в объеме событий на единицу текста: плотность записей Шишлина возрастает вдвое. Убийство делегации переводит для Шишлина ход событий целиком в русло личного противостояния, войны «с личным счетом»[415]. В тексте дневника появляются характерные, закрепляющие внутренние обещания подчеркивания: «Вот гады. Лучших преданных людей Березовской парторганизации отправили на тот свет. А Шнейдер — больную женщину посланную партией и видавшую раньше деревни а не только тундру ее за что? Зато что не считаясь ни с чем она проводила политику партии. Честь вам и слава, погибшие товарищи! Мы за вас будем мстить. Кровь за кровь. Это будет так» (03.02.1934). Такой настрой, очевидно, распространяется не только на него: отряд в «30 штыков» выступает в тундру — «в неизвестность, ближе к желанной цели. Эх скорей бы подратся. Этим живут все. Надоело сидеть и ждать» (05.02.1934).

Владельцы тундры и ее завоеватели. Аэроплан — знаковый образ художественно-документальной прозы о Казымском восстании. У Бударина это «легкокрылый биплан», в постсоветской книге Е. Апина — самолет-убийца. В дневнике Шишлина аэроплан становится прерогативой начальства (Булатова)[416] и источником конфликтности в двух способах контроля над территорией: «с неба» и «с земли». Так, сброшенные с аэроплана записки с ориентировкой на местности оказываются недостаточными[417], погода портится, и Шишлин хотя и томится бездействием[418], но не может переупрямить стихию: проблуждав двое суток в пурге с падающими от усталости оленями, его отряд заблудился в тундре, встав у одного из «больших озер», уже в непосредственной близости от «ракового [рокового] места». Отряд то делится на группы, в попытках поймать кочевников, увиденных с аэроплана, то вновь воссоединяется. Однако кочевники почти неуловимы, показания проводников смущают невнятностью, заставляя Шишлина констатировать: «Ни чего не попишеш они владельцы тундры мы в ней безсильны…» (09.02.1934).