Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны

Вопрос: А почему не 3? Не 2?

Ответ: Ну, потому что еще в основном держится поколение в деревнях, которые родились в 60‐е годы, еще учащиеся советской школы — они еще что-то слышали, и у них можно пробудить какой-то интерес. А дальше, их дети уже — они почти ничем не интересуются[481].

Интересным способом маркирования исторической памяти в публичном пространстве выступают «Метки события для наблюдателя». В нашем случае инструментом для наблюдения стали сувениры-магниты по теме восстания, которые продавались в музейной сувенирной лавке. Оказалось, что мы были первыми покупателями за два года, которые обратили на них внимание. В целом удивительно, что такие магниты вообще были изготовлены, так как это событие не имеет какой-либо привязки в городском пространстве, кроме памятника «Черный ворон» с неоднозначной коннотацией, находящегося на кладбище.

Отдельно упомянем о проективных методиках, которые также позволяют добиться желаемого результата. Для получения ответов на вопросы о необходимости сохранить память о событии и его участниках с помощью создания в воображении образа того, как он должен выглядеть, где находиться, на чьи средства создаваться и пр., может быть использован «Образ и место памятника участникам восстания».

Интервьюер предлагает описать памятник участникам восстания, это один или два разных памятника и почему. И где он должен находиться — в центре села, рядом с памятником героям Великой Отечественной войны, на кладбище или совсем в другом месте.

Ил. 3. Фрагмент работы художника Р. Симанова, г. Ишим (фрагмент утраченной росписи. 2001 г.). Изображение было частью экспозиции «1921 год» в Ишимском историко-краеведческом музее. Художник расписал стены и потолок помещения, где находилась экспозиция. После переезда музея в другое здание, так как росписи невозможно было перенести на новое место, они были закрашены во время ремонта новым владельцем помещения. Сейчас наиболее полные изображения росписей остались в фотоархиве Г. Крамора, ученого секретаря МАУК «Ишимский музейный комплекс им. П. П. Ершова»

Вопрос: А вот как помнить тогда, может быть, надо поставить им какой-то памятник?

Ответ: А у нас памятники есть.

Вопрос: Но они в Синицыно.

Ответ: В Синицыно. А потому что у нас, видите, у нас здесь было [восстание], а расстреливали-то там. Жертвы, жертвы, там, там памятники.

Вопрос: То есть памятник должен стоять на расстрельном месте, на ваш взгляд, да?

Ответ: Да.

Вопрос: А может быть, в селе тоже надо поставить? Просто не все добираются до Синицыно, да, мне кажется?

Ответ: Ну да, но знаете, сейчас такое время, сейчас вот, конечно, были и не против у нас здесь это поставить, но…[482]

Ключевые вопросы, позволяющие перейти к этой теме: «Почему так много памятников героям и жертвам Великой Отечественной войны, а памятников участникам Гражданской войны так мало, а участникам крестьянских восстаний еще меньше? Как он должен выглядеть, где находиться, на чьи средства создаваться?»

Вопрос: А вот скажите, вот это интересно, ну, вот у вас, я как понимаю, в селе есть памятник только борцам с кулаками?

Ответ: Да-да-да-да, погибшим.

Вопрос: А вот нужно памятник построить вообще, как бы и тем, кто повстанцы?

Ответ: Да, я бы за то, чтоб вот сюда мы приходили и почитали их.

Вопрос: То есть рядом поставить или вместе, один на всех?

Ответ: Вот, ну, конечно, к нам никто не поедет, но вот это надо их рядом, просто вот рядом поставить. Не один на всех, а… рядом поставить, чтоб…

Вопрос: Не надо один?

Ответ: …что эти за свое боролись, а эти за свое боролись. Но дело в том, что правых мы теперь не можем найти. Кто был прав, кто был виноват, не нам их судить[483].

Вот как могут быть интерпретированы полученные ответы. Желание дать деньги на такой памятник можно трактовать как более прочную установку на сохранение памяти об односельчанах — участниках события, чем нейтральный ответ «если будут собирать, то, может быть, и мы поучаствуем». Особенно показательна отрицательная реакция на это предложение и последующая аргументация, например «я приезжий», «я к этому отношения не имею», «не знаю, пусть государство заботится».

Вопрос: Представьте себе памятник, вот крест, да, на него надо будет собирать деньги. А как вы думаете, вот кто бы стал сдавать деньги на этот крест и как много таких людей было бы.

Ответ: Сейчас уже навряд ли. Я думаю, это спонсоры, просто должен быть кто-то. А потому что уже это никому не надо.

Вопрос: Даже потомкам?

Ответ: Многим не надо.

Вопрос: Даже потомкам?

Ответ: Может быть, даже и так. Ну, как бы уже все это, деревня подзабыла это время, [19]20‐е годы, сто лет подходит[484].

И эта же респондентка, начав говорить о том, что памятник нужен, но никто не будет его устанавливать, спустя несколько минут приходит к мысли, что она сама может стать инициатором установки памятного креста.

Я своим девчонкам (подругам-односельчанкам. — Авт.) позвоню и поговорю с ними, что они на это [скажут]. У нас там есть к кому обратиться, крест-то уж сделать можем, и табличку написать можем, и просто поставить там, на этом месте. Это можно сделать. И это небольших денег будет, крест-то этот купить — это небольшой крест, и табличку эту сделать. Вот вы хорошую дали мысль. <…> Я поговорю, мы, возможно, это сделаем[485].

Образ памятника в описании респондента может дать представление об отношении к участникам восстания как героям, жертвам или врагам. Мы сгруппировали ответы в три категории: «Ангел скорби» («Здесь надо ангела поставить. Светлого ангела»[486]), «Крепкий сибирский крестьянин, которого извела советская власть» («Человек какой-то рабочий… крестьянин. С тем же плугом, с которым работал») и некий памятный знак, стела («Это скромный был бы памятник. <…> Наверно, знак какой-то памятный был лучше всего»[487]). Такие варианты ответов показывают разность отношения к событию и его участникам в памяти респондентов.

Еще один способ заставить респондентов говорить о своем восприятии прошлого — предложить поучаствовать в «Бессмертном отряде» и самим решить, память о ком будет визуализирована и представлена на публике. Экспедиция проходила в преддверии подготовки к Дню Победы, и вопрос о возможности собрать «Бессмертный отряд» из участников событий восстания оказался вполне уместным. Предлагалось порассуждать на тему, возможно ли вообще шествие в честь участников восстания? Это должно быть совместное шествие или же два отдельных шествия?

Подобная проекция позволяет выявить отношение респондента к событию из перспективы его позиции в ответах на вопрос, что делать с воспоминаниями о Гражданской войне (восстании) в связи с памятными датами. Позиции «примирения» и «реабилитации», «восстановления справедливости в отношении мятежников» или «возмездия за безвинно погубленных крестьян» раскрываются вопросом о том, должны ли портреты участников событий (так называемые «мятежники» и «каратели») находиться в одной колонне или это две разные колонны?

Вопрос: Как вы думаете, а могла ли быть поддержана такая идея, или могли ли выходить с портретами не только Великой Отечественной войны, но вот и Гражданской войны, и в том числе вот этого восстания [19]21‐го года, это же ведь тоже герои. Ну, семейные герои.

Ответ: Я поняла вас. Я думаю, что, наверное, нет, наверное бы, это не было поддержано — не нами историками, да, а именно населением. Опять же, в связи с тем, что это очень размытое представление о том, кто был бандитом, а кто был за правду. То есть правда была у всех разная. И ведь те, кого называют наши старожилы конкретно коммунистами, да, конкретно для них врагами, в их семье-то они же были героями. Поэтому здесь очень сложно, кого считать героем. Мы вот по крупицам пытаемся это выяснить, те, кто этим вопросом занимается, вот вы, конечно, замечательную ведете работу, но в семье, в любом случае, каким бы ни был предок, он будет героем. И, может быть, даже наоборот, вот Шевченко — он да, он за правду, мы его, в принципе, можем легко как историки назвать героем, он свое отстаивал, он был прав, почему нет, — а родственники стесняются, им вдолбили, что он был плохой, был бандитом, и они не пойдут с портретом ни за что[488].

В целом предложение о проведении акции «Бессмертный отряд» не вызывало негативной реакции:

Вопрос: Если гипотетически предположить, что была бы возможность создать, ну, «Бессмертный отряд», вот люди, такие, как потомки, — да, я понимаю, что ваш муж нет, но, может быть, Света, другие потомки вот именно повстанцев… и не только повстанцев, участников этого восстания с обеих сторон, — они бы пошли в таком шествии «бессмертном»?

Ответ: Ну, я думаю, пошли, наверно. Я считаю, что вот сейчас, когда вот эти уже азы [известны], вот это все распределено — какие они были, в чем проблема этих повстанцев, чем они виноваты, кто прав, кто виноват, — я думаю, что пошли бы. Даже и мой муж бы пошел. Он, как сказать, просто у меня муж такой, что он не любит разговаривать, он такой стеснительный…[489]

Против идеи «Бессмертного отряда» высказался только еп. Евтихий (Курочкин), объяснив свое мнение тем, что проведение подобной акции расколет общество, «будет противостояние». Этот вопрос также помогает подтвердить гипотезу об утрате семьями артефактов, связанных с событием. Первой реакцией многих респондентов о «Бессмертном отряде» становилась реплика «так портретов-то не сохранилось».

С портретами повстанцев? Я с другого конца отвечу. Я не могу это представить, потому что портретов повстанцев не сохранилось практически. То есть каким-то чудом удалось найти фотографию одного из лидеров повстанческого движения, Григория Атаманова, это Надежда Леонидовна [Проскурякова нашла]. Каким чудом она сохранилась? Потому что в семьях… вот даже те же Шевченко, того же Шевченко, безусловно, никаких фотографий нет. Даже если они были, они были уничтожены. То есть просто, я не знаю, это черные квадраты должны быть, или как?[490]

И последняя методическая наработка, основанная на гипотетическом допущении о встрече с предком в момент восстания, — «Машина времени».

Прямое обращение к своим дальним предкам в виде просьбы о помощи, совете, поддержке является традиционным ритуальным действием, присущим в разной степени всем культурам. Как правило, это ярко выражено в тех культурах, где почитание предков и бережное сохранение устной памяти о них — крепкая традиция и важный механизм социализации подрастающего поколения. Чем более значим был предок для семьи, рода, тем чаще происходит акт воображаемого диалога в трудной ситуации, при необходимости принятия ответственного решения и т. д. Мы часто можем слышать назидание членам семьи: «Твой дед никогда бы так не поступил», «Бабушка в этих случаях всегда говорила, что надо…», «Был бы жив твой отец, то он бы…». Рефлексия по поводу поворотных моментов судьбы в истории своей семьи тоже часто сопровождается попытками понять мотивы поступков членов семьи, которые сделали свой выбор. В интервью мы можем слышать, как респондент с сожалением говорит: «Не знаю, почему они уехали оттуда, теперь уже не спросишь».