Военный дневник харьковчанки

2 апреля

То, что мы не "братья", было понятно еще задолго до войны 2014 года. Помните, когда мы впервые поехали отдыхать к Красному морю. Когда в девять утра обязательно какой-нибудь Олежек из Тулы уже стоял на карачках и блевал в бассейн.

Никогда не забуду четырех барышень из Воронежа, которые так ни разу и не вышли на пляж. Мы уходили – они бухали, возвращались – они бухали. Учительницы младших классов, кстати. К вечеру педагоги теряли человеческий облик.

А еще была Оля, которая вечно орала дурниной в туалете: "Эс-пэ-бэ!"

За русских там всегда было немножечко стыдно. Не как за старшего брата-хулигана, а как за дальнего родственника-дебила.

Скандал на ресепшен – русские, разборка в ресторане – русские, сп...здили халаты из номера – русские.

Мы уже тогда пытались открещиваться. Помните? Всегда на вопрос "Фром раша?" мы оживленно махали руками: "Но, но, но – Юкрэйн!"

Да, это было понятно давно. Но теперь… Чем больше слышу диалоги российских пленных с родными, тем очевиднее – мы с разных планет, у нас отличаются ценности, ментальность, эмоциональный интеллект.

– Пап, я в плену.

– Подожди, я дам трубку маме.

Я пытаюсь понять, чисто антропологическое любопытство – как такое возможно? Твой сын звонит из плена, а ты что? Занят? Играешь на балалайке? Собираешь матрешку? Смотришь 176-ю серию "Возвращения Мухтара"?

У меня папа начинает вырывать у мамы трубку на первой минуте разговора: "Дай мне, дай мне, мне важное спросить. Ань, в Днепре похолодало, ты там не мерзнешь?!"

А я звоню три раза в день и не из плена, прости, Господи.

– Мама, мы тут мирных убиваем, слышишь!

– Тебе там уже голову задурили, да?

Мне все время кажется, что это монтаж. Что так не может быть.

Мама мне сегодня говорит: "Анечка, нам пенсию дали авансом за апрель, научи меня, как тебе переслать".

Маме 82 года, и когда она говорит это, я слышу в трубку взрывы у них за окном.

Папа каждый день выясняет, не болеет ли Саша, появились ли у Гектора друзья, не закончились ли у Киры орехи, которые она так любит.

Кира – это птица, попугай. Папа беспокоится из осажденного Харькова, как кушает мой попугай. Это в наших семьях нормально.

– Мам, узнай в части, что мне будет, если я сам сдался.

– Я звонила в часть, они там трубку не берут.

Трубку не берут, понимаете. Х...ли, после обеда наберет еще раз, ну, или завтра, че. А лучше с понедельника.

Какого сочувствия или понимания мы ждали в первые дни войны? Эта тетка, у которой в военкомате трубку не берут, – она, что ли, пожалеет девочку, погибшую в Мариуполе от обезвоживания? Если ей на собственного мальчика плевать.

Честно, раньше думала, что нас отличает отношение к алкоголю, к работе, к свободе. Оказалось, есть более прозаичное мерило – отношение к близким.

– Света, нас тут убивают, но я сп...здил тебе кофемолку и тостер.

– О, классно.