Поездка в Обонежье и Корелу

XXIII

Мечты свои отправиться северным берегом Онего вплоть до Повенца на лодке чрез Кижу[4], Толвуй[5], Палеостров и Шунгу[6] пришлось нам отложить, потому что заонежане на этот раз отложили в сторону свою поговорку: «что пожалуете» и, в конец избалованные покойным Гильфердингом, который платил им огромные деньги за доставление сказителей, за дичь, а также и за греблю на его лодке, заонежане, говорим мы, запросили с нас 150 рублей за эту путину и не хотели и слушать моих предложений, и потому я должен был изменить свой маршрут, так как у меня осталось бы довольно времени для посещения Корелы. Порешив отправиться в Повенец «горою», мы запаслись всякими разрешениями, открытыми листами и письменными свидетельствами о личности и двинулись в путь. Великолепнейшие, грозные, дикие виды по сторонам, новизна впечатлений — все это делало путь приятным; ко всему этому следует заметить, что дорога от Петрозаводска до Повенца чуть ли не лучшая из всех дорог объезженных мною по Руси; по её природному шоссе тележка катится как по столу, прионежские лошадки действуют изо всех сил, а ямщики рады неожиданному проезжающему «за оные», т. е. прогоны, и в силу всего этого, делая по 18 верст в час, мы несемся как угорелые и только и приходится покрикивать: «батюшка тише! пожалуйста тише!» Проехали Шую или Шуйский погост, где часа 2 толкуем за самоваром и за стаканчиком пуншика со стариками и слышим жалобы, жалобы и жалобы. Веры меньше стало, молодежь табак курить стала, отовсюду гнетут старую веру, а мы что же? Мы ничего. С Шуи сплошь уже начинаются поселения поморского толка; по спискам большинство, чуть ли не все жители, считаются православными и показываются лишь небывающими у исповеди и св. причастия по болезни или по нерадению, но на самом деле едва выедешь из Петрозаводска, как являются восьмиконечные кресты (даже на православных церквах в виде уступки водружены кресты восьмиконечные), старинные иконы, разные картинки в роде Сирен-птицы, козмографов и, главное, всенепременно «древо благочестное», т. е. родословное дерево князя Мышецкого Боголепа, по преданию основателя Поморского толка; тут уже непременно под тяблом найдется дымило (кадило с деревянной ручкой), которым все беспоповцы кадят своим иконам утром и вечером, а над окнами и дверями прибита бумажная ленточка с превосходно выведенною на ней красно-черными буквами надписью: «Христос с нами уставися вчера и днесь тем же и во веки». Спросите у старика: «кто он?» и получите всенепременный ответ: «православный, православный!» Но поговорите с ним по душе, выпейте с ним штук 6 стаканов чаю, не вынимайте папиросы, дайте понять, что вы это делаете из уважения к обычаям хозяев, похулите прижимку 54 года, разрушение Данилова, Лексы и других монастырей, разубедите хозяина в том, что вы чиновник, явитесь пред ним просто человеком, притом сочувствующим не угнетающим, а угнетенным, — старик меняет тон, тащит рукопись, икону из заветных уголков, старается вас угостить, толкует, горячится, рассуждает и в конце концов стереотипная фраза: «мы нешто раскол, расколом именовались те, что отвергали божественность Христа и иные еретики». Час-другой разговора, к вам уже лезет и баба, и парнишка, читают вам кое-что, баба учит вас писать и пишет притом так, что невольно задумываешься о необходимости поучиться у неё нашим палеографам, парнишка рассказывает вам содержание картин, развешенных по стенам, притащит ценную рукопись, покажет, похвастает бойкостью чтения, вы делаетесь желанным гостем: «об вас понимают», кормят на убой и отпускают, чуть не со слезами. Дом, в котором вы были, большой, чистый, уютный, все хорошо, хозяйственно и невольно начинает гвоздить мозги дума, почему это русскому человеку достаточно перейти в какой-нибудь раскольничий толк, чтобы сделаться из сопатого — чистым, из неряхи — опрятным хозяином, из лентяя — трудолюбивым, из голытьбы — достаточным. Один бывший миссионер в раскольничьих поселениях говорил так: «хорошо бы было, если бы все православные в раскол перешли», намекая конечно на бытовую сторону раскола, и приходится вполне согласиться с ним, так как в расколе есть хоть какая-нибудь копошащаяся идеишка, а в русском крестьянстве — никакой.

С шуйского погоста идет дорога на Кивач и Порпорог и отличается от повенецкой еще большим удобством для движения. Новое мчанье без передыху лошадям, с горы на гору, новое мелькание дивных видов — и широкая река открывается перед нами — это Суна[7], кормилица значительного населения. Вся река запружена бревнами, которые сплавляются по ней с верховьев и приносят огромные барыши лесопромышленникам и чувствительный убыток местным жителям. Кроме уже того, что лесопромышленник эксплуатирует рабочих, кроме того, что кабала, в которой он держит в своих руках окрестное население, как кабала капитала над трудом, а не рождения над неродовитостью, гораздо безысходнее кабалы крепостного права; кроме этого лесопромышленники гнетут даже и тех, кого горе не загнало в их руки и кто имеет достаточно смелости, чтобы искать хлеба помимо них. Дело в том, что Суна, весьма богатая рыбой, в верховьях своих богата и лесом, а потому с давних времен привлекала взоры торговцев лесом. Несмотря на некоторые неудобства сплава бревен чрез Порпорог и Кивач, лес все-таки вырубается здесь в огромном количестве и сплавляется по Суне до Онего, где его берут на буксир пароходы. Во время гонки леса, которая совпадает и с временем наиболее выгодного улова рыбы, вся Суна бывает сплошь запружена лесом. Такое скопление бревен, постоянный гомон и галденье рабочих, наконец неминуемое засаривание воды корой, обломками и отрывками бревен — все это не может конечно не распугать и не разогнать рыбу, которая и удаляется на это время в озеро, т. е. делает улов более трудным. Лесопромышленность здесь прямо идет в ущерб присунским жителям, которые жалуются, но жалоб в собственном смысле этого слова никуда не приносят, по той простой причине, что пришлось бы жаловаться казне, которая сама продает участки и сама тем самым, хотя и невольно, лишает добычи присунское население. Тут администрация еще не виновна, но вот в чем вина её: все сунские пожни и покосы находятся за рекой, а потому и приходится сунянам раза 4 в день переезжать реку, — вот тут-то лесопромышленники и придумали доходную статью. Река запружена, проезда нет, хотя по закону лесопромышленники и обязаны оставлять проезд для местных жителей. Едет, положим, в лодке крестьянин. — «Куда?» «На пожни». «Подавай 10 к.!» Едет баба с телкою. «Куда?» «В лес». «Подавай 10 к.!» Эти-то поборы и доводят присунцев решительно до отчаяния. Иногда так гонки просто на просто делают побор подушный, копеек по 5 с души, и тогда пропускают крестьян на их же собственную землю уже даром, беспошлинно. Безобразие это совершается уже несколько лет сряду, но до сей поры оно не дошло еще до сведения начальства, благодаря необычайному терпению и выносливости по отношению ко всякого рода поборам нашего крестьянина вообще.