Поездка в Обонежье и Корелу

LVII

Весьма сожалел я, что у меня не было с собою фотографических аппаратов, потому что Лекса до того красива, что могла бы занимать не последнее место в среде прелестных видов России. Даже и теперь, когда все здесь разрушено, гниет и доставляет лишь небольшую возможность заключать о минувшем, и теперь даже есть еще на что полюбоваться Когда-то это было полно народа, кипела здесь жизнь, шла работа — теперь в Лексе пустыня: изредка лишь пробредет куда-нибудь большуха или какая либо из её старух, да пьяненький псковитянин залезет не в свой поселок с площадным ругательством своим. Заручившись своею дружбою с даниловским большаком, я уже не боялся неразговорчивости большухи, и действительно, по первому же разу узнал от неё все, что она сама знала. Как женщина, да к тому же и женщина старая и болезненная, она всякое слово свое сопровождала слезами и, когда бывало расплачется, то дела уже от неё не жди, а давай ей слезу пустить вволю и тогда опять начинай подходцы. Да она мало и вообще дела знает — видимо она ошеломлена событием 1855 года до того, что и память-то у неё отшиблена. Прежде в Лексе было до 700 женщин; тут же была и грамотная, в которой воспитывались дочери местных жителей и иногородних. Много толковали про Лексинскую безнравственность, уверяли даже, что прудок лексинский, кроме рыбы, еще изобилует и трупами младенцев. Но странное дело! Уж кажется искали к чему-нибудь придраться ревнители православия и общественной нравственности, отчего же ни разу не было открыто подобного преступления? Все это одна чепуха, одни наговоры старых салопниц на Лексу. Быть может и не особенно чуждались лексинские жилицы мужского общества, быть может и увлекались кой-кем, но ненормальность монастырской жизни, конечно, всегда будет порождать охотку к запретному плоду, а тут еще прелестные виды, лес, месяц сияет, соловей свищет — поневоле иную девицу весною станет позывать на любовь. А тут еще и такое слово будто бы умными людьми было когда-то выговорено: «не согрешивши — возмечтаешь, не согрешивши — не покаешься, не согрешивши — спасен не будешь». Опять тоже и бросать-то младенцев в пруды незачем было, когда совершенно свободно можно было воспитывать их при монастыре. В настоящее время в Лексе живут всего 20 старух, которые доживают свой век и потому признаны начальством для государства не опасными. Прежде в часовне служили женщины и строем монастырским заведовала избираемая всем обществом уставщица, которая однако была обязана повиноваться большухе — игуменье. Утреня тянулась обыкновенно 6 часов, так как тут читали и то, и сё, и Бог весть чего только не читали, затем часы продолжались 2 часа и наконец тоже 2 часа читалась вечерня; девицы, жившие в Лексе, отнюдь не были обязаны дежурить все 10 часов стояния в часовне, а посещали службу в охотку, — иная так и вовсе не ходила. Была в Лексе чудотворная икона, которая, по словам большухи, много народа привлекала, но и ее забрали, как-то раз ночью и увезли, а куда? — неизвестно. Большуха живет теперь в отличном доме; квартирка её состоит из двух комнат и молельни, которой однако с намерением придан внешний вид спальни; все у неё чисто и мило, да очень уж старушка, Бог с ней, слезлива — ничего просто и рассказать не может. Она совершенная противоположность большаку: оба они, видно, были красивы собой, но большак большего роста, а большуха низенького; большак бойкого ума человек, он быстро поймет, схватит значение фразы на полуслове, говорит складно, умно, видимо старается не вспоминать о былом, а если и вспомянет, то скрывает накипевшее чувство; наоборот большуха ума не бойкого, слегка бестолковенька, на понимание туговата, а уж слезлива — беда! Заговоришь о репе, а она уж и плачет: «а у нас-то репка была какая прежде-то» — и пошла, и пошла; впрочем старуха она милая, добрая, но видимо ничем не верховодит, а все делается с совета большака. Как большаково, так и большухино звание было преемственно от Мышецких; список всех большаков, за исключением последнего, помещен уже в истории Выговской пустыни, но большухи еще не перечислены нигде, почему я и полагаю не лишним перечислить их здесь. При Мышецких большухой назначена была дочь Данилы Викулича — Софья Даниловна, а после неё избираемы были: Ирина Степановна, Елена Григорьевна, Федосья Герасимовна, Федосья Нифонтьевна, Наталья Макарьевна, Матрена Филипьевна (1853-1870) и Федосья Анисимовна. Главным образом печалуется старушка о том, что негде помолиться: «хоть одну бы часовенку открыли», — говорят и большак и большуха. — «Неужто же мы не христиане и хуже татар и евреев?» Да, тяжкое дело сделано в 1854-1855 годах с точки зрения гражданской, позорное — с христианской, варварское дело — с научной! Познакомился я со священником Лексинским — не страстный ревнитель, но по посту своему не может не делать разных закорючек; толку знает, видимо, не много; повел он меня под колокольню и то, что я увидел здесь, могло бы убить на месте библиофилов; книги, рукописи, утварь — все свалено в кучу и гниет преспокойнейшим образом. «Нельзя, ли говорю, попользоваться». «Сделайте милость, — говорит, — куда нам эта негодь!» Много интересного понабрал я грешный, по крайней мере не сгниет под лексинской колокольней! — Все рассказы большухи вертелись все больше вокруг обстоятельств самого разорения. Интереснее всего то, что запечатывал часовни жандармский штаб-офицер, князь Мышецкий; двух старух, которые валялись в ногах у власть имеющего чиновника, последний огрел каблуком в висок и одна, по странному стечению обстоятельств, скоропостижно скончалась; гнали и мужчин, и женщин, и детей палками и кнутами без разбора, сделали мерзость среди часовни в Лексе; всех, даже и тех, которые имели паспорта, прогнали из монастырей и выслали на родину. При разгроме же приключилось и чудо: часовню запечатали прежде разгрома, но когда ее при разгроме распечатали снова, то на аналое нашли июльские минеи! Наконец, в довершение спектакля, тогдашнего даниловского большака пинками и батожьем вытолкали навстречу ревнителям, с ключами на подносе — ни дать ни взять, как крепость сдает комендант; сколько я ни добивался, но ни в одном соборе я ключей от Даниловской крепости не нашел. Фортель этот, т. е. выход большака с ключами, должен был обозначать, что вместе с ним и главнейшие раскольники добровольно подчиняются начальству и желают удостоиться воссоединения. Пали и Данилов и Лекса, раскольники разогнаны, несколько новых приходов открылось Олонецким семинаристам — вот и все, чего добилось духовное начальство.