Уход на второй круг

— Тебе тридцать через месяц! — воздевала к небу руки Маргарита Николаевна, оседлав любимого конька, совсем как недавно еще обвиняла Ксению в том, что ей двадцать восемь. — Ты за голову браться думаешь?

Денис, так же искренно, как и сестра, не видел зримой связи между хронологическим возрастом и фактом физического наличия головы. Да и вывести из себя его было значительно труднее. Даже просто вызвать на разговор представлялось той еще задачей. Потому что он только криво усмехался, очень легко отшучивался и подкладывал себе добавки в тарелку. Лопать Денис мог без отрыва от самого внимательного поглощения информации, исходившей от родителей. Только вот от наливки отказался непоколебимо — безо всяких двадцати капель.

— Мне в караул заступать! — решительно объявил он. И от него в этом смысле отстали.

Много позже, куря на балконе, пока мать мыла посуду, а отец прятал продукты в холодильник, Дэн смотрел на сестру, сидевшую в глубоком кресле здесь же, увернутую в темно-зеленый плед, и, выпуская струйки дыма, улыбался:

— Следующие выходные я с обедом в пролете. Как раз мне дежурить. Рекомендую тебе тоже улететь в какое-нибудь Манагуа, а то сожрут.

— У нас нет прямого сообщения с Манагуа. А отпуск у меня в следующем году. Если отпустят.

— Значит, за двоих отдуваться тебе. Интересно, когда это случилось?

— Что именно? — уточнила сестра.

— Когда мы и родительское представление о нас стали различаться?

— Тогда, когда мы стали жить собственным представлением.

— Какой-то незаметный процесс. Что там твой замо́к? Врезала? Я им не говорил, — Дэн кивнул в сторону комнаты, где переговаривались родители, — а то ты бы их потом из квартиры не выкурила.

— Врезала, все нормально. И лучше, что они не знают. Устроили бы у меня регулярные вахты.

— А сосед? Претензий не выставлял? Сильно ты его затопила?

— Предъявлял, — Ксения криво усмехнулась. — Я ему за трубы у себя заплатила, так он пьяное шоу устроил. Если про его ремонт спрошу — у меня не настолько богатая фантазия, чтобы представить, что за этим воспоследует. Хоть с квартиры съезжай.

Денис присвистнул и вынул изо рта сигарету, глянув на сестру. Они были не очень похожи. Ксения пошла в мать, а он — в отца. Такой же мощный, широкоплечий, светлый. В нем тоже было очень много света и спокойствия, оно словно волнами от него исходило и действовало на других. Он был старше ее почти на два года, и этой разницы не чувствовалось — вообще никогда не чувствовалось. Они даже в детстве не ругались, словно читали мысли друг друга.

— Так чего? Денег не взял?

— Неа, — рассмеялась Ксения. — Вернул. Странный он какой-то…

— Ну, зато сэкономила. Шоу — сильно шоу? Может, разобраться?

— Да я и сама могу… Нормально все, правда.

— Ладно… но если чего… Давай хоть домой переправлю, а? А то я папину вишневку знаю. Двадцать капель, а язык заплетается.

— Не преувеличивай, — она поежилась в пледе. — С тобой поеду при условии, что поднимешься на кофе.

— Ксюха, волшебное слово «ка-ра-ул». Я как раз тебя довезу и поеду на базу. Соглашайся. Давай кофе, когда из Вильнюса прилетишь.

— Нет. Еще в пробках застрянешь.

— Вредина.

Ксения не спорила.

Не спорила и с мамой, которая не отпустила без чая и пирога с вишневым вареньем. На прощание вручила обоим своим непутевым детям по пакету с едой.

— Знаю я ваши полуфабрикаты! — заявила Маргарита Николаевна.

Брат с сестрой синхронно сказали «спасибо» и дружно вышли от родителей. Во дворе Денис дождался такси, которое вызвала себе Ксения, за что получил поцелуй в щеку и мамины деликатесы — доппаек к уже полученному.

Жалела, что не приехала на машине. За рулем некогда было бы думать. Теперь же, на заднем сидении, где не мешали фары встречных автомобилей, а фонари передавали друг другу эстафету мягкого света, струящегося по ее коленям, она перебирала в голове все сказанное мамой. И в который раз удивлялась, почему родители не хотят ее услышать. Почему строить карьеру — это плохо, а иметь мужика — это хорошо? Однажды она пыталась — не вышло. А с карьерой выходит.

Ей двадцать восемь, она второй пилот. Закончит аспирантуру, налетает часы — будет шанс стать КВС[1]. Вот что им не так, родителям?

Откинув голову, Ксения отвернулась к окну. Пробка медленно двигалась по мосту. Но к счастью, оживился таксист. Он сыпал всевозможными эпитетами в адрес сотоварищей, ползущих рядом. Его голос и сигналы за окном отвлекали. Она прикрыла глаза. Папина ли наливка или бормотание водилы, но Ксения пришла в себя, когда услышала: «Подъезд какой?»

Еще немного и сбудется утренняя мечта — поваляться в постели. Вышла из машины, подняла голову и наткнулась на взгляд в окне. Первый этаж. Прямо под ее кухней. Мужчина в форточке. Тлеющий оранжевый кончик сигареты. И прямо на нее — глаза в глаза. С какой-то странно волнующей пустотой.

Ксения отвернулась, и каблуки ее громко и быстро отстучали путь к подъезду.

***

Было в этом что-то полумистическое.

Сначала у него сбегает кофе. Изо рта само собой вырывается негромкое «твою мать». Шипящая жидкость под холодную струю и нахрен в раковину. Он не любил перекипевший кофе. Тот имел едва уловимый оловянный привкус, который убивал в нем желание его пробовать. Он и нормальный-то пил редко.

Еще мгновение, и вода, шумевшая в кране, замещает коричневое прозрачным. Смывает крупинки, будто бы их никогда и не было. А потом он просто чиркает спичкой и закуривает. Форточку нараспашку, воздух, в котором нет олова — ощущение ледяного одиночества тоже влетает в кухню, сметая крупинки голосов, что он собирал на шумных улицах, среди людей. Что угодно — лишь бы оказаться в допустимой черте, не выйти из нее. Не угодить в вакуум.

Но воздух — это не вакуум.

Воздух — это запах сизоватого дыма, по вечерам лишь усиливающийся. Воздух — несущий между собственных молекул редкий смех или звонкие реплики подростков, задержавшихся во дворе. Воздух — где фонари рассеивают сумрак, и в их желтом статичном свете привидениями проносятся кленовые листья — прямо под его окнами. Воздух — это и сумрак тоже, толщу которого рассекает фарами такси. «383» — на крыше черным по оранжевому. И ему почему-то показалось, что сейчас вокруг все черное и оранжевое. Воздух — это движение из дверцы. Маленькая ладонь. Подхваченные ветром локоны, искаженный желтыми отблесками цвет которых угадать было не под силу. Глаза — резкие, пустые — на него. На его окно.

Потом только дошло. Стюардесса сверху. Это она процокала до крыльца и скрылась в подъезде. Маленькая стюардесса сверху, которая воздухом быть не могла. Потому что вчера, спьяну, он для себя решил, что такие только перекрывают кислород тем, кто и так дышат с трудом.

Парамонов в очередной раз затянулся. Снова начинать варить кофе смысла не имело — иначе не уснет. А спать надо, это все равно, что провалялся всю прошлую ночь и весь день. Отсыпной. Восстановление энергии и баланса темных и светлых сил в собственной душе.

Чай. Лимона не было. А чай без лимона — песня без припева. Так же, у окна, глядя на фонари, он чувствовал, как обжигает язык горячая дымящаяся жидкость. И понимал, что вот она, черта́, перед ним. И, может, хватит уже? Хватит? Самоистязание, которое никуда не ведет. Ни к чему не приводит — кроме пропасти.

Но сколько их было таких вечеров на протрезвевшую голову?

К чёрту. Черту́ — к чёрту. Про́пасть к чёрту.

А потому спать. Спать. Когда нужно прийти в себя, чем больше спишь, тем меньше себя помнишь. И это к лучшему.

[1] Командир воздушного судна