Уход на второй круг

18

И время побежало. Не вспять. Не вперед. Странный бег на месте. Когда кажется, что покрыл десятки километров, но едва ли приблизился к цели. Он чувствовал это постоянно.

В Институте, где болтался в последнее время с переменным успехом, неожиданно понимая, что надышаться не может вне этого места.

На станции и в машине скорой, где и не жил-то вовсе. Так, перебивался по суткам.

На даче, падая на укрытый гуцульским тканым ярко-зеленым ковром старый диван на втором этаже, где, если хорошо протопить, было теплее, чем на первом. И пофигу, что шерсть ковра больно царапала лицо.

Замирая у подъезда собственной квартиры, вглядываясь в окна Ксении. И зная наперед, что она в рейсе, что ее нет. Слишком хорошо помнился график ее полетов. И дни, когда она бывает дома.

Помимо воли он высчитывал. Помимо воли — ждал. Помимо воли хватался за телефон, слыша звук входящих сообщений. И понимал: не позвонит. Не станет. Не будет. И, наверное, в своих установках права. Потому что это она ему нужна, а не он ей.

Но отдавая себе отчет в том, что нужна, не понимал насколько.

Рывок случился в один миг, переворачивая все с ног на голову.

Дурацкий день, не задавшийся с самого начала. С утра пробитое колесо, когда надо ехать на инсульт. Потом Илонка со своей респираторкой и температурой — пришлось отправить домой и дальше кататься в очень тесной очень мужской компании с Валерой. О том, чтобы перевести медсестру в другую бригаду, когда это было актуально, сама медсестра даже не захотела слушать.

«Это всего лишь секс, Парамонов! Ну появился у тебя кто-то! Тебя напрягает? Меня — нет», — заявила она тогда. Так и ездила. Не мешала — и ладно.

Первый раз засаднило под ребрами, когда в очередную тридцатиминутку сунулся в аквариум.

— О, Глеб Львович! — обрадовалась Ленка. — А сто третья только с Русановки приехала! С твоего любимого адреса!

Капанадзе — из сто третьей — выглянул из-за угла со своим стаканчиком кофе и радостно сообщил:

— У Божьего одуванчика инсульт, прикинь!

— В смысле инсульт? — не въехал Глеб, будто бы это было чем-то из ряда вон в его практике и его профессии.

— Обыкновенно! Недвижимость. Отперли ее в больничку на луноходе. Так что теперь вероятность ложных вызовов по этому адресу минимизируется, — хрюкнул от смеха коллега и отпил из стаканчика.

— Их и так уже сколько не было, — неожиданно раздраженно буркнул Глеб. — Чего там с ней? Сильно?

— А ты как думаешь? Если госпитализировать пришлось.

— Вытащат?

— Да куда денутся. Мозгам хана, конечно. Хотя там и раньше с этим было так себе…

Раньше там было одиночество.

Осознание этого резко раскроило лучом что-то непроглядное в его измученной башке.

Парамонов слишком много знал об одиночестве, даже когда не доходило. Дошло.

И снова окунался в круговерть, в которой существовали он, Валера, минивэн и голос. С одного конца города — в другой. Из одного — в другой.

А потом случился рывок.

«112-я, аэропорт Киев, Жуляны, терминал А, — монотонно произносила Ленка. — Женщина сознание потеряла, и по месту посмотреть — их травмпункт не справляется».

«С чем не справляется?»

«Конкуренты отстучали, что несколько бригад туда направили. Там родственники погибших, сам понимаешь».

«Каких погибших?»

«Глеб, не тупи. Самолет упал, по всем новостям с утра крутят».

И тут не то что под ребрами засаднило — внутренности резко и сразу, одним махом скрутило в узел.

«Понял, едем», — только и смог выдохнуть он, прежде чем спросить у водителя:

— Слышал?

— Да уже гоню.

Когда они парковались у международного терминала, там уже дежурили две машины — одна отъезжала. Подхватив чемоданчик, Глеб выскочил из минивэна, хлопнул дверцей и ломанулся в здание, где во всю шуршали телевизионщики, ГСЧС[1] и сотрудники аэропорта — среди небольшой группки людей, испуганных и почерневших. Давно заметил — люди как-то сразу резко чернеют. Хоть тихо плачут, хоть бьются в истерике, хоть молчат. Они чернеют неизменно и неминуемо. Четкий признак, по которому понимаешь — это здесь беда.

В таких ситуациях эмоции обычно отключались. Он учился их отключать. Голова становилась машиной, способной на просчет алгоритмов по оказанию помощи. Но сейчас узел внутри него забивал все знания и навыки и не давал забыть о себе. Прибивал к земле, ворочался внутри до ссаженных стенок полостей.

Он оглядывался по сторонам, слыша, как кружится и живет мир вокруг, не останавливаясь ни на минуту. Ни черта не пустота. В пустоте самолеты не падают.

— Женщина с потерей сознания, — отчеканил Глеб подскочившей работнице аэропорта.

— Идемте, — кивнула она и зачем-то взяла его за руку, будто боялась, что он куда-нибудь денется.

Его повели по залу, в котором Парамонов слышал рев и шум, не различая отдельных звуков и голосов. Сливалось в сплошной поток. Его шаги по глянцевому миру стекла и слез отстукивали торопливо и взволнованно. Где-то над ними фоном объявляли посадку.

— Ей плохо стало, у нее дочь летела рейсом 1322 — и вот, — спокойно и деловито говорила девушка, совсем не так, как ее рука держала его руку. Он сбился. Взглянул на нее. Маленькая, светловолосая, в форме, которая ей шла. Всем идет форма. Платочек на шее кокетливо повязан набок аккуратным узелком.

— Уже точно известно?

— Списки еще не опубликовали. Там пятьдесят человек летело. Может, кто-то не сел.

— Когда станет известно точно?

— Обещают в ближайшее время. Мы ее в VIP-зал отвели. Она на ногах не стоит.

Запнулся. Выдохнул.

— Здесь никто на ногах не стоит. Откуда был рейс?

— Из Вены.

Узел взорвался. Без предупреждения. Сразу, разбрызгивая кровь и ошметки плоти внутри коробки тела. Глеб хапанул ртом воздух и замер.

— Нет, еще не здесь, — бросила девушка и потащила его дальше, — тут рядом.

Этого не хватило, чтобы перевести дыхание.

Этого не хватило, чтобы построить в голове примерный график ее вылетов.

Этого не хватило, чтобы понять, возвращается она сегодня или в другой день.

Но хватило для осознания — чаще всего ее график замыкался на Вене. Из Вены она всегда летела домой на выходные. Выходной — завтра. Малейшая вероятность, и…

— Вот!

Они вошли в отдельную комнатку — отдельную настолько, насколько уединение могли обеспечить стеклянные двери. На диване полулежала немолодая женщина в черной куртке. Возле нее дежурили несколько человек. Кто-то из травмпункта, родственники, муж, что ли. Психолог из ГСЧС. Глеб снова отключался. Словно был не здесь. Алгоритмы не срабатывали.

Повышенное давление, бешеный пульс, онемение. Уговоры ехать в больницу не действовали. Но возражения уже не имели значения — для Глеба не имели. Мог бы — усадил бы в машину насильно.

— Валера, носилки в VIP-зал! — звонок телефона должен был вернуть его в реальность, но ничего не возвращало. Внутри, там, где прежде находился узел, где теперь ничего уже не осталось, болезненно пульсировала мысль, внушенная с детства: перелет — самый безопасный вид перемещений. По статистике куда больше людей гибнут в автокатастрофах.

А Ксения возвращалась сегодня. В этот день. Забытая с утра мысль. Она возвращалась — а он думал забить на гордость и все-таки позвонить. И все на земле сосредоточилось в полоске света, льющегося из окна между первым и вторым этажами на лестнице из двадцати четырех ступенек, соединявших их.

— Там папа был, слышишь? Папа! Он звонил перед вылетом, он точно сел! — истошно кричала в трубку девчушка лет восемнадцати, закрывая лицо свободной рукой — эту самую руку подхватывала молодая женщина в форме спасателя и что-то ей говорила. Слова он не различал, оставляя их позади. Вперед он нес пациентку на носилках — вместе с Валерой. Опять инсульт. У этой тоже, хотя она и не престарелый божий одуванчик.

Но это то, во что можно вцепиться, чтобы не рехнуться. Сначала инсульт, потом все остальное. Иначе сорвался бы прямо здесь вытрясать у сотрудников аэропорта, что за экипаж летел в рейсе 1322.

Инструкция. ЭКГ. Катетер. Таблетки. Капельница. У него холодели ладони. Покрывались липким потом под перчатками.

— Списки могут в интернет слить? — под переливы светомузыки на крыше минивэна зачем-то спросил Парамонов, не глядя ни на Валеру, ни на пациентку, а прямо перед собой, где длинным хвостом тянулись машины.

— Да, и на сайте службы по чрезвычайным ситуациям опубликуют, — подал голос тот, который, наверное, муж. Кем он на самом деле приходился пациентке, Парамонов не запомнил. Назывался точно. Немолодой, уставший, черный — с ними. Живые к живым. Потом он качнул головой, судорожно вздохнул и добавил: — Только в соцсетях написали раньше, чем в аэропорту стало известно. И фотки даже повыкладывали.

— Леша-а-а, — протянула женщина едва слышно.

Заткнулись все.

Глеб сдавил виски пальцами.

В аэропорту знают, была она в этом экипаже или нет. Не обязательно ждать. Эта мысль не давала покоя. Он будто бы две жизни одновременно проживал. В одной — врач скорой вез пациентку в больницу. В другой — он среди почерневших лицом людей в аэропорту «Киев». Рука снова дернулась к телефону. Среди контактов — поиск ее имени. Он подписал ее «Ксёныч». Как называл, хотя ей и не нравилось. Его упертость против ее упертости.

И вдруг сквозняком в голове, порывом ветра: а ведь она ему звонила. Чертовы недели назад — звонила! Это он хлопал дверью — а она звонила. Неужели ему оказалось мало?

Подушечкой пальцев — на вызов. И прижал трубку к уху, чтобы впервые в жизни по буквам, каждым движением ходившего вверх и вниз кадыка, различить обездушенное: «Абонент знаходиться поза зоною досяжності. Будь-ласка, зателефонуйте пізніше»[2].

— Абонент — не абонент, — пробормотал Глеб. И швырнул телефон на торпеду.

В приемник сдавался быстро. Кажется, он никогда ничего так быстро не делал. Заполненные документы. Короткие реплики — не больше, чем нужно, чтобы все завершить как можно скорее. И выдох в голос:

— Сто двенадцатая все. Ленка, отпускай.

— Куда отпускай? — не поняла диспетчерша.

— Меня отпускай. Надо.

— Сдурел? У тебя два часа до конца смены! Я кем дыры латать буду?

Что? Прямо так и сказать? Лена, у меня, возможно, на этом самолете девушка летела.

Девушка? Летела? Глеб негромко выругался и выдал:

— Непредвиденные обстоятельства.

— Иди в баню со своими обстоятельствами. У меня четыре вызова и две свободные бригады. Дуй на станцию. И вперед. Времени нет на обстоятельства!

— Лена!

— Иначе докладную напишу.

— У меня, возможно, на этом самолете девушка летела. Это будет не работа сейчас. Мне надо знать.

Голос замолчал. Надолго. В рации что-то потрескивало. И кровь стучала в висках. Валера притих, закуривая у машины. К разговору прислушивался. Наконец, диспетчерша медленно протянула:

— С дежурным договаривайся сам. И доки заполни.

Обратную дорогу до станции Глеб попеременно звонил то дежурному врачу, отпрашиваясь, то незабвенной Татьяне Ивановне с просьбой выйти раньше, то рыскал по сети в поисках пресловутых списков погибших. И все еще функционировал в двух реальностях. Одна — здесь и сейчас. В которой он продолжает решать насущные проблемы. Вторая, запертая, которой воли не давал. Иначе она расползлась бы вокруг, разъедая границы возможного, заполнив все собой — и Парамонов просто сорвался бы с места, потому что настоящий мир — не в старой реношке. И настоящий он — где-то далеко отсюда.