Уход на второй круг

11

Их разделяло два лестничных пролета и двадцать четыре ступеньки. Ее кухня располагалась над его. И когда он торопливо завтракал, иногда думал: не делает ли она то же самое. Теперь у нее появилось имя. И вместе с именем — кусочек жизни в его голове. Та проживалась там исподволь, даже тогда, когда он не хотел о ней вспоминать.

Он знал, кто она, что у нее есть родители и способности к кулинарии. Что с ней у него однажды случился ничего не означавший секс. И что она не выносит присутствия посторонних на своей территории. Что она упряма. Пьет вечером кофе, вопреки рекомендациям специалистов. И что у нее веснушки на лице зимой.

Этого слишком мало, чтобы думать о ней за завтраком. Но, тем не менее, временами думалось. Злость остывала, намерения оставались. Болезненные места ноют долго.

Глеб Львович Парамонов, бывший хирург и бывший имбирный водопроводчик, стоял перед зеркалом, завязывая галстук. Почему бывший? Ну, хотя бы потому, что водопроводчики не носят галстуков и костюмов от Canali. Его был темно-серый, в чуть более светлую клетку. Расправившись с узлом, который, оказывается, можно худо-бедно соорудить самостоятельно, без Веры, достал булавку — ее, к слову, подарок. Серебристая, с замершим в прыжке оленем на головке, она все еще поигрывала на свету, почти не потускнев. Когда-то любимая из всей той мелочевки, что делила место в Вериных шкатулках с ее безделушками.

— Это ты олень, Парамонов, — пробормотал он, резким движением открыл ящик тумбочки и закинул эту ерунду подальше, чтоб не видеть.

И снова посмотрел на себя — зачесанные назад волосы, старательно приведенная в порядок щетина. Возможно, стоило побриться, но если уж Глеб намерен был укрощать «свою» пилотессу, то так лучше. Последним штрихом — зажигалка Dunhill. Под запонки и часы. И на него из зеркала в упор, хмуро, недоверчиво глядел Глеб Парамонов образца двухлетней давности. Только взгляд другой. Разбитый.

Натянул улыбку на рожу — как положено для того, чтобы укрощать и покорять. И что-то в их глубине всколыхнулось. Осколки. Парамонов хмыкнул, перекинул через шею шарф и снял пальто с вешалки.

Движение, чтобы открыть и закрыть за собой дверь. И шаги вверх по лестнице — на двадцать четыре ступеньки, на два пролета. На целый этаж, отделявший его от нее.

***

Глеб звонил в дверь в полной боевой готовности, ожидая чего угодно — в конце концов, мамзель Ксёныч была барышней непредсказуемой и непоследовательной. Впрочем, шансов, что она не откроет, как ему казалось, практически не было — это же ей надо, а не ему.

В не менее полной готовности оказалась и Ксения, распахнувшая дверь. В темно-сером меланжевом пальто с кашемировым шарфом кораллового цвета и туфлях на шпильках в тон, каблуки которых позволяли ей стать гораздо ближе к его лицу.

— Привет, — кивнула она, и брови ее заметно дернулись в удивлении. Несмотря на то, что она с трудом бы вспомнила черты его лица, не заметить разницы в облике водопроводчика, пусть и оказавшегося врачом неотложки, и стильного молодого мужчины, стоявшего сейчас на пороге ее квартиры, было невозможно. Справившись с собственным недоумением, Ксения деловито поинтересовалась: — Как поедем?

— Можно я побуду кавалером и поедем на моей колымаге?

— Уверен?

— То есть ты сомневаешься?

— Придется быть трезвенником, — пожала она плечами.

— Главное — это произвести впечатление сходу, верно? — двусмысленно хмыкнул он. — Обратно можно и на такси, потом заберу.

— Как знаешь. Только за цветами надо еще заехать.

— За цветами, так за цветами.

Его серебристый — в тон запонкам — спорткар Ауди стоял уже под подъездом. Пригнал из гаража заранее. День мелких дел — всего-то за несколько часов вернуться в собственную шкуру. Жил-то он без кожи. Пиликнул сигнализацией, открывая дверцу перед Ксенией, и продолжал улыбаться. Теперь все это казалось ему смешным. Эдакий Голливуд на улице Телиги.

— Нам далеко ехать? — поинтересовался он, устроившись за рулем.

— Не очень. К парку Дружбы народов, — ответила Ксения, щелкнула ремнем и, резко обернувшись к нему, спросила: — Ты шпион?

— С чего такие выводы?

— Я всего лишь спросила, — рассмеялась она.

— Мммм… Тогда слушай. Костюм взял напрокат в салоне. Машину у другана стрельнул. Никакой феи-крестной в лице британской разведки. Но есть плюс. Я живу под своим собственным именем, и меня не отправят куда-нибудь в Южную Америку. Я с тобой навсегда.

— Ну да… А так-то ты врач с призванием водопроводчика.

— Ты имеешь что-то против?

— Ни в коей мере, — ответила Ксения и отвернулась. Впервые подумав, что вовсе не ее дело, как он живет. И уж тем более, никто не давал ей права рявкать на него, в то время как он даже оказал ей услугу в виде замены чертовых труб.

«А не надо пить!» — упрямо возмутилась она, продолжая пристально смотреть в окно. Снова шел снег, звонкой крупой осыпаясь на стекло. И дворники шуршали — туда и обратно. Маятником, чертовым антистрессом, отрицая сам факт того, что вдвоем можно быть одинокими.

Глеб небрежно держал руль, включил магнитолу, из которой ненавязчиво и негромко полилось что-то джазовое, старое, иностранное. И мимолетно улыбался, иногда поглядывая на упертое создание рядом с собой. Маленькое и колючее, несмотря на мягкость волос и кожи, которые он вспоминал гораздо чаще, чем следовало.

Они купили букет по дороге. Претенциозные, дорогие метровые красные розы, которыми, если огреть кого, то и пришибить можно. Символ любви. Когда-то в позапрошлом веке он такие дарил Вере, исходя из логики, что бабам нравится. Мотнув головой, будто бы так можно отогнать непрошенное, Парамонов с сомнением спросил:

— Так ты правда не любишь розы?

— Правда.

— А что любишь? Или будем угадывать?

— Не будем, — проговорила она, очень серьезно. — Хризантемы люблю.

— Их зимой не бывает?

— Да, вроде, нет.

— Жалко.

Они снова ехали, уже недолго, пересекая Северный мост. И то, что еще пару месяцев назад утопало в зелени, сейчас словно было подернуто сизой пеленой.

— Куда дальше? — спросил он, когда они оказались на другом берегу — между Днепром и Десенкой.

— Там гостиничный комплекс есть, знаешь? Или проложить курс?

— «Калина»?

— Ага, — кивнула Ксения.

— Тогда знаю, наши там любили корпоративы проводить, — усмехнулся он, крутанув руль и сворачивая к парку.

Еще пару минут, и пристроился на парковке напротив огромного комплекса — с гостиницей, рестораном и даже яхт-клубом. Катера, летом живописно располагавшиеся у причала «Калины», сейчас убрали, но и без того место выглядело и живописно, и роскошно. Вечнозеленые ели и кипарисы яркими пятнами среди сизого обрамляли деревянные беседки и домики. Вовсю готовилась новогодняя иллюминация — и суетливо, и слаженно одновременно, доказывая, что жизнь шла, идет и всегда будет идти своим чередом.

Парамонов, выбравшись из авто, подал Ксении руку, невольно залюбовался тем, как заструились ее локоны по плечам, когда она поднимала голову. И, наконец, спросил:

— Твои родители тоже имеют отношение к авиации?

— Нет, — ее губы растянулись в улыбке, — у них нормальные профессии.

— А тебя что в небо потянуло?

— А тебя — в медицину?

— Со мной логично, у меня семейное. Четыре поколения медиков.

— Прикольно! — оценила информацию Ксения, оглянулась на близстоящие машины в поисках знакомой Нивы и буркнула себе под нос: — Ну и где этот балбес?

— Кто у нас балбес?

— Брат, — сообщила Басаргина и достала из клатча телефон. — Подарок у него!

Позвонить не успела, увидев входящую эсэмэску. «Вызвали в караул. Подарок завез предкам. Не скучай там». И парочка ржущих смайликов. Телефон отправился обратно, а Ксения, ухватив Глеба под руку, выдала текущую информацию:

— Балбеса не будет. Подарок у родителей. Идем?

— Я прямо не знаю, радоваться мне или огорчаться, что балбеса не будет, — хмыкнул Парамонов, подставляя ей локоть и перехватывая одновременно цветы.

— Да неважно уже.

Ксения уверенно шла рядом с ним по дорожке, очищенной от снега, хотя сама вряд ли испытывала подобное чувство. Понимая, что родители станут допытываться, а чего ожидать от провожатого — большой вопрос. Сомнениями в правильности принятых решений Басаргина не страдала. Но всегда пыталась приготовить себя к возможным неожиданным поворотам. Как в небе. Предусмотреть наличие всего необходимого для любой чрезвычайной ситуации.

Дверь в ресторан перед ними распахнул учтивый швейцар, расплывающийся в подобающей случаю улыбке. И едва они переступили порог, как тут же оказались в другом мире — веселом, шумном, наполненном светом.

Сквозь широкий проход Ксения глянула в зал, где суетились официанты, ведущая что-то обсуждала с отцом, администратор кого-то негромко, но выразительно отчитывала в телефонную трубку. И огромная арка была собрана из белых и красных шаров у стены, где сидели родители. Обыкновенная арка. Как всегда, как у всех, как и у нее когда-то.

Отвернувшись, она прошла к гардеробу, расстегивая на ходу пуговицы пальто. Глеб снова придержал ее с явным намерением помочь раздеться. И улыбка на его губах не оставляла сомнений: теперь он играет новый образ. Не пьяный водопроводчик, не взбешенный фельдшер, а медик-интеллигент в каком-то поколении с замашками джентльмена. Кинув на него беглый взгляд с долей присущего ей ехидства, она скинула ему на руки пальто, оставшись в темно-синем, почти черном, платье без рукавов, облегающем фигуру и открывающем колени, единственным украшением которого служила темная брошь с многочисленными резкими гранями, соединяющая ровные края глубокой «замочной скважины».

— Сейчас будет интересно, — сказала Ксения, заметив вытянувшееся лицо Маргариты Николаевны. Басаргина-старшая отчаянно дергала за рукав мужа, видимо, пытаясь и его привлечь к рассматриванию дочери и ее спутника. Глеб же силился отвлечься от созерцания Ксении в «парадно-выходном мундире» — впечатление она определенно произвела. Когда ему это удалось, было уже поздно — лица, которые более всего подходили на роль родителей и юбиляров, на всех парах мчались к ним. Видимо, на них тоже что-то или кто-то произвел впечатление.

— Это они рады или… огорчены? — почти не размыкая растянутых в приветственной улыбке губ, успел спросить он.

— А ты оптимист или пессимист? — быстро поинтересовалась в ответ Ксения, прежде чем к ним подошли родители, с которыми она радостно поздоровалась, и не менее радостно сообщила: — Это Глеб, а это Маргарита Николаевна и Виктор Антонович.

— Очень приятно! Поздравляю с вашим праздником, — просиял Парамонов, на сто процентов вжившись в роль. Школьный кружок и роль Бармалея в более зрелом возрасте определенно делали свое дело. Он подхватил со стойки гардеробщицы букет и протянул его юбилярам. Двигался расслабленно, немного вальяжно, без суеты, заискивания и явного желания понравиться.

— И нам приятно, очень! — начала говорить и запнулась та, которая мама, пристально разглядывая его так, что это было уже неприлично.

— Глеб, а по батюшке? — уточнил отец.

— Львович, — отозвался Парамонов.