Уход на второй круг

Через мгновение трубка летела в угол комнаты, а Глеб врубил телек. Из него весело неслась реклама аквапарка с какими-то громкими слоганами про яркие эмоции и отдых для детей и для взрослых. То, что надо, чтобы не рехнуться в одиночестве.

А потом появилась Ксения. И это было первое, чего он захотел. Увидеть ее где-то в таком месте, где даже сложно себе представить. Зрелище оказалось стоящим и превзошло любые его ожидания. Ее болтало в воде, а она уперто не выходила. Потрясающе непрошибаемый характер! Она хоть когда-нибудь сдается?

«А ты слабак, Глеб Львович», — отстраненно подумалось ему, и он в очередной раз махнул рукой, подзывая Басаргину к себе — если, конечно, она его видит.

На этот раз она заметила. Умудрилась подплыть к борту сквозь течение и, ухватившись за поручень, болталась теперь напротив него.

— У тебя морская болезнь бывает? — спросил Глеб.

— Нет. А надо?

— Лучше, конечно, когда без нее. Просто тебя уже минут сорок там мотыляет. А кто-то есть хотел.

— Возможно, — она перехватилась руками на поручне удобнее и снова спросила: — В сауну пойдешь?

— Не хочу. Я не определился, какую выбрать, — хохотнул Глеб. — Меня бросает из крайности в крайность: то ли ледяной грот, то ли финская. Потому думаю поискать, где тут пиццу дают.

— После пиццы в сауну не ходят, — со знанием дела заявила Ксения. — Предлагаю компромисс. Ты идешь за пиццей, а я греться.

— Как скажешь, русалка. Пиво будешь? Или коктейль какой?

— Кислородный, — рассмеялась она и стала по поручням передвигаться к ступенькам, ведущим из воды.

Благо определиться с пиццерией оказалось намного проще. Во всем многообразии ресторанчиков она здесь была всего одна. Но с широким ассортиментом пиццы. Ткнув пальцем в первую попавшуюся, он заказал нечто и правда метровое с двойным сыром, как обещал. А еще кислородную ерунду, затребованную Ксёнычем, и бутылку безалкогольного пива для себя. И снова ждал, поглядывая на окружающих и мысленно веселясь — ловил себя на мысли, что действительно — веселясь, как давно уже не веселился. И это было странно, учитывая собственный настрой еще пару дней назад. Все же большой вопрос: это он себя спасал от одиночества или разбирался с соседкой. Второе в последнее время становилось все сомнительнее, особенно, в свете того, что она давно не стремилась вытирать об него ноги. Когда к человеку относятся по-человечески, он расслабляется.

На этот раз ждать пришлось долго. Можно было подумать, что Ксения, тоже озадачившаяся выбором, приняла Соломоново решение и бродила по всем саунам. Когда же она, наконец, появилась в ресторане, то вид у нее был совершенно умиротворенный.

— Зря не пошел, — сказала она, упав на стул напротив него, и принялась медленно поглощать коктейль.

— Если честно, просто не люблю. Все в порядке?

— Что тут может быть не в порядке?

— Например, я заказал пепперони, а ты любишь что-то другое. Я ж не просто так вопросы задаю, Ксёныч.

— Пепперони так пепперони, — пожала она плечами и потянулась за пиццей.

Он с интересом наблюдал за ее движениями — ленивыми и одновременно влекущими. Это было странно, она притягивала его даже тогда, когда отталкивала. Намеренно или нет — неважно. Нормальный бы уже развернулся и ушел, Парамонов смотрел, как она ест пиццу. Правда, сегодня за поведение ей пятерка. Твердая. Даже с плюсом. Мазохизм — это болезнь, которая не лечится.

— А ты с детства хотела стать летчиком? — с улыбкой спросил Глеб.

— Если честно, то я не помню, — она пожевала, подумала, обвела взглядом полупустой ресторан. — Наверное, нет.

— Мне кажется, о таких профессиях с детства мечтаешь. Иначе с чего бы занесло?

— Однажды я впервые полетела на самолете, и мне очень понравилось. А потом один мальчик из параллельного класса очень хотел стать летчиком, и об этом знало полшколы, — она усмехнулась. — Девочки, в основном. Потом, когда брат стал пожарным, мама долго рассуждала о мужских и женских профессиях, — Ксения снова помолчала. — А вообще-то я карьерист. Вот! — закончила она и отправила в рот очередной кусок пиццы.

— Я думаю! — усмехнулся Глеб. — С твоим упрямством, если в мирном русле, только в карьеристы. Трудно?

— Летать?

— Ну да… да и остальное — ты же, вроде как, исключение из правил. Трудно быть исключением?

— Трудно, когда этим озабочены другие.

— Главное, чтобы тебе это нравилось. Пока нравится, оно того стоит. Просто это правда необычно.

— Кто бы говорил! — повела она бровью и поднялась. — Ты не против, если мы вернемся домой?

— Я, конечно, понимаю, что со своим визитом на Мамая похож. Но не отпускать девушку домой, когда она устала, — даже для Мамая слишком.

— Ну спасибо, что не отказал, — усмехнулась Ксения.

На обратной дороге говорили еще меньше, чем, когда ехали в аквапарк. Магнитола тоже молчала. Ксения, откинув голову, смотрела в окно, не замечая ничего мелькавшего за ним.

Думала о том, в чем никому бы не призналась. Ей понравился сегодняшний день. Сама она ни за что бы не выбралась, да и просто в голову ей не пришла бы идея отправиться в аквапарк. И даже если бы кто-то додумался ее пригласить, она бы не согласилась ни при каких условиях. Исключением был Денис.

И Глеб.

Может быть, поэтому ей нравилось ехать в его машине. И совершенно было неважно куда и зачем. Просто ехать рядом. Не чувствовать себя предательницей, не просить прощения. Вина навалится дома, придавит, не даст дышать и заставит жить дальше по давно принятому правилу — она не свободна.

Обратно добрались еще быстрее. Странно было — только что в купальниках носились среди воды, а на улице настоящий январь, без критичных, но все же морозов. Парамонов остановил машину возле подъезда. Все еще не снимая с себя образа джентльмена, помог Ксении выбраться, придерживая дверцу и ее ладонь, забирал ее рюкзак из-под сидения, не возвращая его, давая понять: донесет сам и незачем спорить. И улыбался, всем видом демонстрируя: раз она старается быть с ним вежливой, то и он вполне умеет себя вести.

— Спасибо за поездку, — шепнул он, задержав губы возле ее уха.

— Тебе спасибо, — она улыбнулась и подняла на него глаза. — За неожиданность.

И Глеб, поймав ее взгляд, задохнулся от странного ощущения, толкнувшегося в груди о ребра. Шумно хапанул воздух и задержал дыхание.

— Да я сама внезапность, — услышал он собственный веселый голос.

— Это заразно, — негромко сказала Ксения и, дотянувшись до его губ, поцеловала. Чтобы оказаться в его объятиях — быстрых, крепких, горячих. Только сейчас сознавая, насколько он большой, высокий, насколько — везде и во всем. Он. Живо отзывался на ее поцелуй, будто бы ни черта тот не спонтанный, будто все это время ждал его. А потом все закружилось — внутри нее, вокруг нее, на земле и на небе. Глеб Парамонов — имбирный водопроводчик из квартиры на первом этаже — подхватил ее на руки и, не разрывая касания губ, понес наверх, на крыльцо, в подъезд и по лестнице.

Она сама оторвалась от него. Хаотичные быстрые поцелуи замелькали на его коже — коснулась колючей щеки, уха, шеи, пальцы перебирали волосы, еще немного влажные. Очнулась, когда ноги ее снова твердо стояли на земле, а она сама перед дверью собственной квартиры.

Ксения быстро достала ключи из кармана, распахнула дверь, переступила порог и… почувствовала, что расстояние между ними увеличилось.

Озадаченно обернувшись, она смотрела на него, по-прежнему стоявшего в подъезде. Он был взъерошенным и одновременно странно умиротворенным — пусть на дне ярко-синих глаз и плясало что-то безымянное, шальное.

— Спокойной ночи, Ксёныч, — обманчиво спокойно сказал Глеб.

Недоумение, явно мелькнувшее на ее лице, сменилось безразличием.

— Меня зовут Ксения, — сказала она, сделав шаг обратно и забирая из его рук рюкзак.

— Я помню.

— Спокойной ночи! — и дверь закрылась перед самым его носом.

Но обладатель носа, нисколько не смущаясь, веселился. Не успела она отойти далеко, как услышала откуда-то из самой-самой дверной щели раздававшееся в подъезде абсолютно медвежье “Ксёны-ы-ы-ы-ыч”. А потом легкие удаляющиеся шаги по лестнице нарушили наступившую тишину и перекрыли стук ее сердца.

***

«…привези мне пачку чаю…у меня закончился», — читала Ксения в разноцветных лучах, струившихся по колоннам собора святого Стефана.

Чай у него закончился!

И совесть!

Нахрена было тащить ее в этот чертов аквапарк, чтобы потом… вот так…

Что это было?

Этим вопросом Ксения задавалась четвертый день. И еще час назад била себя по рукам, чтобы не набрать его номер и не спросить: что это было такое?

Но вместо телефонного разговора и вместо чтения учебника, катавшегося в ее чемодане уже второй рейс и ни разу не открытого, она уехала в город. Топала бесцельно вдоль Ринга. И могла бы наслаждаться снежком, медленно сыпавшимся из облаков, нависших над Веной, если бы не единственный вопрос, с которым она засыпала и просыпалась.

Что это такое было вообще?!

А еще через сутки, заметив свет в его окне, едва свернула во двор, она стояла у порога его квартиры и настойчиво звонила в дверь. Та не открывалась долго. Настолько, что уже можно было уходить, если бы откуда-то из глубины квартиры не донеслось отчетливое, хоть и приглушенное: «Ща, минуту!»

Эхом в прихожей разразился новый звонок.

— Да иду я! — одновременно с открываемой дверью выдохнул ей в лицо Парамонов. Мокрый. Лохматый. Одетый в одно-единственное полотенце и, кажется, совершенно того не стесняющийся. Напротив, он однозначно сейчас выставил свою атлетическую поджарую фигуру напоказ: любуйся! Совсем иначе, чем в прошлый раз в аквапарке. Откровенно. Опасно.

С его взъерошенной темной челки на лицо медленно капала вода. Такие же капли блестели на груди, покрытой редкими волосками, дорожкой по животу уходившими под белую пушистую махру. И глаза, кажется, были еще более синими, чем она помнила. Тоже, наверное, от воды.

Ксения окинула его насмешливым взглядом.

— Прости, что отвлекла. Вспомнила о твоей просьбе, — она протянула ему пакет с профилем мальчика в феске. — Но… в Лондоне я не бываю, а Вена славится кофе.

— Спасибо, — ответил Глеб, принимая подарок. Но, едва их пальцы встретились, будто разряд пошел от этого прикосновения кожи по всему телу. Желание. Нет, не то слово. Жажда. Так это называется. Бесконечная жажда.

Пакет улетел куда-то в сторону. А еще через секунду он втащил ее, возмущенную и сопротивляющуюся, через порог к себе и нашел губами, горячими и влажными, ее — холодные и сухие.

И ни один из них тогда еще не знал главного. Они начались. В эту минуту — они начались.