Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли

У Вовы не было ромашки. Под мышкой он держал рулон обоев и прислушивался к тому, что происходит сзади: ведущая конкурса Маринка расставляла живое украшение сцены – девочек с цветами в прическах таким образом, чтобы надписи «Виталик – молодец!» не было видно. Напротив восклицательного знака она поставила Наташу. У нее на голове цвела целая клумба розовых космей высотой с этот знак. Наташа выглядела такой счастливой, что ради этого не жалко было букета. Но с Женькой, как всегда.

– Что это, ядрена кочерыжка, такое?!

Из зала я показала Женьке на Маринку с клумбой в волосах еще больше, чем у Наташи, и от злости схватила его за ворот рубашки.

– Лишние остались, – сказал Женька и втянул голову в плечи, – не выбрасывать же. Начинай! – Махнул он Вове. – Раньше начнем – раньше свободны.

И Вова начал. С глухим стуком на деревянную сцену упал рулон обоев, конец которого Вова крепко держал пухлой рукой. В другой руке у него был микрофон, но Вова решил, что так ему будет неудобно, и положил его на пол. На обоях черным маркером была нарисована бадминтонная ракетка, а в каждой клетке – имя.

– Это сетка, – в полной тишине сказал Вова, – от самой простой бадминтонной ракетки. В каждой клеточке живет по деточке. Вот здесь живет Славка. – Вова показал пальцем на одну из клеток. – А здесь живет Светка. Здесь живу я – это моя клетка. Там дальше – Антон и сестра его Лиза. Наташа и Яна в двух клеточках снизу.

Переводя палец с клетки на клетку, Вова поднимал край свитка все выше и выше, и рулон, лежащий на полу, разматывался, являя залу, как же много детских имен вмещает в себя эта бесконечная ракетка.

– Режет без наркоза, – прошептала Анька, вжимаясь в кресло.

Перечислив всех поименно, Вова снова вернулся к верхней части ракетки и стал водить пальцем по узелкам лески на ее ободке.

– А это вожатые, – громко сказал он, – Женя и Даша, Сережа и Аня, Марина и Саша. – Вова перехватил свиток поудобнее и перешел к соседним узелкам. – Эдик и Таня, Виталик и Лена. Спасибо вам всем за прекрасную смену!

Где-то сзади вострубила в носовой платок Ленка. Виталик сморщился, стараясь не заплакать.

Вова дождался, когда в зале снова наступит тишина, и продолжил:

– А если один узелок вдруг развяжется, то это на лагере всем сразу скажется. Ракетка и так проживет, может быть, вот только воланчик не сможет отбить. Поэтому нужно, чтоб каждый из них был крепок, как узел на лесках тугих!

Окончив свою речь, он сжал ладонь в пухлый кулак и показал всем, какими крепкими, по его мнению, должны быть вожатые.

Где-то под высоким потолком послышалось жужжание. Вова обернулся и увидел на заднике сцены, прямо над головами девочек, огромную тень шмеля.

– Да куда ты? – испугался хрущ и вернул бомбуса обратно под рампу. – Не закончили же еще.

– Дезориентирует, – оправдался бомбус. – Цветы эти на сцене. Цвет с ума сводит. Так что там?

Хрущ посмотрел в зал на вожатские места и вздохнул:

– Непонятно. Комар, слетай послушай. А вы что думаете?

Он задал этот вопрос бабочке, но, когда повернулся в ее сторону, никого не обнаружил. Только новое облачко сиреневых чешуек медленно оседало на сцену, где теперь стоял Валерка.

– Вова закончил? – спросила Анька и выглянула из-за спинки переднего кресла.

Глаза ее были мокрыми от слез, тушь потекла, и она не хотела, чтобы кто-то заметил ее в таком виде.

– Да, там Валерка, – сказала я, – так что можешь уже не прятаться.

Валерка поднял с пола микрофон и показал всем ромашку нашего с Женькой отряда.

– Шестой отряд, – объявил он сам себя и потянул за лепесток, на котором был нарисован шут. – Больше всего в этой смене мне запомнился День памяти и скорби, потому что тогда мы ели сосиски в игровой и пели песни «Короля и Шута», а потом к нам пришел Колян и сказал, чтобы мы выключали своего Кинчева, потому что мешаем ему спать. Но это был не Кинчев, поэтому мы его не выключили.

Анька выдохнула и села поудобнее в кресле.

– Все нормально, – сказала она, – падаем.

На креплении рампы снова завозились. Все так внимательно слушали Вову и следили за реакцией вожатых, что ни бронзовка, ни комар, ни бомбус, ни хрущ не заметили, куда пропала бабочка.

Все это время она тоже слушала Вову, наклоняла пушистую головку то влево, то вправо и наблюдала за вожатыми: за трубящей в платок Ленкой, сморщенным Виталиком, за Маринкой с шевелящейся клумбой на голове. Но внимательнее, чем на всех остальных, она смотрела на Сашку. Тот сидел с отрядом в кресле у колонны, заложив руки за голову, и улыбался, поднимая изломанные брови.

Он один громко крикнул Вове, что тот молодец, и тоже показал ему кулак, обещая, что все они будут крепкими узлами, но, как только Вова ушел со сцены, начал обеспокоенно озираться по сторонам, явно кого-то разыскивая.

«Меня? – подумала бабочка. – Наверное, у него ко мне срочное дело». Никого не предупредив, она взмахнула крыльями и бесшумно сорвалась с крепления рампы.

Не найдя ту, которую искал, Сашка встал с кресла, по дороге к выходу выхватил из зала Галю, и оба вышли в коридор. Нонна Михайловна могла быть в пионерской, тогда они подождут ее там, но ждать не пришлось. Стуча каблуками, Нонна Михайловна уже спешила к ним навстречу. Сегодня она снова надела то сиреневое платье с летящими рукавами, которые от быстрой ходьбы развевались как настоящие крылья. На ходу она засмотрелась на чуть запачканные носы таких же сиреневых туфель и чуть не налетела на Сашку.

– Нонна Михайловна, – сказал он, – я должен вам кое о чем сообщить в присутствии старшей вожатой.

– Что у вас с носами? – спросил Женька и развернул мое лицо к свету, идущему от сцены. – Простыли, что ли? Тогда отсядьте от меня.

– Неужели ты такой бесчувственный тупица?! – возмущенно сказала я, показывая сразу двумя руками на сцену, где стоял наш общий с ним Валерка. – Это Ринат с детьми придумал в палатке специально для тебя! Чтобы у тебя в мозгах щелкнуло и в груди трепыхнулось!

Женька сдул со лба крашеную челку, сложил на груди руки и, вжавшись в спинку кресла, надулся, как хомяк.

– Ну почему же? – спросил он у самого себя. – Трепыхнулось где-то, наверное… Комаров еще напустили полный зал. – Женька подтянул плечо к уху и из такого положения посмотрел на нас с Анькой. – Но все это как-то не по сценарию.

В свете рампы забеспокоилась бронзовка. У нее было много дел, а конкурс все не заканчивался. На сцене стоял третий отряд. Девочка Роза с лепестком в руках рассказывала о том, как ей понравился Праздник репы. Бронзовка ползала туда-сюда по металлической перекладине и при каждом развороте от веса своего тела едва не срывалась вниз. Ее изумрудная спина разламывалась пополам, но крылья приходилось складывать снова.

– Да не суетись ты, – сказал хрущ и встал на ее пути. – Сейчас узнаем, что да как, и разлетимся. Или тебе неинтересно?

– Ой, да много ли бабе надо? Чтобы все сытые были. Я вообще не понимаю, зачем я здесь.

Послышался писк, и комару освободили так много места, как будто он был в этой компании самый большой и важный.

– Ну как? – спросил хрущ.

– Ну как-как, – ответил комар и посмотрел на бомбуса. – Вот ты, специалист, скажи мне: ежели самолет не сел, то на второй круг заходют, а ежели он разогнался, но не взлетел, то это чаво значит?

Бомбус еще раз оценивающе посмотрел куда-то в зал.

– Что-что, носом в канаву, значит.

– Ну вот это и есть.

Леха имел звание мастера спорта по борьбе. Он никогда этим не хвастался, но и тайны из этого не делал. И надо сказать, что при своей брутальной внешности Леха был самым сентиментальным мастером спорта по борьбе из всех когда-либо живущих.

С каждой смены он увозил с собой пачку фотографий, блокнот для планерок, которые никогда не выбрасывал, специальный конверт с записками от вожатых и пакет сувениров. Сувениром могло стать что угодно – от чашки с отбитой ручкой до Веселого Роджера, которого Нонна Михайловна распорядилась выбросить.

Эти вещи хранят память: воскрешают запахи, возвращают туда, где солнца с лучами разной длины отражают неясный, рассеянный свет, заставляют смеяться до соплей, которые, к счастью, никто не видит, потому что в комнате больше никого нет.

У Женьки тоже был такой пакет. В нем было всего три вещи: глиняный Женя, кусок нейлоновой паутинки и Валеркина объяснительная за лягушек. Эти вещи ему льстили, ведь с ними он был самый стильный и самый смелый, но этого оказалось мало для того, чтобы ему хотелось сюда вернуться. Нужно было что-то еще, и Леха, страстно желавший посадить всех на гудроновскую иглу, придумал что.

На вечерней планерке Сережа написал ему записку, где подробно и обстоятельно изложил свою идею с вожатским вальсом, который напарник с напарницей будут танцевать на закрытии смены. У номера, как полагается, были свои цели и задачи: воспитать, взрастить, духовно обогатить, познакомить с культурой предшествующих поколений.

– Точно, – сказал Леха, прочитав записку, – главный сувенир из лагеря – это напарник. Детей забываешь, а его никогда. Каждого помнишь, потому что с ними было так плохо, что аж хорошо, и так хорошо, что аж плохо.

Леха принял важный вид и посмотрел на свое отражение в темном окне: экую мудрость физрук задвинул!

– Алексей, снимите шапку в помещении, – попросила Нонна Михайловна.

– Не могу, она девушкам нравится.

Сразу после планерки Лехину идею воплотили в жизнь.

Преодолевая навалившуюся сонливость, которая портила нужный настрой, вчетвером мы молча спускались по подъездной лестнице корпуса. На ступеньках валялись космеи – розовые, сиреневые, несколько белых. Девочки разбросали их перед отбоем. Они поблекли и завяли уже к ужину, а сейчас и вовсе превратились в мусор. Из уважения ко мне все старательно их перешагивали, рискуя поскользнуться на стертых ступеньках.

– А нельзя было эту репетицию провести завтра в тихий час и в зале? – задала Анька резонный вопрос.

– Нет, – ответил Сережа, – Леха сказал, что все должно быть в точности, как в песне.

– Романтично?

– Что-то вроде.

К ночи туман рассеялся, и уже не было того молока, в котором исчезала верхушка флагштока, но температура упала еще ниже, а дождь усилился.

Женька встал под фонарь, закурил и смахнул с эполетов крупные капли:

– А вы точно правильно расслышали?

Все расслышали правильно и, чтобы сомнений не возникало, получили письменное приглашение на репетицию вожатского вальса сегодня в 23:00 на линейке.

На посеревших трибунах разной высоты уже сидели Эдуард, Татьяна, Виталик с Ленкой, рядом стояли Галя, Марадона и Сашка. Все ежились, кутались в блестящие в свете фонарей кожаные куртки. Сашке, как обычно, было жарко. От темных волос шел пар, в пальцах тлела сигарета, куртка была расстегнута, под ней только черная футболка с надписью «Стройотряд-2003».

На самой высокой трибуне сидела Маринка и болтала ногами. Скорее всего, ее туда кто-то по ее же просьбе и посадил, а она пищала, что боится, и била этого кого-то маленькой ладошкой по спине. Как хорошо, что мы это пропустили.

– Ой, мой Женечка!

Маринка спрыгнула с трибуны и выбежала на свет прожектора, который освещал волейбольную площадку и линейку. В ее косичках до сих пор торчали поблекшие космеи, и она решила, что непременно должна за них поблагодарить Женьку. Вот сейчас только Леха повернется, а то недостаточно свидетелей.