Дальневосточный тупик. Русская военная эмиграция в Китае (1920 — конец 1940-х годов)

У двух конкурирующих военных организаций даже имелись «собственные» церкви и «полковые» священники. Церковь КИАФ находилась на Зеленом базаре, там же одно время располагалась канцелярия Корпуса. В 1934 г. легитимисты получили разрешение архиепископа Мелетия на сооружение церкви в здании Пушкинской гимназии в Модягоу. Легитимистским священником являлся архимандрит Симеон. После его смерти — протоиерей Л. Пекарский, настоятель Свято-Николаевского кафедрального собора [Рууское слово, 1934, 19 окт.]. «Ровсовским» храмом являлся, по-видимому, Свято-Николаевский кафедральный собор, а священником — протоиерей И. Гуляев (в декабре 1934 г. он был направлен на новое место службы на Мулинские копи) [Там же, 11 дек.].

«Служение» членов КИАФ родине и Императорскому дому щедро вознаграждалось Сен-Бриаком производством в очередные офицерские чины и награждением учрежденным в 1929 г. орденом Святителя Николая Чудотворца[550]. Среди членов китайских отделов КИАФ, повышенных в воинских чинах, были генерал-лейтенант Кислицин, удостоенный звания генерала от кавалерии, полковники Эглау, Бабушкин, Пацковский, капитан Москалев, произведенные в чин генерал-майора, штабс-капитан Зорин, ставший подполковником, и многие др. Как с большим ехидством отмечалось в эмигрантских кругах, чин полного генерала был давно желаем Кислициным, и отказ в свое время атамана Семенова осуществить это производство привел к охлаждению отношений Кислицина с атаманом [ГААОСО, ф. Р-1, оп. 2, д. 46 300, л. 207].

Главная семеновская организация в Маньчжоу-го — Союз казаков Дальнего Востока и бывших чинов Дальневосточной армии (ДВСК) — в первой половине 1930-х гг. приобрела более структурированный вид, формируя в своем составе казачьи станицы по войсковой принадлежности. Но здесь союзу постоянно приходилось конкурировать с казачьими группами, входившими в состав РОВС, КИАФ и в небольшом количестве в Военно-Монархический союз, а главное — с Восточным Казачьим союзом. В 1933–1934 гг. в некоторых крупных поселках на западной линии КВЖД со значительным казачьим населением были организованы казачьи учебные команды ДВСК. В этих командах во время летних сборов казачья молодежь изучала конный и пеший строй, действия с оружием, гимнастику.

Военно-Монархический союз (ВМС) был организован генералом Косьминым в сентябре 1933 г., сразу после его выхода из состава РФП. Членами союза стали прежде всего бывшие военных, соратники Косьмина по фашистской партии, вместе с ним оставившие ее. Начальником штаба ВМС являлся полковник Гербов, строевую часть возглавлял полковник Мудрынин, учебную — полковник Я. Я. Смирнов[551], издательскую — полковник Модестов, т. н. дипломатическую — корнет Меди. Для более широко привлечения в организацию новых членов были созданы казачий отдел, мусульманская дружина и дружина «потешных»[552]. На март 1934 г. в ВМС состояло 1134 человека [Русская военная эмиграция, т. 8, с. 645]. В частности, к Косьмину присоединилась часть офицеров из РОВС и КИАФ, недовольных политикой руководства своих организаций. Так, в середине 1934 г. один из лидеров харбинских легитимистов, генерал Акинтиевский, разойдясь во взглядах с генералом Кислициным, вышел из состава КИАФ и вступил в ВМС, где занял должность начальника штаба [ГАХК, ф. Р-830, оп. 3, д. 565, л. 10, 11]. Новым начальником штаба Харбинского округа КИАФ, помощником Кислицина по военно-учебной части и начальником офицерских повторительных курсов стал Генерального штаба генерал-майор Д. Н. Сальников[553].

Несмотря на относительную многочисленность рядов и определенную поддержку в эмигрантской среде, ни одна русская военная организация не могла вести самостоятельную борьбу против советской власти, позиционировавшуюся главной задачей военной эмиграции. Помимо разобщенности военных организаций препятствиями в осуществлении эффективной борьбы против советского режима были как и прежде финансовая несостоятельность военных объединений и отсутствие целенаправленной и масштабной поддержки антисоветской активности военной эмиграции извне. Ни одна из организаций не имела банковских счетов и недвижимой собственности. Обеспечение их работы осуществлялось главным образом за счет членских взносов, частных пожертвований, доходов от увеселительных вечеров и балов.

За 1934 г., как показывают материалы газеты «Русское слово», силами РОВС были организованы следующие мероприятия для усиления средств организации: Рождественский бал (январь); Вербный базар (март); киноконцерт в кинотеатре «Весь мир» с показом кинофильма «Изгнанники Родины» (июнь); общедоступные гуляния в саду городской спортивной площадки, четверть средств от выручки которого шла в помощь русским харбинцам, пострадавшим от наводнения (август); Счастливый базар (октябрь). По-видимому, наибольший доход дал киноконцерт, чистая выручка от которого составила 713 китайских долл. [Русское слово, 1934, 3 июня]. В течение этого же года легитимисты организовали ряд рождественских мероприятий, пасхальный «Бал Весны» (апрель) и Георгиевский бал (декабрь).

Все организации имели специальные комитеты для усиления финансовых средств, но их возможности были крайне незначительны. Примером финансовой несостоятельности военных организаций может служить деятельность кассы взаимопомощи Харбинского округа КИАФ (в 1934 г. председателем Правления кассы состоял генерал Соболевский). По состоянию на 1 июня 1934 г. членами кассы взаимопомощи являлись 481 человек. Касса предоставляла средства на лечение и операции для больных членов КИАФ и на погребение умерших. Как показывает отчет Правления кассы за апрель — май 1934 г., приход был мизерный и составил в апреле около 103 китайских долл., в мае — 69,5 долл. [Грядущая Россия, 1934, № 14, с. 24]. Руководство Харбинского отделения РОВС, организуя празднества по случаю 250-летия Российских Императорских Армии и Флота, было вынуждено обратиться за финансовой поддержкой к Беженскому комитету [ГАХК, ф. Р-1128, оп. 1, д. 105, л. 86]. Также ХКПРБ негласно оказывал Обще-Воинскому Союзу денежную помощь на устройство летнего лагеря [Там же, л. 49].

Многие члены РОВС и КИАФ не платили членских взносов и руководству организаций приходилось неоднократно увещевать неплательщиков, указывая, что объединения не имеют внешних источников финансирования и должны сами о себе заботиться [Русское слово, 1934, 7 окт.]. Увещевания практически не давали эффекта, поскольку значительная часть ровсовцев и легитимистов не имела постоянной работы. Особенно тяжелой была ситуация на линии. По сведениям советского консульства, до 40 % эмигрантов на линии были безработными. Это способствовало оттоку русского населения в Северный и Восточный Китай, составившему за период 1929–1934 гг. до 10 тыс. человек [АВПРФ, ф. 100 б4, оп. 1, п. 3, д. 28, л. 151].

Стремясь оказать поддержку своим членам в трудоустройстве, РОВС и ВКС объявили в марте 1934 г. о регистрации участников объединений с учетом их специальности и стажа работы [Русское слово, 1934, 14, 17 марта]. Но серьезно повлиять на ситуацию с трудоустройством они не могли. В середине 1930-х гг. т. н. русский сектор в экономике Северной Маньчжурии существенно сузился, а КВЖД после продажи в 1935 г. Советским Союзом своих прав на ее управление и эксплуатацию, несмотря на ожидания сотен эмигрантов, оказалась практически закрыта для русских. В то же время охранно-полицейские структуры Маньчжурии, доступ в которые для русских эмигрантов с созданием Маньчжоу-го, наоборот, существенно расширился, оказались под преимущественным контролем соперником РОВС и ВКС — легитимистов, фашистов и косьминского ВМС.

Отношения между военными организациями, характеризовавшиеся междоусобной борьбой, интригами, тайными доносами властям и открытыми обвинениями в прессе, практически не оставляли надежд на создание единого антисоветского фронта. Сложившийся в начале 1933 г. фашистско-легитимистско-семеновский альянс оказался направлен главным образом против РОВС, чьи позиции были ослаблены, но не подорваны окончательно. Как отмечал генерал Вержбицкий, противники союза «с усердием, достойным лучшей участи, вколачивали гвозди в крышку пустого гроба, так как РОВС, который мыслился в этом гробу, жив и здоров, с божьей помощью с каждым днем крепнет и развивается» [Русская военная эмиграция, т. 8, с. 581]. Понимая необходимость более устойчивой опоры, руководители Харбинского отделения союза с 1933 г. начали делать явные реверансы в сторону японцев, но наладить надежные связи так и не смогли. Дитерихс, следивший за ситуацией в Маньчжоу-го, высказывал опасения, что участие Вержбицкого в политических интригах может закончиться для «его Р. В. О. Союза» печально — «в случае продажи [КВЖД] ему сильно нажмут на хвост и все должно будет перейти в подполье, т. к. уверен, что вся теперешняя бравада и шумиха ГАВ [Г. А. Вержбицкого] совершенно не нравится хозяевам и дают они ему тешиться только до времени» [MRC, box 3, f. Дитерихс — Петрову]. И в то же время Дитерихс приветствовал даже эту видимость деятельности: «В той трескучести слов, в тех элементарных организационных обоснованиях, которыми он сопровождает жизнь членов своего Отдела, он заманивает людей жить, если не с истинной верой, то с верой дутой в то, что мы делаем что-то полезное, нужное и соответствующее нашим национальным задачам. Это все же лучше, чем ничего не делать, как я» [Ibid].

Будучи и без того противоречивым и шатким тройственный альянс радикальной эмиграции серьезно пострадал после выхода из состава РФП генерала Косьмина и появления еще одной, преимущественно военной организации — Военно-Монархического Союза, к тому же оттягивавшей на себя часть членов других объединений.

В условиях кризиса альянса на арене объединения радикальной эмиграции появился генерал Клерже, по инициативе которого в августе 1933 г. в Харбине состоялось совещание предполагаемого правительства Русской национальной республики, во главе которого мыслился Гондатти, личность, как и Хорват, устаревшая и для японцев мало приемлемая. Из участников совещания, на котором присутствовал и генерал Бакшеев, прочимый на роль командующего армией республики, никто, кроме самого Клерже, не имел представления о его задачах [ГАХК, ф. Р-1128, оп. 1, д. 105, л. 155]. Все это очень напоминало интригу со стороны Клерже с целью «повысить свое реноме» или явную провокацию, если учитывать работу генерала на советскую разведку.

После выхода из альянса Косьмина фашисты и легитимисты развернули в его отношении активную критику, стремясь в том числе изъять из его рук командование значительной частью русских охранных отрядов. Фашисты хотели едва ли не ликвидировать генерала физически. На Косьмина посыпались доносы, обвинения в чрезмерном пьянстве, употреблении кокаина, склонности к дебошам[554]. Противники добились того, что руководство харбинской военной миссии ограничило свои контакты с генералом, его главным контактным лицом среди японцев остался Одзава [Русская военная эмиграция, т. 8, с. 648]. Часть охранных отрядов были выведены из-под контроля ВМС.

Косьмин старался не остаться в долгу и активно интриговал против легитимистов и фашистов, и не безуспешно. В 1934 г. в состав ВМС вошли несколько видных легитимистов — генералы Акинтиевский и В. Н. Касаткин, полковник Л. Н. Канабеев[555] и др. Свою роль здесь сыграли и внутренние противоречия в КИАФ. Как показывают источники, главным камнем преткновения между генералом Кислициным, по-видимому, и без того тяготившимся ролью «всадника без головы», и Акинтиевским стал вопрос о младороссах, приказ о сотрудничестве с которыми пришел из Сен-Бриака. Отделение Партии младороссов действовало в Харбине с 1932 г. Акинтиевский выступил против этого сотрудничества, в чем оказался солидарен с позицией РОВСа, расценивавшего идеократическую монархию младороссов в качестве разновидности социализма. Контингент соратников Косьмина тоже не был стабилен, в конце 1934 г. Военно-монархический союз покинул один из главных помощников Косьмина — полковник Мудрынин, председатель Ижевско-Воткинского объединения. Многими это было расценено как предательство.