Код Независимости

Бирюльки

У них было между собой как бы соревнование. Кто дольше не позвонит. Соревнование такое, без жюри и судей. Она давно подозревала в себе нелегальный талант окаянства, умения держать — протяжную, многозначительную, глухую паузу. Окружение её это раздражало, считали ее заносчивой, гонорливой и злой. Но она не была злой, она была талантливой, никому не рассказывала о своем странном умении выводить из себя всех добрых людей — необычным, иногда неуместным, молчанием.

Еще в детстве она страшно раздражала мать этим молчанием, и та, понимая всё напрасие докричаться до дочери, обзывала её страшным словом “мумия” и уходила.

Этот нелегальный талант был очень некстати иногда, особенно в любовных привязанностях. Ступор находил внезапно, в реакцию на чуть обидную шутку или глупое слово. И тогда она застывала в каком-то ступоре и становилась каменной бабой какой-то, истуканом.

Лена сначала не понимала в себе этого, контрольного на недозволенное обращение с собой, состояния. Но потом неожиданно прониклась к этому своему состоянию дружеским отношением.

Надо сказать, что оно, это состояние, уберегло Елену от многих пустых ссор и скандалов. Уберегло от возможного развала семьи. Она всегда умела вовремя замолчать.

Вот и сейчас она с самой близкой и ловкой своей приятельницей была в отношениях молчаливого спора, обе не могли согласиться с необсуждаемым между ними окаянством, что пора бы стать обычными тетками, которые подозревают друг друга в тайном превосходстве.

Всё это, разумеется, происходило от полного безделия и пустот равнодушия друг к другу.

И вдруг громко зазвонил телефон. Елена даже крупно вздрогнула. Хоть и ждала звука этого, но он оказался неожиданным и каким-то уж больно веселым.

“Еще чего”, — Лена не стала брать трубку. Повернула ее изнанкой, чтобы не соблазниться и не ответить.

Она стала собираться на улицу, хоть особых дел там у нее не было.

Телефон, брошенный небрежно в сумку, тут же зазвонил.

Но Елена, не обратив на это никакого внимания, поспешила выйти из дома.

Во дворе толклись соседки, громко обсуждая какое-то событие.

— Ты что трубку не берешь, я тебе звоню, звоню, — подошла к ней соседка. — Ты ничего необычного не слышала?

Телефон в сумке перестал звонить, и к Елене пришло какое-то тихое разочарование. Что это звонила не та, кто должна была позвонить еще с утра.

От соседки она узнала, что за эту ночь вскрыты были и обворованы три машины.

— Это-то при сигнализации и закрытом дворе! — грозно информировала Валентина человека в форме, наверное следователя.

Елена отнеслась к злосчастию соседки равнодушно.

У нее машины не было, и она не собиралась разделять смятение пострадавших от проклятых воров соседей.

Она быстро покинула двор и пошла выученным маршрутом по своим придуманным “неделам”.

Телефон еще несколько раз позвонил тоскливо в сумке, но был проигнорирован. Еще было не его время.

Елена проходила мимо милой какой-то церквушки, маленькой и во множестве крестов. Солнце вечернее весело прыгало по золоченым маковкам, обвивало кресты и отражало всю эту красоту в канале.

Елена невольно остановилась и облокотилась на металлическую ограду, шершавую, чуть оржавевшую и прохладную. Она рассматривала волнистое отражение церкви в темной воде канала и ощущала в этой мистической картине печальность своей жизни. Только вот в жизни этой не случилось самого важного, чтобы она могла отразиться в ком-то или чем-то полной своей статью. И отмечены были бы ее красота и простота в этом отражении, может быть чьих-то глаз. Сейчас она видела и свое отражение в канале, но оно казалось сгорбленным и лишним, будто прилепленной ненужной деталью к красоте маковок чужой какой-то рукой.

Елена вздохнула, выпрямилась и пропала из вод канала. А церквушка осталась, и солнце с прыгающими лучами — тоже.

Лена не знала, что с ней вдруг случилось такое, но она вырвала телефон из брюха сумки и тут же нажала нужную кнопку соединения.

— Прости, дорогая, это я…

На том конце явно удивились этому “Прости”. И Елена охотно подтвердила:

— Окаянство мое прости.

А потом повеселевшая Лена долго и живо говорила о краже из автомобилей во дворе. И её явное громкое сочувствие вызвало радость у соседей.

Еще бы! “Фифа” заговорила.

И Елена потом долго беседовала с Валентиной о ее внуке, у которого вылез первый зуб. И что она купила уже ему серебряную ложечку “на зубок”. Елена всё удивлялась познаниям Валентины в народных обычаях.

Валентина пренебрежительно махнула рукой:

— Это все знают!

— А вот я не знала, — вздохнула без всякого притворства Елена.

— Теперь знаешь! — успокоила ее Валентина.

Елене очень хотелось спросить у Вали, не знает ли она, что за церквушка такая распрекрасная там на канале.

Но она вдруг поняла, что не надо этого делать, потому что опять дышал ей в лицо её нелегальный талант окаянства. И чтобы не впасть в ступор, она потеплее улыбнулась Валентине и поспешила домой.

И уже сидя у телевизора, она положила приветливо телефон к себе на подушку.

Ступор отступил. И она будет ждать звонка. От кого-нибудь, кому она хоть как-то интересна.

А в свободное от ожидания время, пойдет на канал и постоит там, примеряя свое отражение к отражению маковок. И постояла так недолго. В молчании. Там ее нелегальный талант показался ей уместным и сильно необходимым. Похоже это было на чью-то настоящую жизнь.

Стеганая тетрадь,

15 февраля 2022