Код Независимости

Равновесие

Утром по телевизору сказали, что сегодня — Международный день акварели. Данька улыбнулся такому странному сообщению и едва не рассмеялся. “День акварели. Надо же! Почему не гуаши, или масляной краски?”

Был выходной день, решительно ничего не хотелось делать, любое лишнее движение казалось преступлением.

Данька пошлепал босиком на кухню, включил чайник.

За окном веселилось солнце. Оно было невыносимым своей яркостью, и Данька поплотнее задернул шторы.

“День акварели”, — подумалось опять. — “И что мне делать с этим знанием?” — все больше раздражался он.

Выпив безвкусного кофе и съев тощий бутерброд с сыром, Данька решительно отправился по делам.

Зачем человек врет? Этот вопрос оставался без ответа.

Понятно, если врешь во имя чьего-то спасения или защиты. Но вот просто так врать, даже себе, без всякого повода.

Данька врал себе, никаких дел у него на сегодня не было и быть не могло. Выходные дни всегда были для него тягостными и пустыми, безжизненными.

Данька нацепил очки от солнца и двинулся вперед, стараясь выглядеть со стороны не праздным зевакой, а осмысленной личностью.

Воздух вдыхался тепло и ласково. День, казалось, взял Даньку дружественной своей рукой и вывел прямо на короткий мостик через канал. И тут в привычные ароматы улицы в нос Даньки проник незнакомый, но очень манящий в детство аромат. Он вскинул глаза на прохожих и увидел старика с мольбертом. Это от него исходил стойкий запах краски, как от обыкновенного маляра. Но это был не маляр, это был художник. И художник со стажем. Он стоял перед мольбертом весь перепачканный следами разных красок и был похож на свою палитру, которую держал в руке с необыкновенной нежностью и какой-то музыкальностью. Держал как-то по-особенному и смело тыкал в нее кистью, словно шпагой, колдовал там о чем-то, а потом с любовью и смыслом, ведомому только ему, оставлял след на холсте мольберта.

Данька подошел к старику ближе и чуть замер недалеко от его высокоплечей фигуры.

На холсте была изображена вода в гранитных берегах набережной, солнце в ней, живое и пестрое его отражение, слепило и прыгало по нарисованной воде канала.

Даньке изображение сильно понравилось, и он решительно прислонился к перилу моста, неподалеку, чтобы посозерцать. С виду — такой небрежный, творческий процесс. А процесс был восхитительным, потому что был почти незаметным, и очень неожиданным в своих изобразительных подробностях.

Данька и не заметил, как на холсте появилось небо, бело-синего прозрачного колера. И по нему поплыло облако, оно было почему-то совсем одиноким и загадочным.

Вокруг шнырял народ, никто не обращал на старика-художника никакого внимания, а Данька — наоборот, все больше и больше был увлечен этим таинственным зрелищем.

Особенно его поразило общение старика с палитрой. Он так бережно держал ее в руке, будто поддерживая от неверного шага невидимую никому-никому барышню. Он разговаривал с ней, бормотал, то ли напевал. И она послушно принимала тычки кисти и новые разводы неопрятного с виду художника.

Даньке очень захотелось услышать о чем бормочет старик, и он подошел к нему поближе. Сделав шаг, неожиданно громко и весело сообщил художнику:

— А знаете-ли вы, что сегодня — Международный день акварели?

Вышло пошло как-то и неуместно.

— Это — масло, молодой человек, — он ткнул в лицо Даньки свою палитру. Масляные краски. При чем здесь акварель?

Даньке нечего было сказать на этот выпад в свою сторону.

Он сделал короткий шаг назад, чтобы не испачкаться и посмотрел на старика с каким-то восхищением и состраданием.

Но старик уже забыл о нем. Он рисовал, и будто дирижировал этим процессом своей палитрой.

Даньке вдруг захотелось дотронуться до перепачканной красками вельветовой куртки художника, что он и сделал сзади и незаметно. Ему захотелось унести с собой стойкий колерный аромат этого художника вместе с его широкой и щедрой палитрой.

Вдруг старик развернул к Даньке свое лицо, широко улыбнулся и переспросил:

— Международный день акварели? — и он рассмеялся громко и как-то честно. — У меня в детстве такса была с таким именем. Маслом ведь таксу не назовешь. Вот она и стала Акварелькой. Умная очень была такса и красивая, — и он, казалось, тут же забыл о Даньке, и о том, что только что говорил с ним. Вернулся всем своим состоянием к палитре и холсту.

Данька постоял еще немного за его испачканной неприветливой спиной, а потом пошел по своим делам. Впрочем, врать себе он больше не стал. А зашел в ближайшую булочную и купил хлеба. Все-таки врать себе не хотелось. Хлеб у него дома был, и он стал скармливать батон уткам на канале.

С этого берега ему хорошо был виден на мосту старик художник. Он всё еще делал непонятные жесты, рукой, в которой была палитра, и казалось, что он то ли, как на посту, дирижирует невидимым оркестром, то ли поддерживает чье-то равновесие, не давая упасть в темную воду канала.

И Данька понял, что он увидел сегодня очень нужное и важное в своем блеклом существовании.

Он сделал непосильное для него раньше открытие. Вот надо бы и ему, Даньке, отыскать среди жизненного безлюдия и хлама нечто подобное стариковской палитре, за которую можно ухватиться крепко и никогда уже не отпускать, тем самым наладить некое свое равновесие в зыбком этом жизненном пространстве.

Серебристая тетрадь,

25 ноября 2022